Генерал Алексеев

Совещание выработало комплекс мер, реализация которых позволила бы «оздоровить больной организм армии». Алексеев, перечисляя их позднее в письме к Родзянко от 25 июля 1917 г., выделял следующие необходимости: «Признать, что деятели Петрограда не знают армии, а потому должны прекратить всякое военное законодательство и передать это дело в опытные руки Верховного Главнокомандующего… изгнать из армии всякую политику, уничтожить право митингов, ибо вся армия обратилась в бесконечно митингующую толпу… уничтожить “Декларацию прав солдата”… уничтожить войсковые комитеты и комиссаров, которых Керенский считает “глазами и ушами Временного правительства”, эти два института смели бесследно власть войсковых начальников всех степеней и породили самое опасное для всякой армии многовластие, многоголовие… скорее восстановить единоличную власть и ответственность начальников… нельзя допускать, чтобы начальника смущали торчащие сзади “глаза и уши” человека, часто не имеющего никакого понятия о военном деле, но желающего во все вмешиваться и, кроме “глаз и ушей”, совать всюду и свой “нос”… восстановить настоящую дисциплину. Для этого учредить военно-полевые суды… и смертную казнь не только на фронте, но и во всем тылу, ибо прибывающие укомплектования развращены и распущены… создать теперь же отборные части для воздействия в бою на массы, имея их в качестве резерва и для удержания порядка в период мобилизации… вернуть в армию тех честных, твердых служак, которые в последние месяцы были выжиты из частей развращенной солдатской массой»{77}.

Таким образом, следовало вернуть в армии единоначалие, уничтожить все, что было связано с ее «демократизацией», и подтвердить полномочия власти Главковерха. Все эти предложения, хотя и пользовавшиеся поддержкой среди высшего командного состава, не могли быть реализованы в тех условиях без существенных изменений как политического курса, так и в самой системе власти и в составе ее конкретных носителей.

Во время совещания в Могилеве Алексеев просил Керенского о возможном возвращении на службу, однако никакого определенного ответа не получил. Но отставной генерал уже обладал значительным авторитетом среди тех политических сил, которые летом 1917 г. все определеннее заявляли о назревшем «сдвиге вправо». Алексеев принял предложение войти в состав создаваемого Совета общественных деятелей, политический «вес» которого поддерживался благодаря участию в его работе известных политиков и военных: Родзянко, Милюкова, Юденича, Корнилова. В Совете пытались преодолеть традиционное взиамоотчуждение военных и политических сфер. На его первом совещании 8—10 августа, прошедшем в т.н. «словесной аудитории» Московского университета, выступали с докладами члены Союза офицеров. Выступил с докладом и Алексеев. Но основные программные политические выступления прозвучали несколькими днями позже. 12 августа в Большом театре начало работу Всероссийское государственное совещание, призванное оказать поддержку курсу, проводимому Временным правительством.

15 августа на утреннем заседании выступил Михаил Васильевич. Его доклад, обсуждавшийся накануне на Совете общественных деятелей, полно и правдиво обрисовал тяжелое состояние фронта. Все переживания и надежды, переполнявшие генерала все предшествующие годы войны, отразились в этом выступлении. Алексеев начинал с описания истории побед и поражений русской армии с 1914 года. С подъемом, в несколько необычном для себя стиле, генерал говорил о победах русского оружия в Галицийской операции, об отражении немецкого наступления в 1915 г., о переломных операциях на Восточном фронте — в 1916 г. Михаил Васильевич был уверен, что именно слова о тяготах войны смогут найти путь к сердцам слушателей: ведь в России «нет семьи, которая не выслала бы туда, на действующий фронт, отца, брата, сына, а иногда и нескольких членов семьи вместе… Все ваши мысли, граждане, я думаю, с надеждой и тревогой устремляются туда, где русская армия отстаивает честь и достоинство России, скажем больше, — где она выковывает ту или другую, славную или тяжкую судьбу России и поколений — не только настоящего, но и поколений будущего».

