Страница 77 из 144
В своих воспоминаниях Палеолог приводит интересный пересказ беседы с Базили, считавшимся автором акта об отречении. Французский посол отмечал, что 2 марта утром, после получения Алексеевым ответов от Главнокомандующих фронтами на запрос о возможности отречения Государя, генерал поручил Базили «сделать ему доклад об условиях, при которых Основные законы Империи разрешали царю сложить власть. Я скоро подал ему записку, в которой я заявлял и доказывал, что, если бы император отрекся, он должен был бы передать власть своему законному наследнику — царевичу Алексею. “Я так и думал, — сказал мне генерал. — Теперь приготовьте мне поскорей манифест в этом смысле”. Я скоро принес ему проект, в котором я развил, как мог лучше, мысли моей заметки, все время стараясь выдвинуть на первый план необходимость продолжать войну до победы. При начальнике главного штаба был его главный сотрудник, его верный квартирмейстер, генерал Лукомский. Я читаю генералу Алексееву проект. Он прочитывает его вслух и безоговорочно одобряет. Лукомский тоже одобряет. Документ немедленно передается по телеграфу в Псков, чтобы быть представленным императору…»{59}.
В ночь на 3 марта из Пскова были получены новые сообщения. В 1 час 30 минут в Ставку пришла телеграмма от генерала Данилова. Ее текст гласил о назначении Государем нового Председателя Совета министров — князя Г.Е. Львова и нового Главковерха — Великого князя Николая Николаевича, и после этого следовало внезапное решение: «Государь Император изволил подписать акт об отречении от Престола с передачей такового Великому князю Михаилу Александровичу». Далее шло уведомление о возвращении Государя в Ставку «на несколько дней» и о том, что «Манифест и Указы передаются по телеграфу отдельно».
По воспоминаниям Пронина, «отречения Императора от Престола и за сына никто не ожидал, это было полной неожиданностью для всех». «События пошли с безумной быстротой, — писал Кондзеровский, — отречение Государя от Престола в пользу Наследника, затем с передачей в пользу Наследника, затем — с передачей Престола Великому князю Михаилу Александровичу — все эти вести приходили одна за другой. Ставка была ошеломлена в полном смысле слова».
«До поздней ночи», вспоминал Пронин, в Могилеве ожидали текст Манифеста, который был наконец получен в том же виде, как и отправленный накануне проект, за исключением «радикального изменения» в середине текста, гласившего: «Не желая расставаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше Брату нашему Великому князю Михаилу Александровичу», которому было указано «править делами Государственными в полном единении с представителями Народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены». Только после этого в Ставке получили Указы о назначении нового Главковерха и премьера. Но, не дожидаясь окончательного текста Манифеста, по распоряжению Алексеева текст псковской телеграммы был разослан по всем фронтам, флотам и в тыловые округа.
Примечательно, что уже после отречения Государем была подготовлена телеграмма на имя Родзянко (около 3—4 часов дня 2 марта), в которой он снова заявлял «о своем согласии на вступление на Престол Алексея». Однако в Петроград она не была отправлена, и Николай II передал ее лично Алексееву уже после своего возвращения в Ставку, поздним вечером 3 марта. В данном случае эта телеграмма представляла не более чем «исторический интерес». Уже в 1918 г. Алексеев передал ее Деникину, и затем она была опубликована в качестве приложения к воспоминаниям Пронина{60}.
Но и на этом «политические преобразования» не прекратились. С 5 часов утра Родзянко начал новые телеграфные, а затем и телефонные переговоры с Алексеевым. От Наштаверха требовалось не допускать отправки телеграмм об отречении в войска, поскольку, но словам Родзянко, «кандидатура Великого князя, как Императора, ни для кого не приемлема, и вероятна гражданская война». В подтверждение этой вероятности Родзянко ссылался на «новый солдатский бунт» и переговоры «с депутатами от рабочих», согласившихся на созыв «Учредительного собрания для определения формы правления». Показательно, что данное «соглашение» было принято еще до уведомления Великого князя Михаила Романова о передаче ему престола. Таким образом, речь шла уже не о продолжении династии, не о сохранении монархии, а только о сохранении «спокойствия в тылу», для чего требовалось идти на все новые и новые уступки революционерам-радикалам, стремительно растущая популярность которых становилась несомненной.
