Страница 77 из 90
Даже самое последнее крупное деяние Родса перед войной оказалось направленным именно на то, чтобы вернее подготовить ее.
Вот ведь загадка. С началом войны вся Европа бушевала, негодовала против Англии, но ни одно европейское правительство так ничего сколько-нибудь существенного и не сделало. Дальше проклятий в газетах дело не пошло.
И главное, Германия. Не прошло и четырех лет после телеграммы Вильгельма Крюгеру. Сколько шума она наделала. Кайзер тогда прямо дал понять, что готов был вмешаться, если бы буры сами не справились. А теперь? Этот же кайзер уже на второй месяц воины отправился в одну из воюющих стран. В столь любимый им Трансвааль? Нет, совсем нет. В ненавистную Англию.
Может быть, кайзером овладел прилив нежности к его бабушке, королеве Виктории? Да нет, избытком родственных чувств он не страдал.
Тогда, может быть, воинственный германский император в тот момент проникся идеями Гаагской конференции, первой в истории человечества международной конференции по разоружению? Она ведь состоялась только что, летом 1899-го.
Нет. Конференция заседала, речи произносились, а кайзер писал, разумеется не для печати: «В своей практике я буду и дальше полагаться только на бога и острый меч. И (нецензурное слово) мне на все решения».[167]
Значит, кайзер, снова теребя усы и громыхая саблей, решил самолично вступиться за буров?
Нет, он приехал в общем-то по другим делам. Он и его правительство и не думали защищать Трансвааль.
Как же объяснить это?
…Одиннадцатого марта 1899 года, ровно за семь месяцев до начала англо-бурской войны, в Берлине состоялась встреча Родса с кайзером Вильгельмом и рейхсканцлером Бюловым. Аудиенция, а затем обед. Поводом к приглашению Родса в Берлин был вопрос о прокладке телеграфа и железной дороги от Кейптауна до Каира. Почти на всем своем протяжении они могли идти по британским владениям, но в одном месте цепь этих владений прерывалась Германской Восточной Африкой. Разрешение Вильгельма и хотел получить Родс.
Но это было лишь поводом к встрече. С кайзером Родс говорил о широких перспективах мировой политики, всячески старался отвратить его взгляд от Южной Африки, да и вообще от Африки. А для этого рисовал Вильгельму богатства и красоты Передней Азии, Ближнего Востока и тихоокеанских островов.
Историки очень по-разному пишут об этой встрече. Вот мнение Хальгартена, пожалуй, крупнейшего западногерманского специалиста по истории германского империализма до первой мировой войны.
«…Родс как политик был уже мертв. Его хищное лицо расплылось от шампанского и сода-виски; тем, кто принимал его в Берлине, он показался опустившимся крестьянином-колонистом или в лучшем случае слишком неряшливым эксцентричным англичанином, и ему не могли простить, что вопреки этикету он явился к кайзеру в простой визитке».[168]
А вот что писал в Москве академик Федор Аронович Ротштейн: Родсу оказали «блистательный прием… И кайзер и Бюлов приняли его чрезвычайно тепло, а первый пришел от него в восторг». Ротштейн сравнил отношение кайзера к Родсу с его же тогдашним отношением к русскому министру иностранных дел М. Н. Муравьеву. Через три месяца после визита Сесиля Родса, в июне 1899-го, Муравьев написал в Берлин, что «Россия примирится» с усилением влияния Германии в Малой Азии, если Германия со своей стороны «недвусмысленно признает исторические права России на Босфор». Возле слов «Россия примирится» кайзер написал: «…у меня этот номер не пройдет. Руки по швам и стоять смирно, господин Муравьев, когда вы говорите с германским императором!»[169]
«Какая разница в тоне по сравнению с обращением к Родсу», — отметил Ротштейн. Там ведь: «Дорогой господин Родс, Вы верно угадали мою мысль!»
И Хальгартен и Ротштейн пользовались примерно одними и теми же свидетельствами. Кто же судит вернее?
