Страница 46 из 74
Народный гнев 1917 года с легкостью смел многовековые атрибуты царизма. Началось строительство новой власти. После недолгой карьеры народного комиссара по иностранным делам, от которой он был отстранен в связи с его позицией по Брестскому миру, 14 марта 1918 года неожиданно для многих, в том числе и для него самого, Троцкий стал народным комиссаром по военным (а позже и морским) делам.
Гражданская война началась, по сути, сразу после октябрьского переворота. Но главный толчок ей дал разгон большевиками Учредительного собрания в январе 1918 года. В условиях нараставшего сопротивления перед Лениным встал вопрос, кого поставить во главе вооруженных сил республики? Он понимал, что главное значение будет иметь способность политически оценить значимость военной организации как элемента выживания революции. Здесь требовалась революционная страсть, помноженная на решительность, способность воздействовать на массы, твердой рукой пресечь партизанщину и неорганизованность. Человек этот должен был обладать популярностью, партийным авторитетом и политическим весом. Нужны были революционная одержимость и уверенность в правильности выбранного решения. Такими качествами обладал Лев Троцкий — любимец революции: «Познать закономерности совершающегося и найти в этой закономерности свое место — такова первая обязанность революционера. И таково вместе с тем высшее личное удовлетворение, доступное человеку, который не растворяет своих задач в сегодняшнем дне». Так понимал свое предназначение Троцкий.
Революция — это не планы, замыслы и заговоры. Революция — это стихия, социальный разлад и смута. Уступить — значит пойти на поводу у стихии. И Троцкий, нисколько не считая себя военным стратегом и специалистом, становится военным диктатором.
Троцкий фактически создал Красную Армию и, благодаря своей неутомимой энергии и пламенному темпераменту, обеспечил ее победу над белым движением. Вообще, в борьбе против контрреволюции и иностранной интервенции Троцкий всегда был на первом плане. В то время Ленина называли «мозгом и волей революции», а Троцкого — «ее разящим мечом». И это громкое определение вполне соответствовало той несколько театральной шумихе, которой он любил окружать свою деятельность.
Троцкий занимал особое положение среди руководителей советского государства. Это чувствовалось хотя бы потому, что его появление во время заседаний немедленно прерывало намеченный порядок дня: тотчас же начиналось обсуждение вопросов, связанных с его деятельностью. Быть может, это объяснялось тем, что вопросы военные были важнее многих других; но тут сказывалось также исключительное значение Троцкого как руководителя советского государства. Любопытна еще одна деталь. На заседании все друг друга называли по имени или по партийной кличке старого времени. Что же касается Троцкого, то к нему никто иначе не обращался, как официально: Лев Давидович. У него было особое положение. Недавно еще противник большевизма, он заставил уважать себя и считаться с каждым своим словом, но оставался все же чуждым элементом на этом собрании старых большевиков. Другие народные комиссары, вероятно, ощущали, что ему можно простить старые грехи за нынешние заслуги, но окончательно забыть его прошлое они никогда не могли. Ленин, со своей стороны, уважал и подчеркивал не только военные, но, главным образом, организационные таланты Троцкого. Видно было, однако, что это вызывало подчас среди сотрудников Ленина некоторое недовольство и ревность. Ленин, вероятно, ценил революционный темперамент Троцкого и помнил о его роли в подготовке и осуществлении захвата власти в октябре 1917 года. На заседаниях Троцкий держал себя обособленно, говорил очень авторитетно, а по мере того, как развивались успехи на фронте, в его поведении появилось даже нечто вызывающее. Эти вызывающие нотки звучали в особенности по адресу так называемых хозяйственников, которые в ту пору никакими успехами похвастаться не могли. Они должны были снабжать армию, работа их оказалась неудовлетворительной с точки зрения как армии, так и гражданского населения. Стрелы Троцкого попадали главным образом в руководителей хозяйственных учреждений. Троцкий как бы говорил на этих заседаниях: «Вот, погодите, мы сначала расправимся с белогвардейцами, а тогда двинемся наводить порядок внутри страны».
