Призраки Гойи

Гойя молчит. Так вот к чему шло дело.

Он молчит, потому что Лоренсо прав. Глаза сорокапятилетнего Гойи видят всё, что способен узреть человеческий взор, и, может быть, даже больше. На некоторых гравюрах, которые продаются за его подписью в Мадриде и других городах, священники и монахи изображены зачастую в гротескном, чудовищном виде, наряду со скелетообразными ведьмами и прочими порождениями небытия, а то и самой преисподней. Эти сатирические, карикатурные персонажи не вызвали бы никакого удивления в других странах: в Голландии, Франции, Англии. В то время как в Испании, даже если ilustrados ценят и покупают эти работы (хотя и не вешают их на стены), они поражают большинство зрителей, коробят и колют их глаза.

Кое-кто из знатных людей говорит, что на них очень трудно смотреть, что они гнусны и омерзительны и что художник, если его еще можно так называть, поначалу безобидный и традиционный, а также ловкий и учтивый человек, пошел по кривой дорожке, дав волю своей природной вульгарности, зеркалу его века. Он стал изворотливым и жадным до наживы, его глаза видят только безобразное, а душа почернела.

Некоторые из наиболее решительных противников Гойи, вдобавок отъявленнейшие святоши, утверждают, что официальный придворный художник испанского короля — сущее сатанинское отродье, что он продал душу дьяволу и посещает по ночам поганые шабаши, откуда и приносит свои непотребные картинки.

Лоренсо говорит мягко, почти нежно:

— У вас влиятельные враги, Франсиско. Более могущественные, чем вы думаете.

— У меня также есть друзья, — отвечает Гойя.

— Да, я знаю, о ком вы думаете. И всё же послушайте, будьте осторожны. Не заходите слишком далеко. Друзья, на которых вы надеетесь, могут бросить вас в мгновение ока, и вы полетите вниз, как перезревший плод падает с дерева. Да тем более сейчас.

— Почему вы говорите: «тем более сейчас»?

— Вы же видите, что творится во Франции. Мир зашатался, и, как знать, не рухнет ли он? Надо думать о таких вещах. Что до наших земных покровителей, мы можем потерять их в любой момент. В то время как Бог никогда нас не оставит.

Гойя, ездивший в молодости в Италию, наслышан о художниках былых времен. Так, он знает, что император Карл V, позировавший Тициану, нагибался, чтобы поднять упавшую кисть художника. Он помнит, что длина каравана того же Тициана, когда тот отправился в Рим по приглашению папы, составляла в пути более семи километров. Рафаэль ходил по городу со свитой кардиналов, говоривших шепотом. Леонардо да Винчи умирал на руках французского короля Франциска I. Микеланджело был невероятно капризным, до такой степени, что римскому папе приходилось его лупить.

Бывали времена, даже в Испании, двумя столетиями раньше, когда такой человек, как Веласкес, назначенный королевским художником в возрасте двадцати пяти лет, оставался им до конца своих дней. Даже если он зарабатывал не больше придворного цирюльника, каков престиж! Какая громкая слава о нем шла! Когда Веласкес вернулся из поездки в Италию, он привез с собой, лично для себя, по одной значительной работе каждого из итальянских мэтров того периода.

На излете Средневековья, размышлял Гойя, художники были звездами мировой величины. Они открывали глаза и великим, и простым смертным, рассказывали необходимые всем сказки, прославляли героев и праведников, учили вечным истинам, показывали землю, а также ад и рай, были одновременно летописцами и пророками, носителями высоких чувств и важных идей, выразителями страданий и чаяний народов.

Ныне всё изменилось. Всё измельчало и опошлилось. Франсиско Гойя хорошо платят, он живет с комфортом, но небогато и едва ли не в безвестности. В своих письмах, скажем, в тех, которые художник регулярно посылает своему другу Сапатеру в Сарагосу, он беспрестанно жалуется на недостаток денег. Это старая песня. В королевском дворце Гойю считают хорошим исполнителем, его ценят так же, как какого-нибудь краснодеревщика или обойщика. От прежнего, отчасти божественного сияния мастеров, перед которыми некогда преклонялись, почти не осталось следа. Художник уже не небожитель, дерзавший открывать двери рая и преображавший небесный свод. Это просто человек, пишущий портреты по заказу, как можно более точно, и которому платят дороже за изображенные на картине руки.

