Страница 22 из 41
А утром еще раз попросила вожатого, так попросила!.. Он долго на нее смотрел. Смотрел, смотрел, а потом… положил руку на плечо и сказал: "Хорошо, Люся, ты пойдешь с нами".
Ах, как зазвенели колокольчики в ушах! Хорошолюся, хорошолюся, тыпойдешьснами, тыпойдешьснами! И вот теперь…
- Эй, девочка, слышишь? - услыхала Люся, очнувшись. - Дождись нас, мы сейчас! - это сказал физрук. Сказал, а потише добавил: - Придется тащить на себе.
"Тащить? Кого тащить? - мысли у Люси совсем смешались. - Меня тащить? Да ведь засмеют же! А Иван-то Ильич увидит? Да что же это, что же это?.."
И Люся, закусив соленую и мокрую губу, упала на четвереньки и так заработала руками и ногами, что вмиг выползла наверх. Не передохнув даже, вскочила на ноги, бросилась к спуску и чуть было не наступила на развалившегося в траве Юрку Ширяева.
- Ффу! Чёй-то устал… - пожаловался Юрка.
- Курить надо больше, - пролепетала на ходу Люся.
Но вдруг остановилась. Ей сделалось жаль Юрку. Лежит тут один…
- Давай руку, что ли! Давай-давай, пошли, а то… - Она тревожно оглянулась.
Широкая Юркина физиономия была сама бестолковость.
- Ну! - требовала Люся и вся дрожала от нетерпения, так что Юрка, как загипнотизированный, протянул ей руку.
Глава 23
Старший вожатый Юрий Павлович устал, как черт, но был доволен: удалось отснять такие кадры! Он то забегал вперед и ловил в объектив ползущие со дна оврага крошечные фигурки, то панорамировал, то прятался в кустах и снимал оттуда крупным планом лица, ноги, спины с рюкзаками.
Теперь он залег на краю обрыва, нацелился на спускающихся по противоположному склону Ирину и парнишку, похожего на бочонок.
- Ну, как? - весело спрашивала Ирина отдувающегося Севу Цвелева.
- В порядке, - Сева расплылся, польщенный вниманием.
- Устал, поди?
- Овражки ничего-о! - басит Сева, выбирая ногой уступчик почти над самым плечом Ирины: склон крут. - Мне бы чего поесть, я бы тогда…
- Поесть? Да ты и так вон как пончик, - с улыбкой обернулась Ирина. Но вдруг споткнулась, потеряла равновесие и, ойкнув, покатилась вниз.
Кувыркнулась несколько раз и застряла - ноги вверху, голову прижал рюкзак, лицо в траве, и, видно, никак ей не сообразить, где земля, где небо?
Посмеявшись над собой, жалобно позвала:
- Бо-оченька, миленький, скорей!
- Беда мне с вами, - отечески басит Боча, помогая вожатой выпутаться из лямок рюкзака.
Поднялась, быстро огляделась, не видел ли кто "акробатического этюда", одернула брюки и черную куртку с красным воротничком, поправила прическу.
- Спасибо, Сева, спаситель ты мой, - нежно сказала и пригладила Бочин чубчик.
- Бжалст! - с достоинством фыркнул Боча.
Ровное жужжание камеры оборвалось, Юрий Павлович усмехнулся своим мыслям, отполз в тень березы, принялся менять кассету.
Ирина же, так и не заметив старшего, прошла мимо и стала спускаться в следующий овраг. Она уже порядком устала, два раза срывалась с крутизны и летела вниз, а на склон иногда приходилось взбираться чуть ли не ползком; удивлялась, что ноги у нее, оказывается, не такие уж и сильные, как ей думалось, даже слегка сердилась на них; и все равно настроение было отличное. И думала она о том, как много интересного приключается с ней этим летом…
Вспомнилась первая вместе с Иваном вылазка за лагерь.
- Ну, вот ромашка, смотрите, - говорил Иван и приминал руками траву вокруг цветка, - это же целый мир! Есть что-нибудь стройнее? Есть что-нибудь проще? Совершеннее? Вы только посмотрите…
И странно ей, Ирине, было видеть, как бородатый верзила, опустившись на колени, разглядывает и умиляется обыкновенной ромашке.
"Что это? Детская восторженность? Удивление дикаря? Или он играет, изображает из себя кого-то не от мира сего?"
- А давайте им насорим, - говорил Иван. И бросал на муравейник клочок бумаги. - Завтра посмотрим, что будет…
На следующий день бумажка была на самом краю муравьиной кучи.
