Страница 36 из 123
Дело было слишком жаркое, чтобы долго тянуться. Наши держались отважно. Наш пушкарь, бравый молодец, кричал внизу и поддерживал такой огонь, что пальба португальцев начала вскоре ослабевать. Мы подбили много их пушек, стреляя по баку [206] и продырявивши корабль, как я уже сказал, от носа до кормы. В это время Виллиам подходит ко мне.
— Друг, — говорит он очень спокойно, — о чем ты думаешь? Почему не посещаешь ты корабль ближнего своего, когда дверь его отворена тебе?
Я тотчас же понял его; наши пушки так разбили корпус португальца, что два его пушечных порта [207] соединились в один, а переборки рулевого помещения были раздроблены в щепы так, что португальцам негде уже было укрыться. Потому я немедленно дал приказ взять его на абордаж. Наш второй лейтенант с тридцатью приблизительно людьми в одно мгновение вступил на бак португальца, а за ним последовало еще несколько человек во главе с боцманом. Изрубивши в куски человек двадцать пять, захваченных ими на палубе, они бросили несколько гранат [208] в рулевое помещение, а затем вошли и туда. Тогда португальцы сразу же запросили пощады, и мы завладели судном, право, вопреки даже собственным нашим ожиданиям. Ведь мы охотно пошли бы на мировую с ними, оставь они нас только в покое, но так как случилось, что мы сперва стали на траверсе их клюзов и яростно поддерживали огонь, не давая им времени отойти от нас и повернуть корабль, так что из своих сорока шести пушек они могли, как я сказал выше, пустить в ход не больше пяти или шести, — то мы и отогнали их немедленно от пушек в бак и между палубами перебили у них множество людей. Когда мы вступили на корабль, у португальцев недоставало уже людей для того, чтобы схватиться с нами в рукопашную.
Неожиданная радость от того, что португальцы просят пощады и что кормовой их флаг [209] спущен, была так велика, что даже наш капитан, сильно ослабевший от тяжелой лихорадки, точно ожил. Природа преодолела недомогание, и в ту же ночь лихорадка спала. В течение двух или трех дней он значительно поправился, сила стала возвращаться к нему, и он снова мог давать распоряжения по всем решительно существенным вопросам. Дней же через десять он был совершенно здоров и вновь занялся кораблем.
В это время я завладел португальским кораблем, и Вильмот назначил меня, или, вернее, я сам себя назначил его капитаном. Около тридцати человек с этого корабля перешло на службу к нам; часть их составляли французы, часть генуэзцы [210]. Остальных мы на следующий день высадили на каком-то островке возле бразильского побережья. Мы были вынуждены только оставить на корабле раненых, которых нельзя было переносить, но нам удалось отделаться от них на мысе Доброй Надежды, где, по собственной их просьбе, мы ссадили их на берег.
Как только корабль был взят и пленники размещены, капитан Вильмот предложил направиться снова к реке Жанейро. Он не сомневался в том, что мы встретимся с другим военным кораблем, который, несомненно, вернется, после того, как он оказался не в состоянии найти нас и отбился от своего спутника. Если взятое уже нами судно пойдет под португальским флагом, второй корабль можно будет также захватить. И все наши стояли за это предложение.
Но наш друг Виллиам подал нам лучший совет. Он подходит ко мне:
— Друг, — говорит он, — я слыхал, что капитан хочет возвращаться в Рио-де-Жанейро в надежде повстречаться со вторым кораблем, преследовавшим нас вчера. Правда ли это? Неужели ты собираешься так поступить?
— Ну, да, Виллиам, — говорю я. — А почему бы и нет?
— Как хочешь, — говорит он. — Ты волен поступать, как тебе вздумается.
— Это и я знаю, Виллиам, — сказал я, — но капитан такой человек, которому нужны разумные доказательства. А что ты хочешь сказать?
— А то, — серьезно говорит Виллиам, — что хочу узнать, чего добиваешься ты и все люди, которые идут с тобой? Того, чтобы добыть денег?
— Да, Виллиам, добыть их честно, по-нашему.
— А что ты предпочитаешь, — говорит он, — деньги без боя или бой без денег? Скажи, что бы ты выбрал, если, предположим, тебе пришлось бы выбирать?
— Ну, — говорю я, — понятно, первое из двух, Виллиам.
— Скажи же, — говорит он, — великую выгоду дал тебе этот корабль, который ты только что захватил? А ведь он обошелся тебе в тринадцать убитых и несколько раненых, но на торговом судне ты захватил бы добычу вдвое большую, а драться пришлось бы вчетверо меньше. Откуда ты знаешь, какая сила и сколько людей может оказаться на втором корабле, какие ты там понесешь потери, и какая тебе будет выгода, если ты его захватишь? Я полагаю, что тебе лучше оставить его в покое.
— Что ж, Виллиам, а ведь это правда, — сказал я. — Я передам ваше мнение капитану и сообщу вам его ответ.
