Холодная война

Раше провел рукой по гладкой кожаной обивке.

Он не долго мучился угрызениями совести из-за своего вероломного вступления в контакт с русскими — в конце концов, его родное правительство докатилось в этом деле до очень уж грязных фокусов, — но ему все еще было трудно свыкнуться с реальностью своего пребывания здесь, на другом конце мира, в самом сердце России.

До сих пор в его сознании жил образ постсоветской России, почерпнутый из средств массовой информации, из газетных статей и телевизионных сообщений о развалившейся экономике, организованной преступности, трудных временах. Он полагал, что все русские оказались на грани голодной смерти, выпрашивают на улицах кусок хлеба и затыкают своими обесценившимися рублями дыры в стенах, чтобы как-то продержаться в течение пользующихся дурной славой долгих и суровых зим.

Может быть, некоторые из них действительно страдают, думал он, но, судя по этому лимузину, у посла Комаринца дела идут просто прекрасно, да и Москва выглядела из окна вполне прилично.

Хотя в данный момент они были не в Москве — машина проезжала ворота какого-то военного комплекса в самом дальнем конце бог весть чего.

— Боюсь, мистер Раше, наше дальнейшее путешествие будет значительно менее комфортабельным, — заметил посол.

Раше поборол в себе желание ответить, что четырнадцатичасовой перелет на рейсовом самолете «Аэрофлота» шикарным времяпрепровождением никак не назовешь, а военный транспорт, доставивший их из Москвы в это чертово никуда, был просто летающим холодильником. Ему понравилось только в лимузине, который катал их по Москве и не оставил даже здесь.

Ему очень захотелось узнать, кончится ли когда-нибудь эта пытка.

— Я рискую показаться вам нытиком, посол, — сказал он, — однако скажите, мы уже почти на месте? Комаринец улыбнулся:

— Я не считаю вас нытиком, мистер Раше. Вы просто американец, избалованный и нетерпеливый. Вы, американцы, по крайней мере понимаете, что такое большие расстояния, чего не скажешь о большинстве европейцев, которые привыкли жить в своих крохотных государствах, словно кильки в банке. — Он предложил Раше сигарету, но тот жестом отказался. — Что же касается вашего вопроса, — продолжал посол, захлопнув портсигар и опустив его в карман пальто, — да, мы почти на месте. Хотя в это время года дорог здесь нет, так что придется воспользоваться транспортным средством, которое может двигаться по снегу.

Он махнул рукой в сторону тонированного окна лимузина, и Раше увидел выстроившиеся в линию отталкивающего вида машины, окрашенные в любимый здешними военными зеленый цвет. Лимузин замедлил ход и остановился возле этих машин.

Они выглядели внушавшим страх гибридом снегохода и полуприцепа, но Раше решил, что для своего дела эти монстры вполне подходят. Подле одной из помесей трактора с трейлером их поджидала группа военных. Раше догадался, что толстячок в центре группы — большой начальник.

Солдат открыл дверцу лимузина, и Раше выбрался из машины; посол вышел с другой стороны. Комаринец заговорил с полноватым офицером, но Раше не понимал ни единого слова, — у него никогда не было дара к языкам, а учить русский он и не пытался. Со школьных дней Раше помнил несколько французских слов да нахватался кое-каких ходовых фраз по-испански на улицах Большого Яблока, но на этом и заканчивались его лингвистические познания, не считая родного английского.

Пока русские разговаривали, он стоял, трясясь от холода.

Поговорив, посол повернулся к Раше.

— Это генерал Пономаренко, — представил он. — Командует здешним военным округом и лично подобрал офицера для выполнения операций в интересующем нас месте, лейтенанта Лигачеву.

— К сожалению, это именно так, — добавил генерал по-английски. Он говорил медленно и с сильным акцентом. — Она не оправдала доверия. Я предполагаю отстранить ее от командования, как только мы прибудем на место. — Он жестом указал на один из снегоходов, и двигатель машины сразу же взревел, лишив их возможности продолжать беседу.