Генерал был «крайне возмущен» подобными «кульбитами» петроградских политиков и тем не менее попытался известить Главнокомандующих армиями фронтов о приостановке сообщения об отречении в пользу Михаила Романова. Но сделать это было уже невозможно, телеграммы ушли в штабы армий и округов, и Алексеев не мог этому воспрепятствовать. Для него, очевидно, раньше, чем для кого бы то ни было, становилась ясной та мрачная перспектива Смуты, которая раскрывалась перед Россией…
В очередном телеграфном сообщении Главнокомандующим фронтами он извещал: «В Государственной Думе и ее Временном Комитете нет единодушия; левые партии, усиленные Советом рабочих депутатов, приобрели сильное влияние на… Родзянко; левые партии и рабочие оказывают мощное давление, и в сообщениях Родзянки нет откровенности и искренности… войска Петроградского гарнизона окончательно распропагандированы рабочими депутатами и являются вредными и опасными для всех… Очерченное положение создает грозную опасность более всего для Действующей Армии, ибо неизвестность, колебания, отмена уже объявленного манифеста — могут повлечь за собой шатание умов в войсковых частях и тем расстроить способность борьбы с внешним врагом, а это ввергнет Россию безнадежно в пучину крайних бедствий, повлечет потерю значительной части территории и полное разложение порядка в тех губерниях, которые останутся за Россией, попавшей в руки крайних левых элементов».
Позиция Ставки оставалась неизменной: так как на престол должен был вступить Великий князь Михаил Александрович, то для «установления единства, во всех случаях и всякой обстановке», необходимо «созвать совещание Главнокомандующих в Могилеве», ориентировочно 8—9 марта. Алексеев был убежден, что «коллективный голос высших чинов Армии и их условия должны стать известными всем и оказать влияние на ход событий». В течение всего дня 3 марта он безуспешно пытался связаться с Петроградом, отправлял телеграммы на имя Львова и Родзянко, настаивая на незамедлительной публикации акта отречения Государя и скорейшего объявления о присяге новому Императору Михаилу II: «Необходимо скорейшее объявление войскам Манифеста вновь вступившего на престол Государя для привода войск к присяге. Прошу… содействовать скорейшему сообщению мне текста означенного Манифеста», «прошу о скорейшем сообщении в Ставку текстов, которые могли бы быть представлены на подписание отказавшегося от престола Государя», «промедление в присылке текста присяги и задержка в приведении к присяге войск приведет к катастрофе», «для спасения России надо принять все меры для сохранения в армии дисциплины и уважения к власти»{61}.
И не случайно, получив известие об отказе Михаила Романова от вступления на престол, до вынесения решения об этом Учредительным собранием, Алексеев отмечал роковую ошибочность подобного акта: по его словам, «хотя бы непродолжительное вступление на престол Великого князя сразу внесло бы уважение к воле бывшего Государя и готовность Великого князя послужить своему Отечеству в тяжелые, переживаемые им дни… на армию это произвело бы наилучшее, бодрящее впечатление». Решение Михаила Романова, по убеждению Алексеева, было ошибкой, гибельные последствия которой для фронта сказались в первые же недели марта 1917 г.
В представленном князю Львову докладе (14 марта) Алексеев сообщал, что если в армии «большинство преклоняется перед высоким патриотизмом и самопожертвованием Государя, выразившимся в акте отречения», то «манифест Великого князя Михаила Александровича встречен с недоумением и вызвал массу толков и даже тревогу за будущий образ правления». «Нервное отношение к событиям чувствуется в 3-м кавалерийском корпусе (корпус под командованием генерала от кавалерии Ф. А. Келлера. — В.Ц.), где передачу престола Великому князю Михаилу Александровичу склонны понимать как вручение регентства до совершеннолетия Великого князя Алексея Николаевича, которого считают законным наследником».