Как и следовало, я пошел к капитану и передал ему рассуждения Виллиама. Капитан согласился с тем, что, действительно, драться надо нам тогда только, когда это неизбежно, главная же наша задача — это добыть деньги и притом с возможно меньшим для нас ущербом. Потому мы оставили задуманное предприятие и снова направились вдоль берега на юг, к реке Ла-Плате [211], в надежде найти там какую-нибудь добычу. Особенно высматривали мы испанские суда из Буэнос-Айреса [212]; они обычно очень богаты серебром, и одно такое судно вполне бы нас устроило. Мы крейсировали в этих краях около месяца, но никакой добычи нам не представилось. Мы стали совещаться, что же теперь предпринять, так как до сих пор не было у нас никакого решения. Я же все время считал, что нужно идти к мысу Доброй Надежды и оттуда к Ост-Индии. Я слышал несколько разжигающих историй о капитане Эйвери [213] и о молодечествах, которые он творил в Индии. Эти истории были раздуты вдвое, вчетверо и даже тысячу раз больше. Так, в Бенгальском заливе он захватил богатое судно, на котором взял в плен знатную даму, как говорят, дочь Великого Могола [214], у которой было великое множество драгоценностей. Нам же рассказывали историю о том, что он захватил монгольское судно, — как называли его безграмотные моряки, — груженое алмазами.
Я, собственно, хотел добиться от друга Виллиама совета, куда нам идти, но он каждый раз уклонялся при помощи какой-нибудь путаной отговорки. Коротко говоря, он никоим образом не хотел служить нам руководителем. Не знаю, было ли тут дело в его совести или он хотел избежать впоследствии возможных угрызений. Но мы, наконец, решили вопрос без него.
Мы колебались достаточно долго и много времени мотались возле Рио-де-Ла-Плата зря. Наконец, с наветренной стороны завидели мы парус и корабль. Это был такой, подобного которому — я уверен — давно в этой части света не видывали. Отнюдь не требовалось, чтобы мы за ним гнались; он шел прямо на нас, точно рулевые об этом заботились. Это было, скорее, делом ветра, нежели чего-нибудь другого; переменись как-нибудь ветер, корабль пошел бы в другом направлении. Предоставляю каждому моряку или человеку, смыслящему что-нибудь в кораблях, решить, какой вид был у этого судна, когда мы впервые увидали его, и что вообразили мы о его состоянии. Грот-мачта вышла на борт на добрых шесть футов над эзельгофтом и упала вперед, а верхушки брам-стеньги свисали в передних вантах у штага [215]. В то же время ракса [216] марселевой реи на бизане по какой-то причине сдала, и брасы бизаневых марселей (стоячая часть брасов крепко держалась на вантах грот-марселя) сорвали бизаневый марсель вместе с реей к черту; они нависали над частью шканцев подобно тенту. Марсель на фоке был поднят до трех четвертей мачты, но паруса были распущены. Передняя рея была спущена до самого бока, паруса не закреплены, и часть их свешивалась за борт. В таком состоянии шел на нас корабль под ветром. Словом, облик корабля являл собою для привычных к морю людей самое ошарашивающее зрелище. На корабле лодок не было, и флаг не развевался.
206
Бак — передняя часть палубы от фок-мачты до бушприта.
207
Пушечный порт — отверстие, в которое просовывалось жерло пушки.
208
Джонсон («Всеобщая история пиратов», 1724 г., т. I): «Люди капитана Тича швырнули несколько новомодных ручных гранат, а именно: металлических бутылок, наполненных порохом, дробью, жеребейками и кусочками свинца или железа; снаружи приделан короткий фитиль, зажигаемый в минуту, когда бутылку бросают».
209
Кормовой флаг служил сигналом, какой нации корабль.
210
Генуэзцы — уроженцы Генуи, независимого торгового (морского) государства. Теперь — в составе Италии. Порт на Генуэзском заливе в Средиземном море.
211
Ла-Плата (по-испански — серебро) — залив и река в Аргентине (Серебряной), южноамериканской республике.
212
Буэнос-Айрес (Благорастворение воздухов) — порт и столица Аргентины. Основан в 1535 г.
213
О капитане Джоне Эйвери (герое романа Дефо «Король пиратов, т. е. отчет о славных деяниях капитана Эйвери, самозваного императора мадагаскарского, в двух самоличных его письмах». 1720 г.) достоверно известно лишь, что он, будучи вторым помощником капитана, на стоявшем в Гройне в 1695 г. английском тридцатипушечном корабле, взбунтовал экипаж и ушел в Красное море. Утвердившись на острове Периме (Баб-эль-Мандебский пролив), он стал взимать дань с проходящих судов. В числе прочих он ограбил корабль Великого Могола на сумму свыше 300 000 ф. ст. (деньги в то время стоили, приблизительно, в двадцать раз дороже, чем теперь). Затем, преследуемый как Великим Моголом, так и Ост-Индской Компанией, он переселился на Мадагаскар, где в 1699 г. представлял собой настолько серьезную опасность, что совет английских министров обсуждал проект экспедиции против него. Далее Эйвери распустил экипаж и исчез. Команда была поодиночке выловлена и перевешана, капитана же, несмотря на крупную награду (500 ф. ст. от правительства и 400 ф. ст. от Ост-Индской Компании), обещанную за его голову, не нашли. Мадагаскарское поселение пиратов еще в 1706 г. предлагало свою военную силу — 800 человек — французскому королю Людовику XIV. Об Эйвери изустное предание говорит, что, по возвращении в Англию, он поручил бристольским купцам продать награбленные им драгоценности; купцы же эти драгоценности просто прикарманили и на требование денег угрожали выдать Эйвери властям, как пирата. Умер Эйвери «от горя и ярости в великой нищете».
214
Великий Могол — так, искажая слово монгол, европейцы называли правителей империи моголов (от 1526—1761) в Индии.
215
Штагом называют толстую смоленую снасть, которая удерживает мачту спереди.
216
Ракса, или раке, — деревянные бусы на проволоке, по которым ходит гафель (полурея) на мачте.