Бунтарь (ЛП)

— Вы, правда, бунтовщик? — спросила она Старбака.

Всё в ней было белым: молочная кожа, светлые крашеные кудряшки, только платье из-за дорожной пыли имело красноватый отлив.

Старбак глядел на неё, как умирающий от жажды может глядеть на ключ прохладной чистой воды. Она не походила ни на одну из благонравных чинных девиц, что посещали церковь его отца. Таких, как миссис Маттесон, преподобный Элиаль называл «блудница повапленная»; для Салли Труслоу уподобиться таким, как миссис Маттесон, было пределом мечтаний, а сам Натаниэль, которому строгое воспитание привило вкус к запретным плодам, видел в миссис Маттесон свой идеал женщины.

— Бунтарь, мэм. — он постарался произнести это гордо, с вызовом.

— Признаюсь вам по секрету, — заговорщицким тоном сказала она, но так громко, что, несмотря на треск картечи с пальбой, её услышали даже пленные во дворе, — Я тоже из ваших.

Её муж фальшиво рассмеялся:

— Вздор, Люси! Ну, что ты говоришь? Ты из Пенсильвании! — он похлопал её по коленке и уточнил высокопарно, — Из великого штата Пенсильвании!

— Не будь несносным, Бен. Я тоже бунтовщица, — она повернулась к чернокожему кучеру, — Я бунтовщица, Джозеф?

— Ещё какая, миссас, ещё какая! — ухмыльнулся негр, добродушно косясь на неё через плечо.

— А, когда наше бунтовщицкое дело победит, я порабощу тебя, да, Джозеф?

— Ох, и поработите, миссас!

Люси Маттесон перевела взгляд обратно на Старбака:

— Вам плохо?

— Нет, мэм.

— Что с вами случилось?

— Мою лошадь застрелили, мэм, а меня взяли в плен.

— Вы… — она замялась, слегка порозовела и смущённо продолжила, — вы кого-нибудь убили?

Перед взором Старбака мелькнул смутный образ Ридли, опрокидывающегося вместе с лошадью:

— Не знаю, мэм.

— А я бы, пожалуй, убила кого-нибудь. Мы ночевали на кухне какого-то дикого хутора в Сентервилле, и кто знает, где будем спать сегодня. Если вообще будем спать. Лишёния войны, так это зовётся. — она рассмеялась, сверкая жемчужными зубками, — В Манассасе отели есть?

— Не слышал ни об одном, мэм.

— По выговору не скажешь, что вы южанин. — с ноткой недовольства вмешался в разговор конгрессмен.

Старбак, не желая пускаться в утомительные объяснения, счёл за благо промолчать.

— А вы загадочный! — Люси Маттесон захлопала в ладоши, затем открыла картонную коробочку, — Держите одну.

Она протянула ему завёрнутый в тонкую китайскую бумагу цукат.

— Вы уверены, мэм?

— Держите. Угощайтесь. Они пошлют вас в Вашингтон, как думаете?

— Их планов относительно военнопленных я не знаю, мэм.

— Наверняка, пошлют. Будет пышный парад. Пленных под оркестр проведут в цепях по городу и расстреляют на площади перед Белым Домом.

— Не фантазируй, Люси, — поморщился Маттесон, — Умоляю, не фантазируй.

— Может, вас, как офицера, отпустят под честное слово, — улыбнулась она Старбаку, — И вы заглянете к нам на ужин. Не возражай, Бенджамин, я уже решила. Лучше дай мне визитную карточку.

Люси отобрала у хмурящегося мужа визитницу, выудила один картонный прямоугольник, вручила Старбаку:

— Мы, бунтари, будем обсуждать наши тайные бунтарские затеи, а бессердечные северяне насупливать на нас брови. А если вам что-то понадобится, дайте знать. Я была бы рада предложить вам сейчас что-нибудь более существенное, чем засахаренный фрукт, но один обжора-конгрессмен доел нашу холодную курицу. Дескать, полежав во льду, она хуже на вкус!

Она покосилась на мужа, а в её голосе прозвучала искренняя обида, и Старбак улыбнулся.

Тем временем затурканному лейтенанту пришёл на помощь очень решительного вида майор. Он коснулся шляпы, приветствуя даму, и без лишних слов приказал кучеру поворачивать коляску обратно к мосту.

— Вам известно, кто я? — начал конгрессмен, но продолжить не успел.