Между тем Троцкий никогда не сгибался, всегда был полон уверенности в том, что он не только знает, чего хочет, но также, каким путем надлежит идти к цели. Когда докладывали Ленину — он слушал и прислушивался, Троцкий же выслушивал. Он всегда давал понять, что знает больше собеседника. Это происходило, вероятно, оттого, что он был «властителем масс», мог их поднимать на подвиги. Он сам описал подобный эпизод в своей автобиографии: «...Проезжая через Рязань, я решил посмотреть на них (дезертиров, укрывавшихся от призыва в Красную Армию). Меня отговаривали: «Как бы чего не вышло». Но все обошлось как нельзя быть лучше. Из бараков их скликали: «Товарищи-дезертиры, ступайте на митинг, товарищ Троцкий к вам приехал». Они выбегали возбужденные, шумные, любопытные, как школьники. Взобравшись на стол тут же на дворе, я говорил с ними часа полтора. Это была благодарнейшая аудитория. Я старался поднять их в их собственных глазах и под конец призвал поднять руки в знак верности революции. На моих глазах их заразили новые идеи... Я не без гордости узнавал потом, что важным воспитательным средством по отношению к ним служило напоминание: «А ты что обещал Троцкому?» Полки из рязанских «дезертиров» хорошо потом дрались на фронтах». В той же главе своей автобиографии, Троцкий вспоминает, как в феврале 1919 года он говорил молодым красным командирам в Москве: «Дайте мне три тысячи дезертиров, назовите их полком; я дам им боевого командира, хорошего комиссара, подберу начальников для батальонов, рот и взводов — и эти три тысячи дезертиров в четыре недели превратятся, в нашей революционной стране, в великолепный полк».
Гражданская война кончилась полной победой Красной Армии. Шла демобилизация, из армии возвращались сотни коммунистов, среди которых было много очень способных, подчас талантливых людей и видных деятелей. Их распределяли теперь по гражданским ведомствам, главным образом на хозяйственную работу. Но очень скоро обнаружился антагонизм между военными большевиками и теми, которые все время вели работу в тылу. Когда большевиков посылали раньше в армию к Троцкому, они обычно были исполнены некоторого недоверия к этому человеку, который до апреля 1917 года, на протяжении многих лет, вел ожесточенную борьбу с их фракцией. Но в процессе воен- ной работы они сживались, и через несколько месяцев антагонизм между Троцким и его сотрудниками-коммунистами исчезал. Все они сделались тогда «Троцкистами». Этот термин — он имел тогда иной смысл, чем впоследствии — кажется, впервые был применен по отношению к этой группе большевиков. Троцкий вернулся с фронта в Москву с идеей создания больших трудовых армий. Красная Армия должна была превратиться в рабочую организацию. Троцкий хотел не демобилизовать страну, а милитаризировать хозяйство, так как он предполагал применить свои трудовые батальоны, в частности, в лесном хозяйстве на Урале. Работа батальонов, считал Троцкий, — шаг вперед по пути завоеваний советской власти и освобождения крестьянина от его косности: мы должны показать русскому мужику, как надо работать, необходимо дисциплинировать наш аппарат, — и это будет первый шаг к истинному социализму. Однако события приняли иной оборот. Идея милитаризации была мертворожденной.
С окончанием гражданской войны исчезли военные импульсы, побуждавшие и позволявшие принимать очень решительные, суровые меры, ибо все это было «для армии». Сам факт окончания гражданской войны не позволял больше добывать из деревни продукты простым принуждением. Раньше казалось, что можно оправдать эти меры опасностями, угрожавшими революции; теперь же все сознавали, что в хозяйстве разруха и что нужны другие стимулы для оживления экономической деятельности.