Страница 25 из 61
Настало 17 октября. Еще двадцать четыре часа и начнется 18. Тогда все погибло. Бастьен сказал: «Раньше 18»… И огневое явление гласило — «Если 18»…
— Час утра! — сказал Никталоп, посмотрев на свой хронометр… Только двадцать три часа… А! Разбойники, разбойники… Что если я вызову Кондор?.. Ракеты у меня в мешке… Клептон предупрежден, он сейчас спустится; один взрывчатый снаряд и вся эта проклятая эспланада разлетится вдребезги… Да, но тогда Христиана умрет, потому что теперь еще не 18 октября. О! я отдал бы всю свою кровь капля по капле…
И как безумный, готовый размозжить себе голову, он пробежал в тысячный раз эспланаду, стал под пилоном и начал бить по устоям топором. Он дошел до того, что начал стрелять из револьвера.
Ничто не откликнулось.
Ночь прошла; быстро настал день. Сэнт-Клер не принял даже предосторожностей войти в лес. Он стоял на эспланаде, опершись на один из устоев, весь дрожа от нервного возбуждения, конвульсивно сжимая курок своего карабина.
Он не ел три дня… он не пил… Он чувствовал как безумие охватывает его мозг… но что-то в нем, что не было им самим, противилось этому безумию…
Каждую минуту он смотрел на свой хронометр.
— Еще семнадцать часов… еще шестнадцать… Еще тринадцать… Полдень… Еще двенадцать…
Он их считал и его отчаяние возрастало все боле и более, пошла ночь, а Сэнт-Клер не двинулся ни на одну линию… И вдруг в ту минуту, когда мрак поглотил последний луч дня, Никталоп вздрогнул и пошел.
Между тем под ногами у Сэнт-Клера, ниже голой поверхности эспланады, устои пилона продолжались, прорезывали обширный подвал, и затем среди огромной подземной залы опирались своим огромным основанием на восемь циклопических массивов из цемента.
Между этими массивами высились ярко освещенные электрическими фонарями огромные машины.
И эти машины жили. Бесчисленные хрустальные плиты вертелись, рычаги подымались и опускались, все дрожало и двигалось, все рычало и шипело.
В центре залы находилась группа восьми соединенных машин, откуда шли толстые кабели, которые там, наверху, оборачивали у основания устои пилона.
Перед одной из этих машин стояли, молча, два человека, положив руки в карманы и устремив глаза на вольтметр невиданных размеров, расположенный на широкой плите красного дерева.
Вдруг один из людей заговорил:
— В котором часу должно быть короткое соединение?
— В назначенный час.
— Восемь часов 18-го?
— Да.
— Мы будем далеко, не правда ли, Бретон?
— Я думаю, Норман, что мы улетим на моноплане в семь часов.
Наступило молчание. Какой-то цилиндр позади их сильно загудел, заглушая голоса.
— Видишь ли, — сказал Норман, возвышая голос, — произойдет нечто вроде землетрясения… Вся эспланада взлетит на воздух; пилон будет разбросан по кусочкам на расстоянии целых километров, лес будет опустошен, как бы циклоном, на две мили в окружности… Произойдет такое сотрясение воздуха…
— Ба! — сказал Бретон, пожимая плечами. — Мы будем в двух километрах отсюда и, если захотим, на высоте двух тысяч метров. Мы почувствуем, может быть, порыв ветра…
— Бурю!
— Нам она не страшна…
— Надеюсь, Бретон, но я предпочел бы выехать раньше.
— Невозможно! Коинос прибудет на Марс завтра утром, когда наш центральный хронометр здесь будет показывать семь часов. Мы не смеем прервать тока ни на минуту раньше.
— А химический состав?
— Все отлично рассчитано. Медная проволока погружена в него. Соединение произойдет в восемь часов. Мы будем далеко.
Наступило опять молчание. Между колоссальными машинами в громадном подземном зале, эти люди казались пигмеями.
Бретон вынул часы.
— Десять часов. Не пойти ли нам спать?
— Да, но что мы сделаем с молодым человеком?
Бретон захохотал.
— Потешная история! — сказал он. — Я чуть не лопнул от смеха, когда этот мальчик признался, что люди с воздушного корабля поставили его часовым. Часовым как раз перед воздушным трапом. Вот повезло-то ему… Ты видел, как мы его поймали: раз, два и готов! Он не успел произнести ни звука!