Бывший Главковерх напоминал слушателям, что причины успехов заключались не столько в умелом командовании или в боевом опыте вышедших на войну подразделений. Главное, по его убеждению, заключалось в том, что, несмотря на все фронтовые трудности и многочисленные «кризисы» вооружения и снабжения, сохранялось единство, твердое доверие между солдатами и офицерами. Именно на этом держалась воинская дисциплина, и именно это качество помогало вливаться в сложившиеся боевые «семьи» новым тыловым пополнениям. Дух армии был высок. «Россия обладала армией, сильной все-таки числом, но очень слабой в технике и бедной артиллерийскими средствами». Однако «мы обладали твердым, послушным и храбрым солдатом, в особенности в тех случаях, когда его вел за собой офицер… было глубокое сознание долга, было единение между солдатом и офицером, был, наконец, закон, который карал не желающих идти вперед». Новые солдаты и офицеры, прибывшие на смену погибшим, не обладали должной боевой подготовкой, «менее искусен был этот офицер, но он с такой же охотой отдавал свою жизнь и шел впереди солдата». «Вот с такой армией, — отмечал генерал, — сильной численностью и слабой в технике, сильной в своем нравственном облике и внутренней дисциплине, дошли мы до светлых, ясных дней революции».

Алексеев не строил иллюзий в отношении меняющихся настроений российского общества. Как и в начале войны, он был уверен, что армейские «недостатки главным образом вытекали из того, что наша общенародная масса была, конечно, темна». В выполнении воинского долга не хватало сознательности, недостаточно было убежденности в правоте войны. Тем не менее «наши достоинства были велики, наши недостатки были устранимы при систематическом и спокойном их устранении». В общем, — подводил итог генерал, — «в руки новой власти поступила армия, которая способна была выполнять и дальше свой долг и, наряду с союзниками, вести многострадальную Россию к скорейшему окончанию войны».

Что же произошло в дальнейшем? Революционные преобразования нарушили, в первую очередь, основу стабильности фронта, раскололи единство солдат и офицеров, намеренно, искусственно противопоставляя их друг другу. «Нужно было в это твердое тело армии пустить яду, и этот яд был пущен впервые в виде приказа № 1. Он сразу разложил два важнейших элемента нашей армии. Этот приказ разложил солдатскую массу и офицерскую массу… Беспристрастная история в очень скором времени укажет место и этому акту: явился ли этот акт актом государственного недоразумения или актом государственного преступления». В дополнение к этой «ядовитой пилюле» в армейскую среду «мутной волной пустилась агитация».

Здесь Алексеев убежденно повторял версию об активном участии в разложении армии «немецких шпионов» и «немецких агентов». «Армия превратилась в какой-то общий агитационный лагерь. Вместе с агитацией шла и литература под наименованием различных “Правд”, и в темные массы несла она столько неправды. Вот с этим труднее было бороться. Сеяли ветер, и те, которые сеяли его честно, любя Родину и армию, предлагая этим ветром просветить и освежить, — они с ужасом увидели то, что они пожинают бурю. Но с каким злорадством увидели эту бурю те, кто выполнял веления немецкого Генерального штаба и в карманах которых мелодично звенели немецкие марки».

Вопреки своим взглядам, выражавшихся на страницах дневника и в частной переписке, Алексеев публично не критиковал Керенского, а, напротив, отмечал «благородный порыв военного министра и министра-председателя». Но, — подчеркивал Алексеев, — «с его благородными призывами к самопожертвованию шла темная агитация, которая говорила: зачем (жертвовать собой. — В. Ц.), гораздо лучше—сохранить свою драгоценную жизнь. И этот, последний, призыв оказался сильнее призыва благородного».

Армия оказалась неподготовленной к «демократизации». В период «министерства Гучкова» и деятельности при Главном штабе комиссии генерала Поливанова «зародилась мысль — приостановить действие общих военных законов». В результате: «Сознание безнаказанности охватило массы — и в этом большая ошибка. Ведь нужно сказать, что с этими новыми лозунгами, новыми понятиями, выбрасываемыми в массу, наша масса не воспиталась одновременно и параллельно, она не поднималась в своем развитии. И вот на этой почве недостатка развития и развивались или появлялись те излишества, о которых говорить не приходится. Офицер в глазах солдата оказался врагом». Правда, в разных родах войск «демократизация» сказалась по-разному. На это влияли, прежде всего, потери в кадровом составе тех или иных частей. «Из немногих частей, сохранивших воинский дух, воинский порядок, большинство частей: части кавалерии, казачьи, артиллерийские, инженерные — они сохранили свою душу, но пехоты, господа, за сравнительно немногими исключениями, пока у нас нет».