Страница 93 из 144
Опасной для воинской дисциплины оказалась деятельность армейских комитетов и комиссаров. Многие командиры вполне сознательно «сдали позицию свою комитетам, и комитеты стали управлять войсковыми частями». Неопределенность их полномочий, фактическое отсутствие контроля за их работой еще больше ослабляли единство армии. «При таком отсутствии определенности в законе, конечно, являлись поползновения во все вмешиваться, все взять в свои руки. Но в конечном результате трех с половиной — четырехмесячного существования этих комитетов — что дали они? Подняли ли они дисциплину, слили ли офицерские и солдатские составы, произвели ли они высокий нравственный подъем и порыв в армии? — задавался вопросом бывший Главковерх. — Нет, нет и нет! Быть может, в некоторых случаях: в деле хозяйства, в деле внутреннего управления — они сделали кое-что, но взвесьте и положите на чашу весов пользу и вред, — последняя чаша перевесит».
И, наконец, «Декларация прав солдата», законодательно закрепленная 11 мая 1917 г. По мнению Алексеева, этот документ окончательно подрывал армейские устои. «Армия полностью прикоснулась к политике. Она увлеклась митингами, она прикоснулась к желанию мира и к сохранению своей драгоценной жизни. Можно сказать, что с этого времени армия обратилась во всероссийский военный митинг, с участием немецких представителей. И в этих митингах умерла или заснула большая душа русского солдата». В условиях новой, «революционной» армии «обленился солдат. Недоверие его выросло ко всему до опасных пределов. Он стал нервен. Он поставил превыше всего стремление к спасению и сохранению собственной жизни. При таких условиях офицерскому составу пришлось крайне тяжело».
Можно ли было преодолеть те негативные последствия «демократизации армии», о которых так определенно говорил генерал? Или же следовало «признать себя побежденными и склонить свою голову перед гордым, настойчивым врагом? Безусловно, нет!», — под аплодисменты Государственного совещания заявил генерал. «Можно и должно воскресить нашу душу, оживить наш организм, заставить нас вспомнить свой долг, одерживать победы и довести войну до победного конца. Это можно, эта цель достижима».
Не повторяя больше требований, озвученных на июльском совете Главнокомандующих в Ставке, Алексеев сосредоточил внимание на самом главном, но его мнению, — восстановлении воинской дисциплины: «Истинная воинская дисциплина для всех, носящих воинский мундир, должна поглотить собой дисциплину партий и групп». «Порядок и дисциплина — без них не может быть армии. Назовите дисциплину железной, назовите се сознательной, назовите ее истинной и прочной дисциплиной, — возьмите любую армию света, — совершенно одно и то же, меняются только лишь формы приложения этих оснований к жизни. Вот этим только и нужно руководствоваться в выборе тех реформ, которые так жизненно необходимы для нашей армии».
Снова и снова повторял он тезис о необходимости укрепления власти, о неотложно необходимой «решимости Временного Правительства быстро, энергично провести все те меры, которые оздоровят наш — пока больной — организм». Проводить реформы, назревшие в России, в том числе в ее вооруженных силах, безусловно, нужно, но только после окончания войны: «Потом, когда перейдем на мирное положение, когда утихнут боевые выстрелы, проводите те законы, которые так близки, быть может, в настоящее время солдатским массам нашей армии. Но, прежде всего, перед всем должны главенствовать: польза, спасение и интересы нашей Родины перед интересами отдельных людей».
Говоря о важности повышения сознательности в армии, о чувстве воинского долга, без чего невозможна победа, Алексеев опровергал аргументы «слева» о чрезвычайной пользе «словесного», «агитационного» воздействия на солдат. «Слово, великое слово, всегда останется в руках начальников могучим двигателем на великое дело человечества. Но этим злоупотреблять нельзя. В критическую минуту жизни, в критический момент боя бросьте это слово, и за этим словом двинутся массы. Но если эти массы приучены всегда к этому слову, они теряют к нему уже всякое уважение и всякую веру». Опровергая и уверенность многих «правых» в эффективности «жестокой дисциплины» и, в частности, в восстановлении смертной казни на фронте, Алексеев считал, что к этой мере следовало «прибегать только тогда, когда нет другого исхода». «Необходимо, чтобы эта мера сохраняла свое устрашающее действие, но чтобы были приняты другие воспитательные меры… Только путем этих мер мы устраним тяжелую необходимость такого решительного средства, как казнь, и в то же время постепенно, шаг за шагом начнем перевоспитывать душу нашего воина».