Конфедератская шрапнель взорвалась метрах в двадцати от перекрёстка, и Маттесон пригнулся.

— Будь вы хоть французский император, я бы завернул вас назад! Вон! Живо!

Люси Маттесон долго махала Старбаку из удаляющегося экипажа:

— Обязательно навестите нас в Вашингтоне!

Старбак, улыбаясь, побрёл обратно к дому. Холм Генри был окутан дымом, свистела картечь, визжала шрапнель, раненые ковыляли к перекрёстку. Пленные ждали, когда их погонят в Вашингтон, янки ждали победы, а мёртвые — погребения. Сержант, которому надоело играть роль наседки при Старбаке, оставил его в покое. Натаниэль сел, привалившись лопатками к нагретой солнцем стене и смежил веки. Чего ждать ему самому? Северяне, считай, покончили с надеждами Юга на самостоятельность, войне — конец. Жаль. Натаниэль увидел слона, и хотел увидеть снова. Холодящий ужас; оторванная нога, взмывающая в воздух; голова янки, разлетающаяся в пороховом дыму и кровавых брызгах… Не это было главное. Война переворошила душу Старбака, подняв из её глубин то, о чём он даже не подозревал; то, что смог увидеть в нём лишь Томас Труслоу. Собственно, война переворошила всё, камня на камне не оставив от прежних обязательств. Война спасла Старбака от судьбы, навязанной ему отцом. Война дала ему свободу, мир нёс скуку, а скука для молодых людей хуже смерти.

Но его война закончилась пленом, война Юга с минуты на минуту должна была закончиться поражением, и Старбак, пригретый солнышком, уснул.

14

Остатки Легиона Фальконера нашли прибежище в редколесье на холме Генри за позициями бригады виргинцев Джексона. Кроме легионеров, здесь собрались бойцы прочих частей, сражавшихся под началом Эванса. По его приказу они образовали жалкую оборонительную линию, обращённую к Булл-Рану. Шансов на то, что их стойкость подвергнется новому испытанию, было немного. Они находились достаточно далеко от тракта, и янки было не до них. Хотелось пить, но воды не было.

Доктор Дэнсон извлёк пулю из ноги Адама Фальконера легко и без хлороформа:

— Ты — везунчик, Адам. Главные кровеносные сосуды и кость пуля не задела. Первое время возможна лёгкая хромота, дамы будут в восторге. А через десять дней хоть танцуй.

Он полил рану ляписом, перевязал и занялся полковником. Пулю из мускулов живота он достал без затруднений, с рукой пришлось повозиться.

— Сын удачливее вас, Вашингтон, — Дэнсон воспринимал полковника, как соседа, а не как командира. — В строй вернётесь не раньше, чем через шесть недель.

— Шесть недель?!

Фальконера-старшего до сих пор трясло при мысли о том, что с его Легионом сделал Старбак при попустительстве Бёрда. Полковник горел жаждой мести. Мести не Бёрду (того он считал дураком), мести Старбаку, который стал для полковника живым воплощением неудачного дебюта Легиона. Вместо марша к славе под началом самого Фальконера подразделение было бито в непонятной стычке на задворках ещё до начала основного сражения. Легион потерял кучу амуниции и около семи десятков бойцов. «Около», потому что точного числа никто не знал. Старбак, как выяснилось, пропал.

Доктор Дэнсон слышал, что Старбака взяли в плен, но говорили и другое:

— Парнишка из роты «Б» божится, что Старбака убили, — поведал лекарь, накладывая на повреждённую конечность Фальконера шину.

— Так ему и надо. — прокомментировал полковник с кровожадностью, извинительной для человека, рану которого только что терзали без всякой анестезии.

— Отец! — укоризненно сказал Адам.

— Сам бы его пристрелил, честное слово! Он убил Ридли у меня на глазах!

— Отец, прошу тебя!

— Вот ответь мне, Адам, почему ты всегда на стороне Старбака против меня? Для тебя, что, семейная солидарность — пустой звук?

Пристыжённый Адам молчал.

— Как ни печально, Адам, твой друг — чёртов убийца. Эх, и ведь не скрывал он своей гнилой натуры, не стеснялся хвастать кражей и распутством, а я, глупец, доверился ему. Как же, он — друг сына! А из-за моей доверчивости погиб Итен. Клянусь, сын, я этому Старбаку собственными руками шею сверну, попадись он мне!