Страница 21 из 144
Не отступал от официально утвержденных планов и Михаил Васильевич. Наоборот, генерал делал все от него зависящее, чтобы максимально подготовить Киевский округ к неизбежному военному столкновению.
На должности Начштаба округа Алексеев уделял внимание не только штабной работе и разработке военно-стратегических планов. Он энергично приступил к реализации мер, связанных с усилением боеготовности войск своего округа. По его инициативе были созданы офицерские стрелковые курсы для кандидатов на должности командиров роты. На этих курсах велись также занятия по тактике, активно осуществлялись «полевые выходы», осваивались новые приемы управления огнем стрелковой роты, в частности, связанные с применением пулеметов при атаках и в обороне. Маневры генерал объезжал на автомобиле, однако после серьезной аварии, произошедшей в 1911 г., отдавал предпочтение более «традиционным» средствам передвижения, пересев на молодую лошадь по кличке «Единица», бывшую с ним все последующие этапы службы, вплоть до Добровольческой армии{18}.
3. «Перевод в строй»: командование 13-м армейским корпусом, жизнь в Смоленске
Период 1908—1913 гг. не являлся для Михаила Васильевича безоблачным в служебном отношении и в карьерном росте. В 1911 г. он был награжден орденом Святого Владимира 2-й степени. Но отношения с военным министром Сухомлиновым — после критики Алексеевым первоначального плана войны — осложнились. Военный министр подозревал его в предвзятости, в интригах, которые вели против министерской политики сторонники Великого князя Николая Николаевича. Хотя, очевидно, оснований для подобных подозрений не было, а сам Алексеев, в силу своего характера и весьма слабого представления о перипетиях жизни санкт-петербургского высшего света, никак не годился на роль придворного интригана, тем не менее перевод генерала из ГУ ГШ в округ многими современниками оценивался как некое «понижение по службе».
Еще более заметным «понижением» считался перевод Алексеева в июле 1912 г., в разгар корректировки стратегических планов предстоящей войны, с должности начальника штаба Киевского округа в Смоленск, на должность командующего 13-м армейским корпусом, входившим в состав Московского военного округа. Конечно, «переход в строй» дал возможность Алексееву почувствовать перемены, происходившие не в высших военных сферах, а в среде офицеров и солдат, но, с точки зрения эффективности использования его штабного опыта и стратегического таланта, это перемещение вряд ли можно считать положительным. Предложения, исходившие из самых различных кругов, о назначении генерала на должность начальника Генерального штаба, отвергались военным министром но причине «незнания языков», без чего, якобы совершенно невозможно было «общаться с союзниками» (генерал хорошо читал по-французски и по-немецки, но разговорная практика у него была небольшая). В упрек ставились также «чрезмерное увлечение» штабной работой и недостаток «строевого ценза», хотя «армейскую лямку» Михаил Васильевич «тянул» беспрекословно и до, и после Академии. Как отмечал Кирилин, «указывали… что Алексеев не прошел практики командира полка и начальника дивизии, а ротой командовал лишь год». И, уже без участия генерала, стратегические и оперативные планы на 1914 г. были определены с учетом установок ГУГШ, ориентированных как на удары по Австро-Венгрии, так и на наступательные действия в Восточной Пруссии.
В этой ситуации проявилась еще одна показательная черта характера Алексеева, усилившаяся с годами и не вполне понятная для многих. Вместо ожидаемых твердости и категоричности в отстаивании своих взглядов он проявлял порой неожиданную и пассивную уступчивость. Информируя о той или иной проблеме, отмечая возможные негативные последствия в случае неправильного или несвоевременного се решения, он не настаивал на очевидной правильности своего варианта. Понимая, в частности, что изменить стратегические планы Военного министерства и ГУГШ ему полностью не удастся, Алексеев готов был скорректировать собственные предложения в отношении развертывания сил против Австро-Венгрии. Когда же в конце концов и от них отказались, не пошел на конфликт с «вышестоящими» и примирился с произошедшим.
Психологически Михаилу Васильевичу было свойственно стремление избежать столкновения, тем более если возникала ситуация, в которой ему — по его должности и «бюрократическому весу» в системе военного управления — заведомо пришлось бы уступать вышестоящим министерским чиновникам. Красноречиво об этом свидетельствуют строки его переписки с сыном, поступившим осенью 1910 г. в Николаевское кавалерийское училище и вышедшим, после его окончания, в Лейб-Гвардии Уланский Его Величества полк: «В жизни тебе придется сталкиваться с очень тяжелыми по своему характеру и взглядам начальниками… Моя служба часто ставила меня лицом к лицу с такими начальниками; без служебной выдержки и спокойствия, не поступаясь своим достоинством, меня давно бы уже не было в армии… Немыслимо требовать, чтобы все начальники были всегда спокойны, справедливы, вежливы, идеальны. Тогда некому было бы служить. Если бы от неидеальных начальников все подчиненные уходили бы в отставку, отчислялись бы… то пришлось бы распустить армию… Мы служим во имя более высоких интересов. И во имя их нужно мириться и уметь тактично переживать и смягчать те неприятности и шероховатости, без которых немыслима, уверяю тебя, служба».
Явственны здесь и отличительное для христианской этики смирение, и терпимость к своим противникам, а правила поведения православного христианина Михаил Васильевич старался во всем соблюдать. Впоследствии эти качества ярко проявятся во время революционных событий февраля—марта 1917 г. И это несмотря на то, что в трусости Алексеева нельзя было упрекнуть.
Принципиальное отношение к военной службе также отмечалось генералом в переписке с сыном. Не считая зазорным наставлять Николая в соблюдении правил грамматики русского языка, он настоятельно подчеркивал важность получения общих разносторонних знаний и требовал прилежания в работе: «…помни, что жить тебе самому придется; Родине нужен человек знающий, подготовленный; неуков и неудачников у нее много; им и теперь нет места, а в будущем — тем более. Нужно решать теперь же и сейчас же — работать и работать… Главное, чего нам недостает, — знаний, науки, желания хватать на лету работу мысли тех, кто знает военное дело». Главное, в чем твердо уверен генерал и в чем он убеждает сына, — это служение Родине, России, служение настоящее, а не показное стремление «сделать карьеру», выгодно «поймать момент»: «Куда бы ты ни вышел, служить, конечно, нужно не за страх, а за совесть. Нужно это, прежде всего, во имя честности, во имя любви к нашей дорогой России, у которой так много врагов и не так много людей, желающих и могущих работать для славы и благополучия ее. Нужно это делать и потому, что наша с тобой жизнь обеспечивается тем, что даст нам та же Родина. Глубоко верю в то, что в этом отношении у меня с тобой взгляды совершенно одинаковы; своим примером, без слов и поучений, я говорил и показывал, как и чем мы можем платить наш долг Родине».
Объясняя сыну важность его службы в Лейб-Гвардии Уланском полку, отец отмечал не полученные в результате этого «гвардейские привилегии», а возможность быть в числе воинских частей, готовых первыми принять удары немецкого наступления (гвардейские уланы Его Величества были расквартированы в пограничном Варшавском военном округе): «Уланский полк стоит близко к границе, в передовом округе, и я ручаюсь тебе, что на третий день по объявлении войны он уже будет иметь удовольствие и честь померяться силами с германскими кавалеристами… я не напичкан одним стремлением обеспечить тебе преимущества. Я думаю и о пользе, которую ты можешь и обязан приносить; памятую и о том, что в случае войны ты не должен сидеть за печью»{19}.