Страница 20 из 144
В-третьих. Обязательная взаимопомощь, тесное военное сотрудничество, военное содружество всех трех стран Антанты. И это, пожалуй, было важнейшим фактором, обусловливавшем уверенность в возможности удара русской армии и по Германии, и по Австро-Венгрии. В этом взаимодействии заключался залог стратегического успеха, при котором по Германии наносился удар с двух сторон. Перспектива одновременных тяжелых боев и на Западном, и на Восточном фронтах была бы гибельной для Империи Гогенцоллернов. Предстоящая война становилась войной союзов, и от правильно налаженного оперативно-стратегического управления войсками всех участников коалиции зависела в конечном итоге судьба войны.
Конечно, все эти три фактора будут во многом как опровергнуты, так и подтверждены предстоящими годами мировой войны. Как известно, начав успешное наступление в Восточной Пруссии и отразив наступление австро-венгерских войск на Юго-Западном фронте, русская армия потерпела поражение в боях против немецких войск и не смогла полностью разгромить австро-венгерские силы. Но в то же время русские войска успешно отразили все попытки немецких войск прорваться в глубь Польши. Осенние, 1914 г. Варшавско-Ивангородская и Лодзинская операции подтвердили правоту планов активной обороны, при которой принципиально важным становилось введение в бой войск из тыловых округов и отражение фланговых ударов немцев из Восточной Пруссии. А мощный контрудар от Варшавы только что прибывших на фронт сибирских стрелковых дивизий по праву мог бы стать примером высокого военного искусства. Заметно поредевшие на полях сражений полки и дивизии смогли получить необходимые людские пополнения новобранцами и запасными, хотя и уступавшие по степени боевой подготовки кадровым частям.
Безусловно, надежды на высокую техническую оснащенность, равно как и на мобилизационные ресурсы русской армии, оказались излишне оптимистичными, и уже в начале 1915 г. проявились грозные признаки предстоящего «снарядного голода» и «патронного голода», а кадровые ресурсы армии существенно истощались. Достаточно объективны в этом отношении оценки, даваемые в статье В. Хитрово «Артиллерия в Великую войну», опубликованной в 1939 г. в газете «Русский инвалид» в юбилейном номере памяти начала Второй Отечественной войны. «Ни одно из воюющих государств не имело — и не могло иметь — заготовленным в мирное время количества снарядов, в какой-либо мере отвечающего действительной потребности армии. Но для того, чтобы меры эти приняты был с первых же дней войны, нужно было отказаться от психоза войны скоротечной. Поскольку в августе 1914 г., во всех решительно странах господствовало убеждение, что война не может продолжаться годами, принятые с опозданием меры но мобилизации промышленности свелись к гонке в этой области, в которой России труднее всего было состязаться со своими противниками, и снарядный голод 1915 г. стал фатально неизбежен.
Вопрос питания снарядами наших 3-дюймовых полевых и горных пушек представляется в следующем виде. Исходя из опыта Русско-Японской войны, в течение которой израсходовано было по 720 выстрелов на орудие, в мирное время заготовлено было по 1000 выстрелов на орудие, причем считалось, что количества этого должно хватить на год. Часть (428 выстрелов) составляла возимый запас, который находился в непосредственном распоряжении войсковых начальников, остальное же хранилось в разобранном виде в местных парках и должно было подаваться на фронт, по мере приведения в готовность. Подача снарядов из парков рассчитала была на год, в течение которого заводы должны были изготовлять новые 1000 снарядов на орудие, и таким образом считалось обеспеченным непрерывное питание артиллерии. Однако все эти расчеты были опрокинуты при столкновении с действительностью, и уже в начале сентября 1914 г. Ставка, основываясь на опыте Галицийской битвы, установила ежемесячную потребность армии в 1 500 000 снарядов; весной 1915 г. подняла ее до 1 750 000, а летом 1915 г. — до 3 000 000».
