Отчий дом

Петр Николаевич понизил голос:

— Иной раз кажется, что не будь на тебе офицерских погон, и ты бросил бы в лицо нынешним правителям — «Куда ведете вы Россию, господа?!» — Он горестно усмехнулся: — Иной раз!.. Георгий-то не побоялся… Не знаю, честно ли мы живем…

Он снова отвернулся к окну, опустив плечи.

«Что он говорит! — всполошенно думала Наденька. — Боже, да за такие слова…»

Передков поднял брови и застыл, не веря своим ушам.

В дверь постучали. Наденька вздрогнула и пошла открывать. Это почтальон принес «Киевскую мысль».

Петр Николаевич пробежал глазами газету. «…Дело Бейлиса привлекает пристальное и гневное внимание всего христианского мира. Кровь православного мальчика, употребленная преступником Бейлисом и его сообщниками-единоверцами для религиозного ритуала, вопиет о мщении…»

— Какая чепуха! Какая дикая, несусветная чушь! — воскликнул Петр Николаевич и, скомкав газету, отшвырнул ее прочь.

Наденька подняла газету и, задумавшись, стала ее разглаживать. Бывает странное состояние тревоги, когда человек смутно предчувствует несчастье, которое вот-вот постучится в его окошко.

Наденька совершенно растерялась. Прежде она боялась за Петра, когда он бывал в небе, теперь за него страшно и на земле. У него такие опасные мысли, что выскажи он их где-нибудь в офицерском собрании… Она зябко передернула плечами…

Петр Николаевич резко поднялся. Он весь преобразился, будто стряхнул с себя уныние. Он был теперь снова собранным, подтянутым, будто в нем натянулась внутренняя пружина.

— Куда ты? — спросила Наденька.

— На аэродром. Надо работать, друг мой.

На Крещатике Петр Николаевич сказал Передкову, отводя глаза:

— Передай Нелидову, чтоб готовил к полету «Ньюпор». Я зайду… починить часы.

— Пойдем вместе, Петруша…

— Нет, нет!.. Я скоро подъеду.

Петр Николаевич направился к Ирининскому переулку.

Дверь отворила Лена.

— Петр Николаевич!.. Здравствуйте!.. Пройдите, пожалуйста, в гостиную.

На этот раз Лена была весела, очень спокойно и благодушно настроена.

Петр Николаевич принужденно улыбнулся:

— Я вспоминаю нашу прошлую встречу. Тогда я, кажется, был менее желанным гостем.

«Он очень наблюдателен, — изумилась Лена. — Но не могу же я ему сказать о причине моей тогдашней тревоги!»

В гостиной Лена заметила, что он очень бледен и, должно быть, взволнован.

— Здесь никого нет? — быстро спросил Петр Николаевич.

— Никого… — тихо ответила Лена. Она почувствовала, как задрожали колени и знакомый холодок страха пробежал по спине…

— Вачнадзе арестован два часа назад на аэродроме. Он просил меня передать, что Феоктист — предатель и что… нужно переменить явки на Подоле…

Он сказал это быстро, четко и очень серьезно, точно отдавал рапорт.

Лена несколько секунд молчала, прижав к груди левую руку. Изумилась ли она тому, что «Феоктист — провокатор», или тому, что об этом сообщает ей… поручик Нестеров? Вероятнее всего — и тому, и другому.

На ее лице теперь отчетливо проступили коричневые пятна. «Она беременна…» — подумал Петр Николаевич и от этой мысли его почему-то бросило в холод.

«Если о ней узнают, не пощадят будущего ребенка…»

— Спасибо, — тихо произнесла Лена. — Вы рисковали очень многим, идя сейчас сюда… Спасибо!

— Полно! Вы рискуете вдвойне.

Она поняла его намек и покраснела.

— Леночка, я знаю… вам надо торопиться… Но уходя, я хочу просить вас… подумать о себе. Ведь вас теперь каждую минуту могут…

Она протянула ему руку и он приник к ней в долгом поцелуе.

— Добрый, добрый, хороший наш друг, Петр Николаевич!.. Спасибо!..

Он ушел в страшном смятении. «Чем я могу помочь ей? Может быть, спрятать ее у нас? Почему я ей не предложил этого? Впрочем, у нее, должно быть, есть более надежные места. Да и можно ли спрятать человека надолго? Рано или поздно выследят… А Данила?.. Каково ему?..»