Выступление Алексеева отличалось от докладов многих других участников Государственного совещания, хотя и звучало в унисон с теми, кто отстаивал важность продолжения войны «до победы» и утверждал необходимость укрепления власти. Об ответственной, независимой от влияния Советов и политических партий деятельности правительства говорил Маклаков. Перефразируя Керенского, говорившего, что «нет Родины без свободы», он призывал «ставить Родину выше свободы». Гучков вспоминал об апрельском кризисе и нерешительности правительства в борьбе с «анархией»: «Наша теперешняя власть больна тем, что се нет», «так называемая революционная демократия исключила из своего состава многие и многие элементы нашей, в сущности, демократической страны». Заметный резонанс вызвало выступление недавно избранного атамана Всевеликого Войска Донского генерал-лейтенанта A.M. Каледина. От имени всех казачьих войск он призвал к полному устранению политики из армии, объединению фронта и тыла на основе военных порядков, восстановлению власти командиров, ликвидации армейских советов и комитетов.
По-военному лаконичным, вполне лояльным по отношению ко Временному правительству, примирительным по отношению к армейским комиссарам и комитетам оказался доклад Верховного Главнокомандующего генерала Л.Г. Корнилова. Алексеев выступал позднее и, в отличие от нового Главковерха, позволил себе больше критики в адрес как новоявленных органов «армейского самоуправления», так и правительственных структур (Военного министерства, идущего «на поводу» требований Советов рабочих и солдатских депутатов). Этот доклад стал первым его выступлением в качестве не только военного, но и публичного политика.
Политический авторитет Алексеева стремительно возрастал. Выступление в Москве стало первым появлением генерала перед столь большой «невоенной» аудиторией. Ее реакция, судя но сохранившейся стенограмме Совещания, была неодинаковой: от возгласов «Браво» и бурных аплодисментов «справа», до криков «позор!» и «палач!» — «слева». Тем не менее доклад отставного генерала вполне можно было бы считать своеобразной программой-декларацией для военных кругов. Не случайно, что позднее он был издан отдельной брошюрой 100-тысячным тиражом{78}.
Совещание завершилось формально-декларативной поддержкой политического курса Временного правительства. Казалось бы, победил «средний», «умеренный» путь развития революции. Однако вскоре страну потрясли события, ставшие, но мнению многих, главной исходной причиной «большевицкого переворота» в октябре 1917 г. 26 августа в «государственной измене» был обвинен генерал Корнилов, отправивший накануне, но согласованию с Керенским, части 3-го конного корпуса генерала Крымова на Петроград. Ставка на это обвинение ответила резким заявлением по адресу Временного правительства, обвинив его в предательстве и прямом пособничестве немцам. «Война телеграмм», происходившая 28—31 августа 1917 г. между Петроградом и Могилевом, грозила перерасти в реальные военные столкновения, подводящие страну к порогу Гражданской войны.
Отношение генерала Алексеева к военно-политической позиции Корнилова было, в общем, благожелательным. Требования твердой власти, укрепления воинской дисциплины, борьбы с дезертирством на фронте и саботажем в тылу полностью разделялись Михаилом Васильевичем, как и многими представителями высшего командного состава. Но представлялась рискованной форма осуществления этой программы Корнилова. Немедленная военная диктатура, полный разрыв с правительством Керенского, готовность к радикальным действиям, вплоть до прямого военного переворота, — это, по мнению Алексеева, грозило окончательно развалить и без того неустойчивое состояние фронта и тыла.