Четверо в дороге

— Бесплатно кормите и того очковтирателя-плотника?.. Ну того, который расходовал на каждый полевой домик по четыре кубометра теса? Его на период уборки шофером поставили.

— О нем вчера Нарбутовских звонила. Сказала: забирайте его, я не буду этого человека держать у себя ни минуты. Татьяна скажет, как отрубит. Сильная женщина. Раньше, когда свинаркой была, дерзила, а сейчас нет, серьезная стала... — Помолчав, добавил: — На четвертой ферме было чэпэ. Там комбайнер пьяный на работу вышел. Не допустили к машине. Я распорядился, чтобы у него высчитали за бесплатное питание. Это тоже подействовало на людей. Я знаю, я не имел права... фонд директора...

Зря он оправдывался. Нововведение понравилось Ивану Ефимовичу: пускай механизаторы питаются бесплатно и в посевную и в уборочную.

Был доволен Лаптев и секретарем парткома. Весна родился в деревне, а жить пришлось в городе — работал техником на заводе, был секретарем парторганизации в цехе. Подходящий мужик, только щербинка одна: слишком громкоголосый; на собраниях — ничего, даже хорошо, а в других случаях плоховато: говорит с одним — десять слышат.

Однажды Птицын при Лаптеве и Весне вызвал по телефону кого-то из областного управления сельского хозяйства: «Ты зазнался, зазнался, дорогой мой. Даже старых друзей забываешь. Скоро я буду в отпуске, тогда поговорим... Как чувствует себя Римма Петровна?.. Готовь армянский коньячок...» Говорил долго, и чувствовалось, что его собеседник устал от разговора, а Птицын все напирал: «Подожди! А я тебе говорю, подожди!..» Слушать его было неловко, стыдно всем, кроме самого Птицына.

— А ведь это болтовня с расчетом, — сказал потом Весна Лаптеву и презрительно фыркнул. — Вот какие мы близкие начальству.

Не терпел Весна никакой позы.

И в другой раз... Птицын, начищенный, наглаженный, говорил Весне нарочито-сложно, возвышенно, а смысл сказанного был проще простого — надо бороться с дурными манерами и неучтивостью новоселовских парней и девчонок.

Весна с бесстрастным лицом выслушал его и прошумел:

— Да, с такой хреновиной надо кончать.

Грубоватая и не очень ловкая фраза, произнесенная с намерением зачеркнуть фразеологию Птицына, рассмешила Лаптева, и он спросил не без желания оградить секретаря парткома от пустопорожнего разговора:

— Что у вас за рукопись?

— План работы моего предшественника. Ловкач! — Весна хохотнул коротко и сердито. — «Начать работу по организации совхозного кабинета политпросвещения». Заметьте, начать! Вопрос расчленен на пять пунктов — дескать, смотрите, как мы основательно, широко за дело беремся. Прошел он по отчетам парткома, комитета комсомола и даже почему-то Дома культуры. Писали два года назад. Все мои старания найти какие-либо следы выполнения хотя бы одного из пунктов не дали положительного результата. А дело очень нужное. Я читал... в колхозе «Россия» Курганской области давно уже создан кабинет политического просвещения. Отдельный дом из четырех комнат. Библиотека. Штатные работники. У них там больше двадцати школ и кружков по повышению политических и экономических знаний. Учатся и коммунисты, и беспартийные. Не только колхозники, но рабочие и служащие, проживающие на территории колхоза. Я говорил с райкомом... Там согласны. Организуем у нас кабинет политпросвещения.

«Силен мужик!»

— Прошу подписать. — Весна подал Лаптеву лист бумаги. — Отдайте под кабинет политпросвещения особнячок Утюмова.

Семья Утюмова переехала в город, и квартира пока пустовала.

«Как быстро забываются люди», — некстати подумал Иван Ефимович. Он не мог вспомнить сейчас ни голоса, ни лица бывшего директора, только маячила в памяти крупная, будто неживая фигура Максима Максимовича.

— Но там все сделано для квартиры.

Серьезный, сдержанный Весна игриво, как-то совсем по-детски, передернул плечом:

— Деньжонок надо на ремонт, Иван Ефимович. В докладной все написано. С финансами решает директор. А план работы кабинета политпросвещения обсудим послезавтра на парткоме.

«Силен!..»

