Дело табак

Вилликинс слегка покривил душой. Горожанам тоже нравились оригинальные личности, особенно настоящие злодеи, ну или просто достаточно интересные люди, способные внести свою лепту в нескончаемое безумное представление, которое являла собой уличная жизнь Анк-Морпорка. Если у тебя отец пьяница — считай, что тебе не повезло; зато иметь прапрапрадедушку, который мог выпить столько бренди, что моча горела, а потом, если верить Вилликинсу, возвращался домой, чтобы отужинать рыбой и жареным гусем, заливал все это соответствующим количеством вина и до рассвета играл с приятелями в «свинку под седлом»,[10] чтобы взять реванш за вчерашнее… Многим нравятся такие штуки и такие люди — люди, которые дают жизни пинка под зад и орут: «А ну, пошевеливайся!» Таким предком можно гордиться, правда?

— Кажется… я хочу прогуляться один, — сказал Ваймс. — Оглядеться, побродить там и сям, исследовать деревенскую жизнь в своем темпе.

— Вилликинс составит тебе компанию, дорогой, — произнесла леди Сибилла. — На всякий случай.

— На какой случай, дорогая? Я каждую ночь хожу по городским улицам. Вряд ли мне нужна дуэнья для прогулки по сельской местности! Я пытаюсь проникнуться здешним духом. Буду смотреть на нарциссы — вдруг они наполнят меня радостью, ну или что там им положено делать. Я постараюсь не пропустить какую-нибудь редкую зарянку или поганку. Может быть, я увижу, как кроты пускаются в полет. Я несколько недель читал в газете заметки о природе! Казалось бы, я умею гулять в одиночестве! Командора Стражи не напугает пятнистая мухоловка!

Госпожа Сибилла по опыту знала, когда не стоит спорить. Она сказала лишь:

— По крайней мере, никого не обижай, дорогой, хорошо?

Через десять минут Ваймс заблудился. Не физически, а метафорически, духовно и философски. Аромат цветущих изгородей был каким-то блеклым по сравнению с ядреными городскими запахами, и Ваймс не имел ни малейшего понятия, что такое шуршит в зарослях. Он распознал телок и бычков, потому что часто навещал район скотобоен, но здешние телки и бычки не были охвачены ужасом. Они внимательно смотрели на него, когда он проходил мимо, словно делали мысленные пометки. Да-да! Мир перевернулся вверх дном. Ваймс был стражником, он всегда был стражником — и рассчитывал стражником умереть. Нельзя перестать быть стражником; поэтому он перемещался по городу более или менее незаметно. Его видели разве что те, чьей профессией было замечать стражников, и чья жизнь зависела от того, чтобы заметить стражника первым. По большей части, Ваймс сливался с окружающим пейзажем, пока крик, звон разбитого стекла или звук зловещих шагов не возвращал его к реальности.

Но тут всё наблюдало за ним. Кто-то спешно удирал, испуганно улетал и подозрительно шуршал в кустах. Ваймс был чужаком, нарушителем, незваным гостем.

Он миновал очередной поворот и обнаружил деревню. Трубы в отдалении он видел уже давно, но тропы и дорожки самым замысловатым образом виляли среди разросшихся изгородей и рощ, превратившихся в тенистые туннели (что было весьма приятно), и его чувство направления пошло ко всем чертям (что было весьма досадно).

Ваймс совершенно перестал понимать, где находится, он был покрыт потом и раздражен, когда вышел на длинную пыльную улицу, по обе стороны которой стояли дома под соломенными крышами, а в середине возвышалось массивное строение, буквально гласившее «паб». Окончательным доказательством тому служили трое стариков, которые сидели на скамье возле двери и рассматривали подходившего Ваймса в надежде, что он из тех, кто охотно угощает ближнего пивом. Одежда на них как будто была гвоздями приколочена. Когда Ваймс подошел ближе, один старик что-то сказал своим приятелям, они встали и коснулись указательными пальцами шляп. Один произнес: «Погодка-то, вашшслость». У Ваймса ушло несколько секунд, чтобы истолковать эту фразу. Старики слегка, но весьма многозначительно наклонили свои пустые кружки, намекая, что они действительно пусты и это ошибка, требующая исправления.

Ваймс знал, чего от него ждут. В Анк-Морпорке не было паба, рядом с которым не грелись бы на солнышке точно такие же стариканы, неизменно готовые поболтать с прохожими о добрых старых временах, то есть о тех временах, когда кружки у них в руках еще были полны. Обычай требовал, чтобы ты наполнил их дешевым элем и услышал в ответ: «Большое спасибо, добрый сэр», ну и, возможно, еще кое-что — кто где был, что делал, когда и с кем. Очень ценная для копа информация.