Но нельзя в то же время не отметить значительного экономического потенциала России, благодаря которому «голодные» проблемы удалось успешно преодолеть уже в 1916 г. Этот потенциал отечественной экономики был хорошо отмечен в статье авторитетного российского финансиста, профессора М.В. Бернацкого, опубликованной в том же, цитированном выше номере «Русского инвалида». «Я должен с особливой настойчивостью подчеркнуть тот факт, — писал Бернацкий, — что Россия вступила в войну, прервав для этого свою изумительную по мощности хозяйственную эволюцию. Уже с конца прошлого века Империя вступила в период интенсивного торгово-промышленного развития. Процесс этот лишь на короткое время был задержан неудачной Японской войной с тем, чтобы после достигнутого внешнего и внутреннего успокоения принять исключительно быстрый темп. Достаточно привести несколько ярких цифр. В конце прошлого столетия промышленная производительность России выражалась суммой в полтора миллиарда золотых рублей, в начале нынешнего — свыше 3,4 миллиарда, а в 1912 г. почти 5 миллиарда. Производство металлов учетверилось, железнодорожный грузооборот увеличился в три с половиной раза. Вклады в акционерных коммерческих банках возросли с 838 миллионов рублей на 1 января 1908 года до 2330 миллионов рублей на 1 января 1913 года. За одно десятилетие с 1904 по 1913 гг. количество денежных капиталов в империи увеличилось на одну треть (с 11,3 миллиарда рублей до 19). Соответственно росту народного хозяйства государственные финансы России показывают за это время прочное улучшение: государственный бюджет с 2 (приблизительно) миллиардов в конце девятнадцатого века возрос до трех с лишним миллиардов к началу войны (в 1913 г. — 3,382 миллиона). Перед японской войной накопилась свободная наличность государственного казначейства в 381 миллион рублей; война ее поглотила, но засим резерв опять поднялся к 1913 г. до 514,2 миллиона рублей, которыми были покрыты первые расходы по мобилизации армии в 1914 г. Россия была, как принято говорить, “убога”, но вот у этой убогой страны мелкие сбережения в государственных сберегательных кассах к 1914 г. превысили два миллиарда золотых рублей.
Правда, диссонансом являлось неудовлетворительное состояние мелкого крестьянского хозяйства, принимавшее в некоторых районах острые формы. Имелись, однако, все основания рассчитывать, что с осуществлением Столыпинской реформы наша крестьянская жизнь вольется в нормальное русло.
Незадолго до войны группа немецких ученых с профессорами Зерингом и Лугагеном во главе посетила Россию, чтобы ознакомиться с первыми результатами реформы Столыпина; в посвященной этой поездке книге немцы признали наличность громадных успехов и пророчили России блестящее хозяйственное будущее, «если внешний мир не будет нарушен лет десять»… Может быть, поэтому мир и был нарушен!».
Наконец, расчеты на военное содружество стран Антанты оказались еще более завышенными по сравнению с переоценкой объема собственных военно-экономических ресурсов. Но была ли в этом вина России, се военного и политического руководства? И все-таки, благодаря поддержке союзников, на Восточном фронте были запланированы и частично осуществлены операции 1917 г. Однако рост «революционного брожения» на фронте и в тылу не позволил развивать их дальше.
Недостатки разного рода проявятся позже и станут заметны спустя долгие годы после окончания войны. В эмиграции, в советской военной науке, в современной историографии фактически утвердилось мнение об изначально порочной стратегии русской армии в 1914 г. Но, отмстим это еще раз, накануне войны в России редко кто сомневался в правильности избранного и «Высочайше утвержденного» военно-стратегического планирования. «Способности дерзать», к чему призывал своих коллег но окружному совещанию 1912 г. Алексеев, русское командование не утратило. Но ведь известно, что любой, даже самый совершенный, план достаточно условен и относителен, в нем просто невозможно предусмотреть всех «мелочей», роль которых при определенных обстоятельствах может оказаться решающей. Да и сами эти обстоятельства меняются подчас столь стремительно и неожиданно, что предусмотреть это наперед нереально. Последующие события Второй Отечественной войны это подтвердили.