Чистый огонь

Телегу погнали по дороге вдоль океанского берега к поместью Гурта Халу. Эрвин подобрал под себя ноги, стараясь усесться так, чтобы его не бросало на прутья при тряске. Кое-как ему это удалось, хотя связанные за спиной руки мешали удерживать равновесие.

Словно дикий зверь, мелькнула у него мысль, пока он глядел на мир сквозь железные прутья клетки. Или преступник. С точки зрения Халу, так и было – спасти женщину, чьей смерти они добивались с таким упорством, было непростительным преступлением. Наверняка ему не предстояло ничего хорошего, но Эрвин все еще находился во власти оцепенения. Ну и что, равнодушно думал он. Не все ли равно, когда и как это случится?

А по ту сторону клетки мелькали зеленые деревья, голубая океанская вода и бескрайнее голубое небо. Все зеленое и голубое… как это красиво – чистое небо… Эрвин не сводил с него глаз, не зная, доведется ли еще его увидеть.

По небу летела белая точка. Было слишком далеко, чтобы разглядеть ее, но сердце Эрвина отчаянно забилось от внезапного предчувствия. Он вскочил на колени, все исчезло для него, кроме белого пятнышка, несущегося в небе.

– Ди-и-ниль, Ди-и-ниль…

Ему казалось, что он кричит, но его губы едва шевелились. Белое пятнышко в небе вдруг свернуло к нему – или ему показалось?

Телегу швырнуло на ухабе, оторвав его взгляд от белой точки. Дорога повернула в лес, и небо закрыла плотная зеленая стена. Как ни выворачивал Эрвин шею, он не увидел больше ничего, кроме деревьев.

Он опустил голову и снова сел на дно клетки. Муха проползла по его щеке, щекоча кожу.

Его руки были связаны за спиной, и он потерся щекой о плечо, чтобы прогнать надоедливое насекомое. На рубашке осталось мокрое пятно.

Это была слеза.

Он не мог сказать, долго ли его везли по лесной дороге. Он не поднял головы, когда придорожный лес сменился жилыми постройками. Он не оглянулся на загрохотавший засов, и, только когда ему приказали вылезать, он медленно выкарабкался из клетки.

Телега остановилась на дворе посреди группы строений, обнесенных каменной оградой. Эрвина повели к ближайшему сооружению, оказавшемуся местной тюрьмой. Ему бросилось в глаза, что двери камер сверху на треть состоят из толстой решетки. Для вентиляции, догадался он, в жарком архонтском краю было невозможно делать их сплошными. Однако решетки находились так высоко, что из коридора не было видно, что творится внутри камер.

В конце коридора их встретил тюремный смотритель. Обменявшись несколькими словами с конвоирами, он покопался в связке ключей на поясе и отпер одну из камер. Эрвина ввели туда и развязали ему руки. Здесь, видимо, не знали, как опасно развязывать руки магам, но Эрвин сейчас был безвреднее младенца. Сейчас ему хотелось только одного – поскорее остаться в одиночестве.

Эрвин в изнеможении прислонился к ближайшей стене, не имея сил даже дойти до дальнего края камеры и рухнуть на охапку соломы. Он не мог зажать себе уши и против воли был вынужден слушать доносившиеся из коридора голоса.

– Не сводите с него глаз до прихода лорда Гурта. Да поосторожнее с ним, он маг.

– А где хозяин?

– Скоро будет. Нам надо гнать лошадей назад, чтобы было куда посадить ее, когда поймаем. Он не велел убивать ее на месте – хочет устроить публичную казнь.

– А с этим что будет?

– Хозяин решит. Надо думать, то же, что и с ней.

Назойливые голоса наконец смолкли. Шаги удалились по коридору, и Эрвин остался в полной тишине. Он мысленно прощупал окружающее пространство – и вдруг с беззвучным хохотом сполз по стене на пол.

Ничего смешнее просто невозможно было придумать. Здесь, посреди камеры, находился канал!

Два шага по камере – и новый жребий, новая проба судьбы. Заклинание переноса было пустяковым, оно почти не требовало сил, но в Эрвине что-то сломалось еще там, на гряде. Ему нечем было оживить заклинание. У него не было ни малейшего желания заново испытывать судьбу, снова бороться за свою жизнь. Он слишком устал от того, что уже было.