Обратимся к главному свидетелю — канцлеру Бюлову. Он дает Родсу такую характеристику: «Сесиль Родс должен был производить большое впечатление на каждого непредубежденного человека. В нем не было ничего показного, все обличало спокойную силу. Он держал себя вполне естественно, ни в какой мере не напыщенно. Перед императором он стоял почтительно, но без всякого волнения или хотя бы стеснения. Широкими штрихами он набросал перед его величеством свой проект английской железной дороги Капштадт — Каир. Глаза императора блестели…»[170]
Да, глаза молодого кайзера блестели и от широты глобальных замыслов, и от самого Родса. Будучи тоже империалистом, Вильгельм видел в Родсе империалиста удачливого.
Надо сказать, что Родс умел расположить к себе кайзера и своей шуткой, мягко выражаясь, довольно своеобразной. Вильгельм спросил мнение Родса по поводу его телеграммы Крюгеру в связи с набегом Джемсона. Тут Родс и пошутил:
— Я отвечу Вам, Ваше Величество, очень коротко. Это была величайшая ошибка в Вашей жизни, но Вы в то же время оказали мне самую большую услугу, какую только один человек может оказать другому. Я был капризным ребенком, и Вы решили высечь меня. Ну, и мой народ тоже был готов высечь меня за мои капризы, но, поскольку начали делать это именно Вы, они сказали: «Нет, если уж до того дошло, так это наше собственное дело». В результате англичане невзлюбили Вас, а я так и остался невысеченным!
По поводу этих слов южноафриканский поэт и публицист Уильям Пломер заметил: «Грустно подумать, какая большая власть над судьбами людей оказалась в руках человека, который сам мог говорить о себе подобным образом».[171]
Но кайзеру, очевидно, манеры Родса пришлись по душе. Он простил Родсу и совершенно недопустимый вид — тот пришел даже не в визитке, а просто в своем обычном фланелевом костюме. И вообще вроде бы немыслимое поведение. Кажется, Родс, посмотрев на часы, сказал императору:
— Ну, до свидания. Я должен идти. Пригласил несколько человек к ужину.[172]
И все же (а может быть, именно поэтому?) Вильгельм тогда-то и произнес фразу, которую потом часто цитировали.
— Если бы у меня был такой премьер-министр, как вы, я стал бы величайшим государем в мире.
Родсу кайзер тоже понравился. В своем последнем завещании Родс выделил пять стипендий в Оксфорде на его личное усмотрение.
Но оставим в стороне личные впечатления императора и рейхсканцлера. Оценку Хальгартена опровергает уже сам факт, что Родса пригласили в Берлин. Это после того, как его из-за набега Джемсона прокляла вся официальная Германия. Прошло лишь три года, и кайзер принимает его как ни в чем не бывало. А Родс ведь прибыл к тому же как сугубо неофициальное лицо, никаких полномочий от правительства не имел, говорил только от своего собственного имени.
Конечно, восторженность кайзера можно отчасти объяснить его характером. Отчасти и тем, что очень многое в Родсе ему должно было импонировать. Глобальность замыслов. В немалой степени — и расистский подход к мировой политике. Ведь в своих рассуждениях о господстве высшей расы над миром эту высшую расу Родс нередко именовал англо-тевтонской.
И Вильгельм видел, что, высказывая эти идеи, Родс не выглядит одиночкой. В Англии они имели поддержку, зачастую молчаливую, но иногда и довольно зычную. Джозеф Чемберлен уже после начала войны с бурами, 30 ноября 1899 года, публично заявил: «…в своей основе характер тевтонской расы по существу очень мало отличается от характера англосаксонской расы… и если союз между Англией и Америкой является могущественным фактором для дела мира, то новый тройственный союз между тевтонской расой и двумя великими ветвями англосаксонской окажет еще большее влияние в будущем мире».[173]
167
G.P., Bd. XV, № 4320.
168
Хальгартен Г. Империализм до 1914 года. М., 1961, с. 231.
169
Ротштейн Ф. А. Международные отношения в конце XIX века. М.-Л., 1960, с. 558, 565.
170
Бюлов Б. Воспоминания. М.—Л., 1935, с. 140.
171
Plomer W. Op. cit., р. 101.
172
Millin S. G. Op. cit., p. 345.
173
Garvin J. The Life of J. Chamberlain, vol. III, p. 508.