Страница 72 из 80
Я мало говорила о маме. Когда она умерла, я была в Воркуте и приехала, получив телеграмму, уже к гробу. Ей было 76 лет, а лежала девочка, немного обиженная и немного удивленная. Папа был растерян совершенно — несмотря на давнюю, очень тяжелую, болезнь она скончалась мгновенно и неожиданно, хлопоча для него по хозяйству. Соседки, «бабки», завязали ей головку платком. Этот платок я тут же сняла и положила цветы. Дальше все было трудно, пока Евгения Васильевна, мать моего сводного брата Андрея, не взяла, без всяких слов, папину жизнь в свои руки и не сделала конец его жизни совсем спокойным и ясным.
Какой была мама? Веселая и вспыльчивая, добрая, никогда никому не причинившая зла, она не имела ни одной подруги, совсем ни одной. Папа был единственным мужчиной в ее жизни. Причем семью, само понятие семьи, она ненавидела. Добро она делала кругом, всюду, совершенно об этом не думая, а поддерживать какие-то человеческие отношения не умела вовсе.
Она никогда не работала, считая, что работа, хождение на службу, совершенно не женское занятие. Любимым ее выражением было: женщина-врач — не женщина и не врач. Исключением был только театр. Только там было место для женщины, конечно талантливой.
Мамин голос забыть невозможно — огромного диапазона, сильное, очень красивого тембра драматическое сопрано.
Не знаю, как у нее это получалось, но она была душой дома. В какое-то время, короткий эпизод, она пошла работать. В доме сохранялся железный порядок, ею установленный. Няня строжайше исполняла все приказанное Юлией Гавриловной. Мы с братиком Юркой, еще маленьким, слушались беспрекословно. Папа всегда был неизменен. А в доме настолько все стало «не так», что недели через две мы завыли, как волки в лесу, и мама, бросив работу, вернулась в оживший с ее приходом дом.
Она была добра и отзывчива до безрассудства: отдавала все. Отдала кому-то свое подвенечное платье, подарила какому-то мальчику все елочные игрушки…
Мы все, в папу, высокие, а мама была среднего роста, прекрасно сложенная, круглолицая, голубоглазая, со вздернутым носиком. Никто, даже из нас, не видал ее непричесанной, незавитой, не «приодетой». Она всегда была на каблучках и никогда не прислонялась спиной к спинке стула.
Ее гневу и раздражению, часто по пустякам, тоже не было ни границ, ни предела.
Мама оживала в дороге — наверное, сказывалась цыганская кровь. Совсем в конце жизни она умоляла папу, чтобы они доехали до Владивостока и обратно. Она хотела увидеть океан: только выйдем, посмотрим и поедем обратно. Она была так тяжело больна, что поездка была невозможна. Как я ее понимала тогда, а теперь, слепая, тем более.
Последний раз я ее видела накануне моей поездки в Воркуту. Она пришла ко мне (я жила одна) и с интересом разглядывала железнодорожный билет, радостно читая названия всех городов, через которые я поеду.
Теперь самое трудное. Меня часто упрекают, больше молча, но иногда и вслух, в том, что после смерти Даниила я вышла замуж. Оправдываться я не собираюсь, но недаром мне был сужден такой долгий путь. Я глубоко убеждена, что дело женщины, посланной Господом на Землю, — любить. Любить конкретно, а не абстрактно, пока жива, до самой смерти. Меняются только формы любви. Может быть, об этой женской сути — любить — и говорит строка одного из стихотворений, посвященных мне Даниилом: «Неувядающею вишнею расцветшая в стране любви…»
Глава 31. ТИХАЯ ПРИСТАНЬ
Осенью 1963 года я вышла замуж за близкого друга Даниила Евгения Ивановича Белоусова. Конечно, и он был нашим однодельцем, но получил не 25, а «только» 10 лет. Он работал в ЦАГИ и начинал отбытие своего срока в той самой шарашке, которую описал Солженицын в романе «В круге первом». Заканчивал срок в Воркуте. Этап, с которым его туда отправили, добирался до Воркуты 28 дней, и по прибытии в пункт назначения никто из заключенных не стоял на ногах. Женю арестовали на Урале и когда переправляли в Москву, на одной из пересылок он встретился с женой Сергея Прокофьева португалкой Линой Ивановной. На вопрос, за что же ее-то, певицу, посадили, эта милая, обаятельная женщина весело отвечала: а я шпионка.
