Грех во спасение

– Митенька, сынок! Уже и не чаяла тебя увидеть! – Она всхлипнула, быстро перекрестила сына и, отступив на шаг, окинула его быстрым взглядом. – Хорош, хорош, ничего не скажешь! – И с гордостью посмотрела на мужа. – Гляди, Владимир Илларионович, ну чисто ты в молодости!

Князь смахнул слезу и улыбнулся:

– Что же ты, матушка, сына на пороге держишь? Милости просим, капитан-лейтенант Гагаринов, проходите в дом!

– Погоди, папенька! – Митя завертел головой, и Маша, проследив за его взглядом, заметила в толпе слуг еще одного молодого человека, почти такого же высокого, как князь, но более худого и бледного.

Митя быстро сбежал по ступенькам, взял молодого человека за руку и провел его сквозь расступившуюся толпу:

– Маменька, отец, познакомьтесь! Это мой друг еще с кадетского корпуса барон фон Кальвиц Алексей Федорович. Его родители сейчас в Италии, и я пригласил его пожить у нас, пока они не вернутся. Их имение в ста верстах отсюда, в Симбирской губернии...

– Знаком, знаком с вашим батюшкой, Алексей Федорович! – Князь пожал руку барону. – В молодости мы с ним не один приз на скачках брали, и сознаюсь, много раз он меня на финише обходил. Большой любитель лошадей был Федор Иоганнович!

– Он до сих пор ими занимается, – улыбнулся барон, – только уже в скачках не участвует, а разводит лошадей для кавалерии.

– И об этом нам известно, самолично покупал у него двух вороных красавцев для государевых конюшен. Великолепные кони, право слово! – Князь похлопал гостя по плечу и подвел его к княгине. – Познакомься, матушка! Алексей Федорович, оказывается, сын моего старинного приятеля барона Кальвица.

Барон склонился к руке княгини и поцеловал ее, а Митя в недоумении посмотрел на отца:

– А Маша что же? Где она? Неужто уехала?

– О боже! – всплеснула руками Зинаида Львовна. – Действительно, куда она подевалась? Катерина, – окликнула она экономку, – Машеньку не видела?

– Да вон же она, барыня, – кивнула та в сторону девушки, попытавшейся спрятаться за широкой спиной одного из конюхов.

Митя радостно засмеялся, минуя ступеньки, спрыгнул с крыльца, схватил Машу в охапку и закружил ее по двору.

– Смотри, Алешка, какова у меня сестрица! – Он наконец-то поставил ее на землю и с восторгом оглядел с ног до головы. – А я все думаю, что это за казачок за слугами прячется, и невдомек мне, что это сестренка моя дорогая! – Митя стянул с головы Маши папаху и покачал головой. – И впрямь совсем взрослая барышня! – Он вдруг обнял ее и крепко поцеловал в губы. Потом отстранил от себя, окинул придирчивым взглядом и улыбнулся. – Да, и самый главный сюрприз, что красавица каких поискать! Небось просватана уже? – Он посмотрел на мать. – Кто жених, сознавайтесь?

Князь укоризненно покачал головой:

– Узнаю своего сына! Не успел дорожную пыль с сапог стряхнуть, а уже не терпится все новости разузнать. Добро пожаловать в дом, гости дорогие! – Он посмотрел на сына, продолжающего обнимать Машу за плечи, и весело приказал: – А ну-ка, Марьюшка, живо переодеваться! Что же ты в мужском костюме гостей встречаешь? Подумают, что мы тебя в черном теле держим!

Через час обедали в парадной столовой. Маша в новом батистовом платье, украшенном маленьким букетом фиалок, сидела по правую руку от Владимира Илларионовича и почти не поднимала глаз от тарелки, боясь встретиться взглядом с Митей и выдать волнение, охватившее ее после его поцелуя. Он назвал ее сестрой, чего не бывало в прошлый его приезд, и встрече радовался по-особенному. Несомненно, он повзрослел, возмужал и, очевидно, забыл и о прежних стычках, и о былых обидах.

Ей было приятно, что он сразу же вспомнил о ней, то, как восхищался ее красотой, но... этот поцелуй... Зачем он только поцеловал ее?.. На виду у всех, на глазах у родителей и этого странного молодого человека с огромными темными глазами, заглядывающими, кажется, в самую душу. Барон сидел напротив Маши, и стоило ей поднять глаза, она тотчас же ловила его взгляд, задумчивый и немного печальный, словно этот юноша с тонкими правильными чертами худощавого и очень бледного лица хранил в себе какую-то грустную тайну.