Нет, Мухтарова и Весну, да и новых управляющих фермами не надо подталкивать.

Лаптев удивлялся: кое-кто из руководителей почему-то боится слишком инициативных, думающих, независимых, или, как их еще называют деревенские, «самостоятельных» помощников, а любят аккуратных, безропотных исполнителей.

Хуже было с Дубровской. С отличием окончила институт, дело знает, что говорить, не ленива, но есть в ней какая-то нерешительность или неуверенность. Часто приходила к Лаптеву: «Посоветуйте...» — «А как вы сами думаете?» Отвечает правильно. «Ну, — улыбается Лаптев, — вы и без меня все прекрасно понимаете. Действуйте!..»

Она не была просто исполнителем, не та натура; нерешительность, неуверенность странным образом сочетались в ней с неуемной любознательностью и стремлением к новому. Сказала Ивану Ефимовичу:

— Труд рабочего мы стали учитывать точнее. Дополнительную оплату установили большую. Хорошо! Но все это, как бы сказать-то... в зародышевом состоянии. Нет, не то! Все это по-настоящему еще не налажено. Спустим директиву и — конец. Конечно, теперь свинарка знает, каково ее задание на месяц и на день, знает, сколько должна получить привеса и при каких кормах, сколько заработает, если выполнит нормы. И все другие рабочие получают задания! Но... Тут вот появляется зловещее «но»... Расценки и нормы не должны быть застывшими. Условия на разных фермах разные. Где-то свинарник новый, хорошо механизированный, а где-то развалюха. И земля не одинаковая. Конфигурация, размеры полей тоже разные. На одном лугу много травы, на другом мало. Все это надо учитывать при определении норм и расценок. Их следует периодически пересматривать, так как условия, от которых они зависят, все время меняются. В нормальную погоду одно, в засуху другое. Хлеба полегли, и нормы комбайнерам, естественно, следует снизить. Надо, чтобы на фермах ежемесячно составляли краткий отчет о работе каждого человека. То есть подводить итоги. По каждому рабочему и по ферме в целом. Подсчитать решительно все затраты, вплоть до стоимости медикаментов и величины амортизационных отчислений, определить, во сколько обошелся центнер привеса. Так у свинарок. У людей других профессий — свое.

Как меняется у нее лицо: только что было по-детски мягким, по-девичьи смущенным, а теперь напряжено, в складках у губ появилось что-то жестковатое, суровое. И Лаптев подумал удовлетворенно: «Эта девонька себя еще покажет, дай срок».

— Вы можете сказать, что подобной практики, такого подробного анализа итогов работы каждого человека еще нет нигде в совхозах.

— Зачем говорить, — засмеялся Лаптев. — Только дело вот в чем... Наши управляющие и бригадиры едва ли смогут по-настоящему сделать экономический анализ работы свинарки или механизатора. Без нас им не обойтись. Что вы скажете на это?

Она усмехнулась:

— Ваши вопросы похожи на экзаменационные.

— Ну зачем же!.. А все же, как мы думаем?

— Надо подготовить что-то вроде краткой инструкции. Ну пусть это будет называться, к примеру, формой экономического анализа. В общем, рассказать и показать, что делать и как делать. А на экономическом совещании обсудить.

«Молодчина!»

— У вас есть набросок?

Неопределенно пожала плечами: опять неуверенность.

Он тут же решил: поручить все Дубровской. И доклад на экономическом совещании пусть тоже сделает она. Понаблюдать, как пойдет у нее.

Полмесяца спустя, уже после того как прошло совещание с докладом Дубровской, когда все, что надо было, обсудили, что надо, сделали, Лаптев услышал через, открытые двери низкий голос главного экономиста.

— Вы что, не доверяете мне? На совещании молчали, будто в рот воды набрали. Почему не спросили, если не ясно?

«Управляющего отчитывает, — подумал Лаптев. — Грубовато. Хотя действительно, что сидел, зевал?»

— Нужен анализ, точнейший учет всех затрат труда и средств на единицу продукции. И глубокое, по-настоящему научное выяснение причин отставания. У одной свинарки большие привесы и экономия во всем, у другой привесы маленькие и перерасход. Расскажите отстающей, почему у нее мал привес, почему гибнут поросята, почему она слишком много расходует кормов. И если что-то не сможете сделать, позвоните, приеду.