Страница 5 из 9
Когда выйдет эта книжка, Юлька, ты уже снимешь свой фильм, никуда не денешься. Хотя все опытные люди тебе советуют, чтоб ты на первых порах выбрала другую тему, полегче. Ну где ты возьмешь тут видеоряд? Не хронику ведь военную давать? А от твоего героя остались только письма и парочка фотографий. Где отыщешь старую Москву, которая помнит о твоем герое? Как уловишь атмосферу того времени, как сможешь вызвать к жизни тени тех людей и оживить их судьбы, их любовь и вечную разлуку?
А ты твердишь: нет, буду только это. Не зря же я потревожила его душу. Поймите – я хожу и все время с ним разговариваю!..
Тогда начинай и ничего не бойся. Напишется сценарий, найдется ускользающий видеоряд. И у тебя получится то, что ты хочешь: на своей далекой войне он услышит твой голос.
Моя тетка Анна дожила до глубокой старости. Всю жизнь у нее на телевизоре простояла фотография, где они втроем – она, муж и сын запечатлены вместе. Живописный портрет не смог бы подтвердить с такой убедительной неопровержимостью, что это мгновение – не воспоминание, не фантазия, не иллюзия, что мы были на самом деле.
В снимке заключена центростремительная сила, которая показывает, насколько судьбоносной была их встреча. Но вскоре под давлением обстоятельств они друг от друга откажутся, а мальчик погибнет на войне. При всей видимой идиллии, глядя на эту фотографию, мы ощущаем тревогу, потому что знаем, что с ними будет. Вот сила фотографии и сила нашего взгляда.
Глава 4
Чукча – не читатель
Я никогда не мечтала быть детским писателем. Что это за профессия, думала я, ни то ни се. В детстве я любила читать вполне взрослые книжки вроде Майн Рида или Жюля Верна, Вальтера Скотта или Фенимора Купера. А когда я вырасту, я думала, то буду просто искателем приключений. Стану путешествовать по всей Земле, встречать разных людей, пройду огонь, воду и медные трубы, а в глубокой старости я собиралась сесть в кресло у камелька, пропустить стаканчик грога, раскурить свою капитанскую трубку и рассказывать внукам о прожитой жизни, наполненной героическими подвигами.
Правда, я никак не могла дождаться старости и прямо в детстве так и норовила рассесться у камелька, раскурить трубку и уже начать свои рассказы. Ведь каждый день со мной происходили сногсшибательные события, о которых я готова была немедленно поведать миру, безбожно привирая, себя, разумеется, помещая в центр Вселенной, и эта черта – о ужас! – осталась у меня до сих пор.
И вот однажды мне в руки попадает книга рассказов Юрия Сотника: «”Архимед” Вовки Грушина», «Как я был самостоятельным», «Гадюка»… Я лениво начинаю листать, так, от нечего делать вчитываюсь и постепенно обнаруживаю, что эта книга… о моей жизни!
В точности такие ребята, как я, там дружат, врут, дерутся, сбиваются с ног в поисках какой-то неведомой птицы, строят подводную лодку, чуть ли не тонут в ней, попадают в глупейшие положения, но стараются выйти из них как можно достойнее, различными способами испытывают себя на храбрость – короче, писатель Юрий Сотник мне протянул тогда свою руку, и я ее с благодарностью пожала.
Тогда, я это отлично помню – пришла мне в голову мысль, что, наверное, тоже когда-нибудь стану писателем.
Потом я выросла и сто раз могла забыть об этом, правильно? Но нет! В один прекрасный день я забросила все свои серьезные дела и отправилась в литобъединение при Союзе писателей.
И тут выясняется, что ведут эту студию чудесный поэт Яков Аким и… Юрий Сотник!!! Вот это было здорово, когда ты мог не только видеть вблизи любимых писателей твоего детства, но и раз в неделю выслушивать их суровые речи.
Они были страшно суровы с нами, на всякий пожарный, чтоб мы не подумали, что, мол, детский писатель – это «сю-сю-сю» или «тяп-ляп».
Помню, одна поэтесса читала свое стихотворение, там у нее какие-то «девчушки» никак не могли изловить «солнечного зайчишку».
Юрий Сотник был к нам более снисходителен, чем Яков Аким.
– Что ж, в этом стихотворении есть «скелет», – сказал Юрий Вячеславович. – И по мысли ничего. Только слишком уж много уменьшительно-ласкательных суффиксов.