Смех еще не отзвучал в нем, а он уже провалился в забытье.

* * *

Его трясли так, словно хотели вытрясти из него жизнь. Он что есть сил сопротивлялся пробуждению, но несколько увесистых пощечин окончательно привели его в чувство. Эрвин с трудом приподнял голову и открыл глаза.

Прямо на него смотрел мужчина-архонт. Беспощадность и привычка властвовать отражались на его лице.

– Ты ничего не перепутал? – обратился архонт к будившему Эрвина смотрителю. – Это тот самый пленник?

– Да, мой лорд, он самый, – подтвердил тот.

На лице Гурта Халу появилась брезгливая гримаса. Она не сходила с его лица, пока он рассматривал лежащего на полу человека.

– Это не Гримальдус, – изрек он наконец. Даже заявление “это Гримальдус” не могло бы показаться Эрвину нелепее. Тогда, по крайней мере, было бы понятно, что архонт ошибся. “Какая исключительная прозорливость, – вынырнула из его подсознания издевательская мысль. – Какая наблюдательность…”

Гурт Халу с возрастающим разочарованием разглядывал пленника. Этот жалкий, слабый человечек просто не мог оказаться тем неуловимым магом, который сопровождал леди Аринтию Иру, про которого даже поговаривали, что он и есть тот самый Гримальдус, колдовским способом изменивший свою внешность, хотя разведка утверждала, что маг рода Иру оставался в поместье.

Нет, его воины обознались. Они схватили беглого раба, случайно оказавшегося на пути, а настоящий маг вместе с этой стервой Аринтией по-прежнему прячется где-то в камнях. Гурт Халу намеревался допросить пленника, но разобраться с беглым рабом можно было и позже. Сейчас его тревожило куда более срочное и важное дело.

– Оставь его до завтра, – распорядился он, направляясь к выходу из камеры.

Едва за ними закрылась дверь, Эрвин снова забылся. Какие-то звуки снова вызвали его к жизни – трудно сказать, через какое время, но на этот раз он чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы поднять голову и осмотреться. Через дверную решетку просачивался свет, значит, была не ночь. Чувство времени, пробудившееся вскоре за сознанием, сообщило ему, что сейчас позднее утро – наверное, следующего дня. По коридору разносилась крепкая мужская ругань, быстро приближавшаяся к двери камеры Эрвина, ей вторило пронзительное верещание, похожее на голосок Дики.

Эрвин вскочил на ноги и остановился посреди камеры, прислушиваясь к происходящему в коридоре. Новый взрыв ругани, визг кикиморы, лязг меча о камень. Топот обутых в кованые башмаки ног, звенящий удар в дверь – а мгновение спустя наверху за дверной решеткой появилась Дика. Она протиснулась сквозь железные прутья в камеру Эрвина, затем обернулась к своему преследователю и высунула длинный красный язык, быстро-быстро замелькавший в воздухе, словно флажок на ветру. Лезвие меча лязгнуло по прутьям решетки, но Дика уже отцепилась от нее и спрыгнула прямо на грудь Эрвину.

Он подхватил ее на руки. Ругань за дверью не прекращалась.

– Моя укусила его за ляжку, – похвасталась кикимора, забираясь на привычное место под рубашкой Эрвина.

В двери повернулся ключ. Затем она распахнулась от рывка, и укушенный стражник ворвался в камеру.

– Где это исчадие?! – зарычал он. Эрвин промолчал. Стражник обшарил глазами камеру и уставился на оттопырившуюся пазуху пленника.

– Дай сюда эту дрянь, я удавлю ее!

Эрвин попятился. Стражник шагнул к нему и нацелился запустить руку ему за пазуху. На полпути рука стражника изумленно повисла в воздухе.

Пленник исчез.

* * *

Чуть свет леди Аринтия послала к лорду Дантосу, чтобы тот выступал. Когда войско Дану пришло в ее поместье, она уже оделась по-походному и выстраивала на дворе свои военные силы.

– Тебе лучше остаться здесь, моя леди, – сказал Дантос, целуя ей руку. – Я приму командование над обоими войсками.

– Мои воины будут сражаться лучше, если я сама поведу их.