Женя и Даниил познакомились так. Когда Даниил работал над изданием «Реквиема», сборника, посвященного Леониду Андрееву, в связи с этим он пошел к Белоусовым. Женя в это время гонял во дворе тряпичный футбольный мяч. Футбол был его страстью. Ирина Павловна, к которой Даня пришел, захотела их познакомить: ровесники, один — сын Леонида Андреева, другой — Ивана Алексеевича. Она с большим трудом докричалась до сына. Ему страшно не хотелось идти домой. Он явился нехотя, они с Даниилом познакомились — и подружились на всю жизнь.
Ранние фотографии Даниила (30-х годов) сделаны именно Женей. Важной частью их дружеского общения было чтение друг другу: Даниил читал Жене стихи, а Женя Даниилу — свои оригинальные рассказы. Женя благоговел перед Даниилом и полностью осознавал его место в русской культуре.
С Женей мы познакомились во время войны. Он приехал тогда в Москву в командировку из Нижнего Тагила, туда был эвакуирован ЦАГИ. А в следующий раз мы встретились, когда Даниила уже не было в живых.
Интересно, что отцы Даниила и Жени тоже были дружны. Расскажу об истории Жениной семьи, потому что она достаточно необычна.
Жил в Зарядье портной Алексей Белоусов. Характер у Алексея Ивановича Белоусова был настолько тяжелый, что младший сын бежал от него в Сибирь. Его старший сын Иван Алексеевич должен был унаследовать отцовское ремесло, но страстью его была литература. Иван Алексеевич писал стихи, иногда посылал их в журналы, стихи эти время от времени печатали под псевдонимом, чтобы они не попались на глаза отцу.
Но что-то, видимо, все же обнаружилось, и Ивана Алексеевича женили на дочке фабриканта Рахманова. Эта рахмановская линия в Жениной родословной очень талантливая. Павел Рахманов был сиротой. Жил в деревне за Апрелевкой. Однажды на деревенской сходке решили: взять сироту в семью никто не может, а парень-то неглупый, так что ему тут в подпасках ходить. Собрали всем миром рубль медью и отправили паренька в Москву. Павел пришел в столицу пешком и поступил учеником к сапожнику. Через несколько лет у него были обувная фабрика, два магазина, большой дом.
Его дочь, Ирину Павловну, и выдали замуж за Ивана Алексеевича Белоусова надеясь, что он, войдя в крепкую купеческую семью, забудет литературу и унаследует портновское дело. Но вышло по-другому: Ирина Павловна всей душой поддерживала литературные наклонности мужа. Жили они скромно в полуподвале, в Потаповском переулке за нынешним театром «Современник». Рождались дети, семья увеличивалась, Иван Алексеевич зарабатывал шитьем. Как-то у него шил брат Антона Чехова Михаил. Иван Алексеевич был необыкновенно симпатичным, обаятельным человеком, а перед Антоном Павловичем благоговел. И Михаил рассказал Чехову, что познакомился с удивительным портным, который пишет стихи и без памяти любит литературу. Чехов пришел познакомиться. С тех пор Иван Алексеевич стал бывать у него как близкий, любимый друг.
Он записал один случай, свидетелем которого был в доме Чехова. Антон Павлович принимал больных. Однажды его позвали от гостей в кабинет. Он вернулся печальный и рассказал, что приходила девушка и просила яду. Чехов, выслушав ее и поняв, очевидно, что другого выхода нет, дал рецепт. На изумление присутствующих он печально ответил: «Броситься в реку хуже».
Алексей Иванович Белоусов долго не мог решить, как поступить со своим имуществом: завещать сыновьям или отдать все Церкви. Наконец решил в пользу Церкви. Поехал на извозчике к нотариусу писать завещание и опоздал: нотариус закончил работу. А на следующий день Алексей Иванович умер. Завещание осталось ненаписанным, и наследство получил Иван Алексеевич, конечно, поделивший его с братом. Он бросил портновское дело, купил домик на Соколиной горе и стал издавать журнал «Путь». Журнал этот прогорел, но литература оставалась страстью всей семьи Белоусовых.