Норман хохотал от всего сердца.
— Ну, — сказал Бретон, — он не трус. Сначала он ничего не хотел говорить. Помнишь? Нужно было ему хорошенько пригрозить, чтобы заставить говорить… А завтра в восемь часов этот воздушный корабль получит хорошую встряску!.. Правда, он в четырех тысячах метров, но прямо над эспланадой, по прямой линии… Взрыв будет такой силы, перемещение воздуха столь ужасно, что даже на таком расстоянии аэрокорабль будете унесен, опрокинут, помят… Ха, ха, ха!
Бретон продолжал:
— Его, кажется, зовут Максом, этого мальчика?
— Да; однако, надо что-нибудь решить… Что мы с ним сделаем? Не оставлять же его взлетать на воздух вместе со станцией…
— Черт возьми! Но если мы возьмем его с собой, то он после проболтается…
— Ну, он так мало сам знает!
Наступило молчание и оба человека задумались над судьбой своего пленника.
Наконец, Норман воскликнул:
— Знаю! Мы возьмем его с собой, если он поклянется, что никогда никому не скажет о своем приключение. Не то он умрет. Он молодой, честный и не изменит своему слову.
— Да, ты прав. Идем спать.
— Здесь все в порядке?
— Все идет хорошо.
— Поверни регулятор.
— Готово!
Оба человека отошли от группы машин, прошли огромную залу, открыли дверь полированной стали и вошли в комнату, где было четыре маленьких кровати, стоявшие одна возле другой у стены, обитую полированным деревом.
На одной из кроватей спал или делал вид что спит, Макс. Мягкий свет, падавший от зеленоватого шара, освещал всю его фигуру. Связанный по рукам и ногам, он тяжело дышал.
Оба механика, стоя перед кроватью, смотрели на него.
— Норман, — сказал один из них тихим голосом, — он страдает.
— Бедный мальчик! — сказал Норман. — Правду сказать, мой сын, если бы он жил, был бы теперь таким молодцом, как этот. Скажи, Бретон, что если мы его развяжем, а то ему тяжело так. Не удерет же он, в самом деле!..
— Конечно, развяжи! Куда тут спать, когда руки и ноги связаны.
Норман вытащил из кармана нож, открыл его, подошел к Максу и тихонько, как бритвой, разрезал веревки на руках и ногах. Макс не шевельнулся… Потом он глубоко вздохнул, руки его скользнули по краю кровати, ноги отделились одна от другой и он повернулся на правый бок, продолжая спать.
Оба человека с довольным видом посмотрели друг на друга и отправились к кроватям. Через три минуты они уже лежали.
— Бретон, на какой час поставил ты будильник?
— На шесть с половиной.
— Тогда надо спать, завтра и послезавтра будут трудные дни. Спокойной ночи!
Прошло несколько минут и мирный храп двух голосов показал, что Бретон и Норман погрузились в самый мирный сон.
Еще прошло несколько минут.
Но вот на одной из трех кроватей кто-то зашевелился; поднялась голова, чьи-то два глаза блеснули в полутьме комнаты. Макс наблюдал за своими сторожами.
— Спят! — прошептал он сквозь зубы.
Он посмотрел на спящих, потом на открытую дверь в залу, где блестели машины, залитые электричеством.
— Ну, пойдем! Я хорошо все заметил, когда они меня несли. Найду дорогу, — подумал он.
И скользя по паркету, он прошел комнату, переступил порог и исчез.
Прошел час, другой, третий. Бретон и Норман все спали… Их храп вторил под сурдинку страшному, непрерывному реву машин.
И вдруг в дверях появилась фигура… темная фигура скользнула вперед… Это был Макс… Он прошел прямо к кровати и растянулся на ней… Металлическая кровать заскрипела…
В ту же минуту в светлой рамке дверей показалась другая темная фигура, которая при скрипе кровати спряталась за стену.
— Кто там, что такое? — пробормотал Бретон, приподнимаясь.
Не отвечая, Макс вытянул руку, вздохнул и перевернулся на живот.
Бретон пожал плечами и пробормотал:
— Проклятые кровати, не смазаны уже больше месяца.