- Терпеть не могут посторонних предметов! - торжествовал Иван.
А пионеры… Конечно же, они смотрели на него, как на чудотворца, конечно же, они были после этого у него в руках, и тут он принимался рассказывать о муравьях такие истории, что уж и она, Ирина, забывала, что она не пионерка и что разговор-то идет о каких-то ничтожных букашках…
"Нет, он или играет, или ненормальный", - думала она.
Любопытство, желание разгадать "загадку", недоумение, зависть, восхищение, ирония, сочувствие - все перемешалось в ней.
А потом еще и ревность. Если бы он одну ее приглашал в свои вылазки, а то ведь и Таню…
"Она ему нравится, это ясно, - думала Ирина, одолевая почти отвесную кручу. - Конечно, Таня славная, а я эгоистка… Говорю - "славная", а сама-то радуюсь, что она некрасивая, что в поход-то он пригласил не Таню, а меня. Фу, какая противная эгоистка!.."
Но как себя ни обзывала, как ни убеждала, что любить ее не за что и никто ее, такую, не полюбит, настроение никак не портилось, а наоборот…
Глава 24
Наверху накапливался отряд. Рюкзаки летели на землю, путешественники блаженно опрокидывались на траву, отдохнувшие присоединялись к группе, в центре которой с огромным мотком веревки стоял Иван и что-то там объяснял.
Привалившись к сосне, Ирина смотрела, как землепроходцы появляются из-за кромки оврага, будто вырастают из травы. Щеки горят, волосы взмокли, глина на коленках, на локтях и на ладонях.
- Ни-ичего себе!
- Да-а-а…
- Эй, ребя, ребя, я раз так кувырнулся!
- А я снял ботинки, босиком хоть бы хны!
- Я думал, как это устают? Врут, поди, а сегодня…
- Пацаны, пацаны, Витька на пятой точке весь склон проехал, ха-ха-ха!
- Иванлич, Иванлич! Я думал - как это устают? Вот говорят: я устал… Я не верил - врут, поди! - конопатый Гена Муханов непременно всем хотел поведать, как он впервые в жизни устал. Он прямо истекал довольством оттого, что понял, что это такое.
Ирина глядела на Гену, на Ивана, улыбалась, у нее тоже ныло в коленках, а от ремней рюкзака болели плечи.
Внезапно на площадку выскочили, рука в руке, Люся-хиленькая и Юрка Ширяев, навьюченный двумя рюкзаками.
- Пацаны-ы-ы, Ширяй на буксире!
- И правда…
- Зава-а-ал!
- Качать Люсю!
- А мы-то: хиленькая…
- Дурачье, - нарочно сердился Юрка, - все вы без понятия…
Шум вокруг них еще долго не унимался. А у Люси, наверное, сил хватало лишь на то, чтобы застенчиво улыбаться.
Весь походный костюм Анны Петровны был перепачкан глиной, розовые щеки подрагивали, и ясно было, что из последних сил она старается сохранить достойный вид.
"Тоже падала, бедная", - подумала Ирина.
Светло-зеленые глаза Филимонова были злыми, тело видного, представительного мужчины разопрело, рубаха и рыжеватые волосы потемнели от пота. Немного передохнув, Филимонов поднялся, подошел к Ивану, отозвал его в сторонку, и они о чем-то крупно заговорили, размахивая руками. Затем физрук возвратился к своему рюкзаку и стал извлекать из него топор.
- Забрались, - сердито сказал он Анне Петровне. - Впереди заболоченный овраг, придется переправу наводить.
Отойдя шагов тридцать от табора, Филимонов взмахнул топором и рубанул по молоденькой и прямой, как свечечка, сосне. Ирина, догрызая свой сухарь, так и замерла с полным ртом. Потому что Иван, до этого лежавший в кругу пионеров, которые тоже хрустели сухарями, вскочил и побежал.
С ходу дернул физрука за плечо и сказал ему что-то в лицо. Филимонов огрызнулся, снова взмахнул топором. Так-тах-х-х! - эхом разнесся удар по дереву.
- Кончай!!! - закричал Иван и, перехватив занесенное топорище, толкнул физрука в грудь.
Ирина похолодела. Весь табор был на ногах. Кто-то из девчонок вскрикнул. "Господи боже, они дерутся!" - пробормотала Анна Петровна.
Оставив позеленевшего Филимонова у раненой сосны, Иван подошел к Ирине.