Король Карлос IV, тот самый «друг», о котором упоминал Гойя, — это высокий и крепкий, довольно пузатый мужчина, временами любезный и жизнерадостный, временами замкнутый, скрытный, нелюдимый, робкий. Он может быть и вспыльчивым. Карлоса называют недалеким человеком, в сущности, не горящим желанием быть королем. Иногда этот монарх, гордящийся своей физической силой, затевает борьбу с конюхами, которые, разумеется, ему поддаются. На багровом лице нынешнего короля, не унаследовавшего гигантского носа своего отца, красуется крупный отросток с горбинкой, знак отличия, который Бурбоны передают друг другу из поколения в поколение.

Испокон веков истории престолонаследия в Европе отчаянно сложны и запутаны. Союзы между королевскими семьями, призванные сплачивать народы, фактически лишь разобщали их, порождая бесконечные войны. В самом деле, ни один народ не мог непосредственно отождествлять себя со своим королем, видеть в монархе собственное отражение. Скажем, Карлос IV был Бурбоном, ибо являлся прямым потомком Людовика XIV. Правда, он родился в Неаполе и происходил от него по итальянской ветви, а его мать была испанкой. Сам Людовик XIV был наполовину испанского рода из-за своей матери Анны Австрийской, испанской инфанты, несмотря на ее имя, дочери Филиппа III, и он, подобно своему отцу Людовику XIII, тоже женился на испанской принцессе Марии Терезии.

Некоторые государи требовали от своих народов, чтобы те оставались «чистокровными» — скажем, в Испании, без малейшей примеси еврейской или мусульманской крови, но являли собой вопиющий пример нечистоты. Зачастую они заключали брачные союзы с очень близкими родственниками. Так, Филипп II женился четвертым браком на собственной племяннице.

Тот же Филипп II, некогда властелин четвертой части планеты, собственноручно занимался всеми делами. Случалось, он работал с помощью одного лишь секретаря над сотней досье в день. Он был чиновником мирового масштаба и читал их все до одного, изучая до часа-двух часов ночи, глаза его уставали от напряжения и болели, так что монарх был вынужден носить очки, но, по крайней мере, он старался, сидя в маленьком рабочем кабинете, достойно выполнять свою королевскую миссию.

Два столетия спустя Карлос IV уделяет государственным делам не более двух-трех часов в день. Чаще всего это означает, что он возглавляет какой-нибудь совет, где нередко засыпает, а также скрепляет подписью решения, уже принятые министрами, среди которых выделяется некий Мануэль Годой, вероятный любовник королевы, мало-помалу становящийся подлинным хозяином всей испанской империи.

По утрам король ездит на охоту, и во второй половине дня король тоже охотится. Это основное его занятие в любое время года. Ежедневные и, разумеется, организованные охоты, которыми тешили себя государи, происходят в обширных королевских угодьях. В юности король мог часами гоняться за дичью. Сейчас он быстрее устает. Каждый вечер егеря выпускают дичь, которая будет убита, вся и или частично, на следующий день. Охота нередко разворачивается в непосредственной близости от Мадрида, западнее, на другом берегу Мансанареса, в поместье под названием Каса де Кампо, либо дальше, близ Сеговии. Только король и его близкие друзья либо почетные гости вправе убивать во время охоты.

Излюбленная добыча охотников — это олени и вепри. Иногда, с незапамятных времен, животных загоняют в широкие сети, откуда у них нет никакой возможности вырваться. Порой их травят, это зависит от количества дичи, времени года и расположения духа короля.

На охоте также стреляют зайцев, кроликов, белок и всевозможных птиц: перепелок, фазанов и куропаток. Последних особенно любят испанцы, единственный народ в мире, который ест их a l'escabuche — вареными, а затем замаринованными в уксусе, с луком и чесноком.