А Яков Аким:
– Юрий Вячеславович – рентгенолог, он усмотрел «скелет». Я же, кроме «девчушек» и «зайчишек», не вижу ничего.
– Но я ведь начинающая, – обиженно сказала поэтесса.
– Начинающий, – ответил Яков Аким, – должен начинать не с нуля, а с того хорошего, что было уже написано.
Я всегда вспоминаю его слова, когда обрушиваю на ваши головы целые миры, о существовании которых вы, как правило, ничего не слыхали. Сначала мы в поте лица своего наверстываем упущенное: читаем рассказы Николая Носова «Мишкина каша», «Фантазеры», «Тук-тук-тук», «Живая шляпа». Виктора Драгунского «Он живой и светится», «Где это видано, где это слыхано…», «Англичанин Павля»… Ну как же, как же вы ухитрились вырасти, не читая «Денискины рассказы»? Так и хочется вам сказать: растите обратно! Пока не прочитаете – не становитесь взрослыми! Иначе вы можете стать не такими взрослыми, какими следует, и вся жизнь пойдет наперекосяк.
У нас в университете античную литературу преподавала великая Елизавета Кучборская, маленькая, всегда в черном платье, я помню, как она, вскинув голову, трагически скрестив руки на груди, стояла на сцене огромной «коммунистической» аудитории и говорила такие слова:
– Человек, не читавший Гомера, даже НА ВИД отличается от человека, который Гомера читал.
Так и человек, не читавший «Денискины рассказы» Драгунского! Да у меня сынок Серёня, когда был маленький, как заболеет, ляжет в постель, настроение у нас с ним хуже некуда.
– Доставай «Двадцать лет под кроватью»! – говорит Серёня.
Этот рассказ Виктора Драгунского – жаропонижающий. Я даю вам честное слово: когда мы хохотали над тем, как Дениска засел под кроватью у Ефросиньи Петровны, у моего Серёни понижалась температура. И это неудивительно: Виктор Драгунский был по профессии клоун.
А Виктор Голявкин?! О боги! Как так получилось, что вы не читали безумно смешные рассказы писателя Голявкина? Там одна девочка все время опаздывала на урок. Уже все причины выдвинула, использовала все оправдания: автобус не пришел, будильник не зазвенел… Ну и решила что-то преподнести оригинальное и с препечальным видом сообщила учителю, что у нее брата шкафом задавило. Учитель чуть со стула не упал: «Как так?» – «Мама двигала шкаф и не заметила, как задавила сына…»
Приходит мама в школу, учитель ей с большим сочувствием: «Я знаю, у вас беда…» Она: «Какая беда?» Он: «У вас сына шкафом задавило». Она: «Вы что, с ума сошли?»
Ну и так далее.
Всю «Золотую библиотеку», когда-то выходившую в издательстве «Детская литература», вы обязаны прочитать, если хотите иметь со мной дело. Такие толстые красные книги в твердом переплете, где золотым – по красному: Юрий Сотник «Невиданная птица», Лев Кассиль «Кондуит и Швамбрания», Яков Аким «Девочка и лев», Валерий Медведев «Баранкин, будь человеком!», Юрий Яковлев «Багульник», Борис Житков «Избранное»…
Кстати, когда я училась на факультете журналистики на третьем курсе, мне приятель предложил подзаработать.
– Напиши, – он говорит, – моей подружке диплом. Она оканчивает филологический факультет МГУ, и ей надо быстро накатать о писателе Борисе Житкове.
Этой девушке несказанно повезло, вскоре она с отличием защитила мой диплом, потому что я как открыла «Морские рассказы» Бориса Житкова, так и влюбилась в него и позабыла обо всем на свете. Это был потрясающий человек! Чем только он не занимался с дикой страстью: музыкой, ботаникой, астрономией, учился играть на скрипке, ставил балеты в знаменитых русских операх, изучал звездное небо. Учился на математическом, потом на естественном отделении университета, окончил и начал учиться снова – на кораблестроителя. Участвовал в гонках яхт, пешком обошел юг России, стал штурманом дальнего плавания. Отправился в экспедицию на Енисей, обследовал его до самого устья, до Ледовитого океана, изучил енисейских рыб. Что интересно, судно для этой экспедиции ему прислали в разобранном виде – доски, части корпуса, куски надстроек… Борису Житкову пришлось собирать судно самому вместе с ярославскими плотниками, которые и лодки-то простой ни разу не строили.