Он больше молчал, лишь изредка обращался к княгине, хвалил то одно, то другое блюдо, отчего Зинаида Львовна заливалась румянцем от удовольствия и с еще большим усердием принималась потчевать гостя яствами, приготовленными по этому случаю старым поваром Климентием, китайцем по национальности, чье истинное имя никто так и не научился толком выговаривать. В конце концов китаец крестился и принял православное имя, которое в свою очередь ни разу не сумел правильно произнести, как и имена хозяев: вот уже добрых тридцать лет называл их не иначе как «капитана» и «мадама».

Митя ел быстро, весело, размахивал руками и хохотал во весь голос, когда узнавал очередную новость про соседей или хороших знакомых. Он то и дело подмигивал Маше и озорно косился на барона. Он уже знал, что Маша до сих пор не просватана, и несказанно радовался этому обстоятельству. Потирая руки, он во всеуслышанье заявил, что его друг не женат и Маше стоит приглядеться к нему повнимательнее. Чем вызвал небывалое смятение за столом: Маша отчаянно покраснела и чуть не заплакала от смущения, барон еще больше побледнел и сердито прошептал:

– Дмитрий, не зарывайся! Остынь-ка и знай меру, братец!

Князь покачал головой и переглянулся с женой. Их сын, несмотря на внешние изменения, по-прежнему говорил вслух все, что придет в голову, не слишком заботясь, какое впечатление произведет этим на окружающих.

Но Митя тут же забыл о своих словах и, перегнувшись через стол, спросил:

– А что, у Гурвичей гостит кто в этом году?

Помещик Гурвич был их ближайшим соседом и отличался особым хлебосольством, отчего летом в его имении всегда жили какие-то лохматые молодые люди, по виду студенты из разночинцев, худющие девицы с томными взглядами и желтыми прокуренными зубами. Многочисленные гости постоянно менялись, и, кажется, сами хозяева не могли запомнить, кто в это время проживает в их доме, отъедается за зиму, крутит скоротечные романы, флиртует и кокетничает, с визгом и хохотом плещется в купальне, а по вечерам, выпив хозяйского вина, сидит на террасе и проникновенно распевает русские песни и романсы.

В детстве Митя дружил с младшим сыном Гурвича Леонидом, и его желание побывать в соседнем имении было вполне объяснимым.

– Как не гостит! – вздохнула Зинаида Львовна. – Леонид в прошлом году женился на дочери какого-то чиновника из Министерства иностранных дел по фамилии Недзельский. Батюшка твой его хорошо знает, а я всего-то раз и встречалась с ним, так что и не помню особо. – Она сделала глоток из бокала с вином и продолжала: – Девица оказалась неглупой, к тому же красивой и, говорят, держит Леонида в ежовых рукавицах...

– Завтра же отправлюсь к ним с визитом, – быстро сказал Митя и переглянулся с бароном. Княгиня заметила этот взгляд, и что-то в нем, видно, не понравилось ей, потому что она поджала губы и замолчала.

После обеда Маша поспешила укрыться в своей комнате, испытывая странное стеснение в присутствии Мити и в особенности его гостя. Но вскоре в дверь постучали. Она распахнула ее. На пороге стоял Митя и радостно улыбался:

– Маша, милая! Ты почему сбежала? Я хочу Алешке окрестности имения показать, а он просит, чтобы ты поехала с нами. Переодевайся быстрее, я уже приказал лошадей оседлать.

Митя исчез за дверью, а Маша некоторое время раздумывала, что же надеть по такому случаю. Почему-то ей хотелось выглядеть не так, как всегда, и поэтому она решила не облачаться в свой традиционный костюм для верховой езды – черкеску и папаху, а нарядилась в темно-голубую амазонку и надела маленькую шляпку с пером. Амазонка была подарком Зинаиды Львовны и очень шла к Машиным глазам, но девушка не любила ее: в этом случае приходилось пользоваться дамским седлом, а она предпочитала мужское.

Молодые люди ждали ее у крыльца, куда конюхи подвели трех оседланных лошадей, и тут произошла небольшая заминка: на конюшне Маше по привычке приготовили мужское седло, и пришлось спешно менять его на дамское.