Персидские ночи

Женя вздохнула, приподнялась на постели, вглядываясь в очертания силуэта на диване. Спит Хамат. И жалко его ей: осунулся, смотрит на нее жалко и жарко – извелся как она, а не подходит. Но злость берет: как ему в голову прийти могло обманом ее себе оставить, словно вещь?

И какого черта он спит, четко исполняя ее условие?!

Женя в сотый раз за ночь шумно вздохнула – не спится и все, тревожит ее близость Хамата, как локоть, который не укусишь. Отомстить хочется, а еще погладить, нахамить, позвать. Подошел бы, полез – отшила бы грубо! А он не лезет, не подходит - убила бы!

Девушка беззвучно заплакала: как же разорваться-то, сделать, чтоб всем хорошо, и дурачку этому, и ей. И тоска в душе без просвету: домой хочется, и страшно от мысли, что Хамат рядом надолго и правда муж, и не отпустит, и больно от мысли, что отпустит. Подумать о будущем, приняв его предложение и смириться, остаться здесь – страшно. Дома все ясно – не пожилось, разбежались. Опять же все свое, родное: менталитет ясен, и мнения одни, а здесь? О-о, нет. Хамат? А что Хамат? Наиграется в любовь дитятка и вышвырнет Женю, что она делать будет? Да, нет, бред, и думать не стоит остаться. А уехать? Как его бросишь? Смотрит как собака – друг человека, преданно и жалостливо. Ясно, что у него в душе творится – тоже видно несладко. А может, понял, что натворил, да исправить как, не знает?

Фу-ты! Ну, и о чем она думает? Кого жалеет? Ее никто не пожалел.

И что теперь, в ответ под дых бить, мстить?

Хочется, но так, для ума больше, а не от злости.

Нет, решено, станет капризной стервочкой…

Знать бы еще, как капризничать и профессионально воспроизвести.

Сможет? Наверное.

С чего же начать?

Оп-па! Притворится беременной. Четыре дня уже вместе не спят – иди, докажи, что она не ждет ребенка. А потом сказать, извини, милый, военная подготовка была, потерялся наследник.

Жестоко, конечно. А он не жестоко с ней поступил?

Решено, рискнет, а там посмотрит, куда кривая выведет.

Хамат смотрел перед собой, прислушиваясь к дыханию Жени, ее вздохам, и сжимал кулаки от желания подойти к ней, обнять. Нельзя, девушка только начала успокаиваться, в себя приходить. Взгляд оттаял и уже не душит его, не морозит – изучает, настороженно, внимательно. А веры нет, смело ее разом. Нужно переломить ситуацию, нужно, чтобы девушка поняла - он держит слово. Но как трудно держать себя в руках! Еще пару дней и он сойдет с ума от пытки: видеть Женю, слышать и не сметь обнять? Испытание не для слабонервных.

Но почему бы не вынудить ее на первый шаг?

Хамат прищурился: да, так он не нарушит свое слово, но перестанет гореть в огне желания, и привяжет жену еще сильнее. Да, и подумать? Абсурд, женатый мужчина спит один! Кто узнает, на смех поднимет.

Решено, аскетизм больше не для него. Утренний чай расставит точки. Не хочет Женя по-хорошему, будет, как хочет Хамат.

Утро выдалось, как обычно в горах – прохладное. Жене нравилось, хоть она и гнала эту мысль от себя, лежать по утрам и, нежась под теплым пушистым пледом, прислушиваться к тихим звукам отдаленной и неспешной жизни: блеянью коз, глухому звону колокольчика на их шеях, приглушенному ворчанию Мириам, шороху юбок и топоту босых ног ее помощниц по циновкам. Вышколенные девушки, робкие и диковатые. Все глаза прячут, стараясь рассмотреть невестку бабушки исподтишка. И на Хамата с восторгом смотрят. Только отвернется, они, рот открыв, глаза о него протирают и мысли на лице списком, без всякого перевода понятны: какой мужчина! Как повезло Жене с мужем! И почему не им достался внук Мириам? И что он в иноверке нашел? Мы-то, вот они, и много лучше!