Но выражение лиц этих троих стариков изменилось, когда один из них что-то живо зашептал приятелям. Они уселись обратно на деревянную скамью и словно попытались сделаться как можно неприметнее, продолжая сжимать в руках пустые кружки — на всякий случай.

Вывеска над дверью гласила «Голова гоблина».

Напротив паба находилось обширное открытое пространство, заросшее травой. Там паслись несколько овец, а в дальнем конце огромной грудой лежали плетеные ивовые загородки, назначение которых Ваймс не мог угадать. Впрочем, он знал, что такое «деревенский выгон», хотя никогда его не видел: в Анк-Морпорке таких не было.

В пабе пахло старым пивом, и это положило конец искушению, хотя Ваймс не пил уже давным-давно и время от времени позволял себе разве что бокальчик хереса на каком-нибудь светском мероприятии, потому что в любом случае терпеть его не мог. Запах несвежего пива возымел на него тот же эффект. В жалком свете крохотных окошек Ваймс разглядел старика, деловито драившего кружку. Тот взглянул на Ваймса и кивнул. Это был универсальный кивок, который везде и всюду означал: «Ты видишь меня, я вижу тебя, решай сам, что будет дальше», хотя некоторые трактирщики дополнительно способны намекнуть, что под стойкой лежит двухфутовый кусок свинцовый трубы — на тот случай, если противная сторона намерена учинить скандал.

Ваймс спросил:

— У вас есть что-нибудь безалкогольное?

Бармен осторожно повесил кружку на крюк над стойкой, пристально взглянул на Ваймса и беззлобно ответил:

— Понимаете ли, сэр, это ж так называемый паб. Люди рассердятся, если я перестану подавать спиртное. — Он побарабанил пальцами по стойке и неуверенно добавил: — Если угодно, моя жена варит пиво из корнеплодов.

— Из каких? — уточнил Ваймс.

— Из свеклы, сэр. Помогает, если заперло.

— Если заперло, помогает лом, — заметил Ваймс. — Дайте пинту… нет, пожалуй, полпинты.

Ответом опять был кивок. Трактирщик ненадолго удалился и вернулся с огромным стаканом, полным красной пены.

— Держите, — сказал он, осторожно ставя его на стойку. — В оловянные не наливаем, потому что металл коробится. За счет заведения, сэр. Меня зовут Джимини, я хозяин «Головы гоблина». Кстати говоря, я все ваше семейство знаю. Моя дочь служит в Холле, ну а я обращаюсь со всеми одинаково, потому как трактирщик — друг любого человека, у которого есть в кармане деньги, а если на него такой стих найдет, так он нальет даже тому, кто временно оказался на мели — те трое олухов снаружи не в счет. Трактирщик каждого видел после пары пинт, поэтому все для него равны.

Джимини подмигнул Ваймсу, который протянул руку и сказал:

— Я охотно пожму руку республиканцу.

Ваймсу уже доводилось слышать эту нелепую тираду. Каждый, кто стоял за стойкой, считал себя одним из величайших мировых мыслителей, и разумнее всего было им подыгрывать. После рукопожатия он добавил:

— Сок отличный. Пряная штука.

— Да, сэр, моя жена кладет в него перец чили и семена сельдерея, чтоб казалось, будто пьешь что-то серьезное.

Ваймс облокотился на стойку, чувствуя необъяснимое умиротворение. Стена над стойкой была увешана головами убитых животных, преимущественно с рогами и клыками. Он испытал некоторый шок, заметив в тусклом свете голову гоблина. «Я в отпуске, — подумал Ваймс. — И потом, его наверняка убили давным-давно». И Ваймс больше не стал об этом задумываться.

Мистер Джимини погрузился в десятки мелких дел, которые всегда найдутся для трактирщика, время от времени поглядывая на своего единственного клиента. Ваймс ненадолго задумался и произнес:

10

«Свинку под седлом» изобрел в год Горностая преподобный Джозеф Робинзон по прозвищу Детерминизм, настоятель церкви Всех Святых и Трех Грешников в приходе Нижний Свес. Насколько можно судить по записям, оставленным современниками, игра представляла собой сочетание бирюлек, поддавков и бренди. Не сохранилось никаких правил — да, скорее всего, их и вовсе не было.