Петр Николаевич представил, какие чувства борются в душе Данилы и какого мужества требует от него жизнь…

Через три недели рано утром в дом Нестеровых постучали. Петр Николаевич работал у себя в кабинете над расчетами петли. Он вышел в сени, открыл дверь.

У входа стоял Данила Георгиевич, в сюртуке, без погон, с непокрытой головой, на которой слиплись темные пряди волос. На Петра глядели черные, растерянные глаза с покрасневшими, воспаленными веками.

В глазах Данилы он увидел, нет, скорее почувствовал, глубоко запрятанную невыплаканную слезу, ту слезу, что остается долгим напоминанием о неизбывном горе.

— Лену… — хрипло произнес Данила, чувствуя как немеют губы, — …арестовали!.. Ее предают военному суду по пункту первому сто второй статьи… за попытку… ниспровергнуть царский строй.

Петр Николаевич схватил Данилу за плечи и бережно повел к себе в кабинет. Наденька спала и Петр плотнее прикрыл дверь спальни.

— Это не все… — продолжал Данила. — Меня вызвали в штаб и объявили резолюцию государя о лишении меня офицерского звания как супруга… государственной преступницы…

Данила умолк. Он выложил своему другу все и теперь молчал, низко опустив плечи.

Потом, среди тягостного молчания, он вдруг сказал:

— А Лена на сносях… Последние дни… — и всхлипнул, зажав лицо большой дрожащей пятерней.

Петр Николаевич стоял, борясь со спазмой в горле…

Много обид вынес Данила в детстве, Петр был свидетелем и часто заступником его. Но такой большой обиды еще не выпадало на долю Данилы. И самым тягостным для Петра было то, что он теперь не мог заступиться.

— Данила… — сказал Петр Николаевич, глотая соленые слезы и чувствуя, как больно сжимается сердце, словно тисками. — Родной мой… Судьба нас обоих не баловала с малых лет… Но мы выросли, возмужали! Вот и сейчас… надо выстоять, Данила! Представь себе отчий дом — милое, теплое, радостное гнездо наше. Каждый камень нам дорог, каждое деревце в саду — далекое и вечно близкое ласковое воспоминание… И вот, представь, поселился в милом отчем доме злой отчим — тупой, жестокий. И трудно нам, детям, неслыханно трудно с зверюгой-отчимом. Но мы должны выстоять. За нами будущее. Время свершит свой приговор. Отчим уйдет, а отчий дом будет стоять вечно!..

Данила молча слушал, не отнимая руки от лица.

— Понял ты меня, Данила? Ведь Русь, Родина наша — что отчий дом. А злой отчим уйдет!

Данила слушал сдавленный болью голос друга и плечи его постепенно выпрямлялись. «Ах, Петя, Петр Николаевич! Если бы не ты, не Лена, разуверился бы я в людях, ожесточился бы на жизнь лютой, нечеловеческой злобою!..»

Вошла Наденька, увидала Данилу Георгиевича — горестного, потемневшего, будто опалило его раскаленным ветром, и все поняла.

Прислонилась к стене, совсем по-бабьи скрестила руки на груди и залилась слезами…

Готовясь к мертвой петле, Петр Николаевич перечитал все старые русские и иностранные авиационные журналы. В них печатались сообщения о первых успехах людей, дерзнувших состязаться с птицами, подробно описывались трагические обстоятельства катастроф и аварий.

Три года назад два французских военных летчика Биассон и Таррон погибли в результате того, что слабосильные их аэропланы были опрокинуты ветром.

Внимание Петра Николаевича привлекла схема траектории, непроизвольно проделанной аэропланом в воздухе при аварийном случае с летчиком Морелем. В прошлом году, спускаясь с остановленным мотором, он был сброшен со своего сиденья при неожиданном и очень крутом крене аэроплана. Однако пилот сумел уцепиться за фюзеляж руками и ногами и так держался все время, пока аэроплан, никем не управляемый, перешел к пике, а потом, перевернувшись на спину, стал скользить вверх колесами.

Вися вниз головой, летчик подобрался перед землей к своему сиденью и уцелел, так как удар был воспринят одним крылом.

«Ловко! — удивился Петр Николаевич. — Выходит, аэроплан сам описывает кривую!»