Девушка, усмехнувшись, потянулась и услышала звук голосов. Замерла, чутко прислушиваясь к разговору Хамата и Мириам. Она пыталась понять, о чем речь, шевелила губами, запоминая слова: пора втихаря учить фарси и знать, о чем беседуют хозяева при ней и без нее. Очень удобно понимать, делая вид, что не понимаешь. Сколько тайн, планов можно узнать? Понять, что из себя представляет каждый из обитателей деревни, что о ней думает, как относится. Впрочем, кое-что итак ясно. Мириам привыкла командовать и ровней считает себе только внука. Остальные для нее лишь предметы для использования в собственных целях. Властная, хитрая, из тех, про которых говорят: сама себе на уме. И внука не зря выделяет – в нее парнишка, далеко пойдет. Да что уж? Пошел. Но надо отдать должное, к Жене она, на удивление, спокойно относится, только следит внимательно, с поучениями не лезет и с предметом обихода не путает. А девчонок шугает почем зря, только замешкаются, рты раскроют, она их под ноготь: то за водой пошлет Жене для ванны, то шерсть мотать заставит, то циновки да паласы хлопать, то на кухню обед готовить сошлет. А Жене и пальцем ударить не разрешает, на кухню не пускает. Не забалуешь со старухой. Одно в ней девушке не нравилось: привычки ее Женю трогать, то погладить по спине, похлопать, то цокая, волосы ее перебирать начнет, пока не отмахнешься да не скроешься с глаз, то пичкать всякими сластями, чуть не насильно в рот впихивая, принимается. Липучая, как Хамат. Правда, последний в эти дни и не отсвечивает, ходит за Женей привидением, но не лезет, молчит и смотрит. А взгляды его ей сильно не нравяться – безумные, жаркие, такими костер зажечь труда не составит, а Женя давно поняла, что на дрова не годится – вспыхивает моментально, но держится из последних сил, зубы сжав.

Интересно, о чем они за занавеской говорят? Он явно уговаривает бабушку, и та явно готова сдаться. О чем же речь идет?

— Я ей слово дал.

— Ай, Хамат, кому говоришь?! Ты мужчина, твоя воля: как слово дал слово, так и взял.

— Бабуль,— протянул с робкой и хитрой улыбкой, обнимая женщину.

— Ай, проказник! Хочешь всю жизнь с женой только на зелье прожить? А?

— Надо, бабуля.

— Чего надо-то? Голова-то у тебя на месте и руки ноги тоже. Сам уж должен соображать, как жену задобрить. Ай, да пусти! Ну, ладно, ладно, не жалко мне. Хочешь, так, пожалуйста. Как тебе откажешь, подлизе?

— Одна ты меня, бабушка, понимаешь.

— Чего уж понимать-то? Баловник! Только сильно не увлекайся, а то по обиде-то не на тебя, на другого смотреть начнет. То-то позору не оберешься.

— Да, на кого здесь смотреть-то, бабуля?

— А хоть на Гафара-пастуха, ей-то без разницы будет от желания да со злости.

— Хитришь. Чтоб твоя невестка на другого смотрела? Не допустишь.

— Ай, все-то ты знаешь! —засмеялась женщина. — Ладно, обещала уж.

Чему старушка радуется? — озадачилась Женя.

— Бабуль, ты все знаешь, все можешь, почему насовсем привязать ее ко мне не хочешь?

— Может, не могу?

— Ты? Не верю.

— Ай, Хамат, хитрец! Думала, умный ты у меня, взрослый, а как был ребенком, так и остался.

— Растолкуй, бабушка.

— Чего ж непонятного-то? Есть такое, могу привязать, рабой твоей сделать, да нужна она тебе будет дурой-то бессловесной? А-а, то-то! А привороты сильные с моей смертью действовать закончат, и возненавидит она тебя сильней сильного. Что делать станешь? Твоя-то любовь как была, так и останется, горе ты мое. Да и сам подумай, к чему нам род-то подкашивать, здоровьем будущих Бен-Хаджаров рисковать? За тем ли я хлопочу тебя пристраивая, кровь крепкую в род вливаю? А? Вот то-то! Того, что делаю, хватит, денек, второй, месяц и прикипит сердечком-то сильней приворота. Помру я – не помру, без разницы уж будет – твоей останется. А зелье - баловство, приманка да ловушка. Тешит вас, кровь горячит. Вреда-то большого нет, сладость одна… На, готов чай, как просил. Ай, проказник! Ну, уж хватит ластиться! Иди, пои да владей. Извелся весь, —хихикнула. — Слово он дал! Знал, что пока бабка жива, все с рук сойдет.