— Садитесь, мы отправляемся немедленно, — крикнул Пономаренко, придерживая открытой дверцу тягача. Раше пожал плечами и полез в кабину.

Глава 28

Шефер притормозил, балансируя на верху обломка скалы трехметровой высоты, и оглянулся на Лигачеву. «Одолженный» АК-100 он легко держал в одной руке. Она двигалась медленно, с трудом преодолевая нагромождение камней.

— Мы не должны останавливаться, — крикнул он. — Как только эти твари выяснят, что мы убили их часового, они бросятся следом за нами!

— Не должны останавливаться, — повторила Лигачева, перебрасывая автомат на другое плечо, чтобы получше опереться о каменную стену. — Ах, ах. Видимо, у вас, американцев, это и называется «стратегией». Очень здорово.

На лице Шефера появилась тень улыбки, потом он оглядел оледенелые стены оврага.

Второй причиной его желания не останавливаться было нежелание окоченеть до смерти. Пользы от хитроумного пластикового костюма с каждым шагом становилось все меньше, потому что из него вытекала эта приносившая тепло жидкость, а крови он потерял гораздо больше, чем хотелось бы. Обмотанный вокруг головы конец одеяла стал твердым от пропитавшей его и замерзшей крови. Шефер почти не сомневался, что кровотечение остановилось, но будь он сейчас дома и в безопасности, непременно лег бы в постель — или в больницу, — чтобы отдохнуть и восстановить силы.

Но об этом нечего и мечтать здесь, на краю света, в этакую лютую стужу.

На Лигачевой толстая, утепленная шинель и меховая шапка, — наверное, холод для нее не такая уж проблема.

Эта мысль заставила его снова притормозить.

А проблема ли он для них обоих? Окружающий воздух кусал не до полного онемения кожи, как прежде. Правда, стены оврага защищали их от ветра, но...

— Мне кажется или действительно стало теплее? — спросил он.

Лигачева посмотрела на него:

— Почему вы спрашиваете?

— Потому что лед впереди выглядит так, будто он тает, — ответил Шефер, — и если у меня ничего не случилось со слухом от потери крови, то где-то капает вода. Сейчас в Сибири середина зимы, а лед тает?

— В самом деле, — согласилась Лигачева, пристально вглядываясь в темноту впереди, — кроме того, видны пятна голой земли. — Она показала направление.

Шефер перевел взгляд и увидел, что земля не просто свободна от снега и льда, но взрыта, и совсем недавно. — Что-то говорит мне, что ваш друг не отметил это на карте, — сказал он.

— Ваше «что-то» не обманывает, — снова согласилась Лигачева. Она посмотрела вслед с трудом двинувшемуся вперед американцу.

Шефер оставался для нее загадкой. Он непрестанно язвит и говорит циничные вещи, насмехается над любого сорта авторитетом, преданностью, верой, даже над гуманностью, — и все же он здесь, спешит в неизвестность, чтобы противостоять грозному врагу. Он вступил в схватку с пришельцем-часовым почти с голыми руками, и ради чего? Он открыто признается, что не питает расположения к своим товарищам и не страдает преданностью отечеству. Остальные американцы явно ненавидят его. Он говорил, что не имеет ни семьи, ни друзей...

Возможно, его жизнь настолько пуста, что он не боится ее потерять. Похоже, этот детектив живет в мире боли и смерти; может быть, борьба с этими дьяволами с неизвестной звезды стала смыслом и целью его существования.

— Слишком тепло, — сказала Лигачева, снимая шапку. Она сунула ее в карман шинели.

— Больше чем тепло, — откликнулся Шефер, расстегивая ворот своего пластикового костюма. — Что-то всю дорогу подгоняет температуру вверх, — наверное, уже градусов шестьдесят...

— Шестьдесят? — воскликнула Лигачева, но потом сообразила, что американец привык к своей дурацкой, архаичной шкале Фаренгейта, и быстро пересчитала в уме цифру. Пятнадцать, от силы шестнадцать тепла по Цельсию — да, около того. Увидев, что Шефер расстегивает молнию комбинезона, она тоже распахнула шинель.