Николай II

Как-то сразу же забылось, что император по доброй воле, в интересах сохранения мира и благополучия в стране, отказался от своих исконных полномочий, передав их своему младшему брату Михаилу. Тогда, как и все последующие десятилетия, много говорили и спорили над вопросом: имел ли царь «законное право» поступить таким образом, насколько его отречение соответствовало юридической норме? Политиканы типа Керенского и Милюкова были убеждены, что избранная форма отречения — тонко рассчитанная интрига, что царь стремился таким путем лишь выиграть время, чтобы потом заявить о недействительности Манифеста 2 марта (в эмиграции они уже не рисковали оглашать подобные абсурдные утверждения). Другие были уверены, что царь проявил малодушие и бросил на произвол страну в самый критический момент, когда надо было проявить твердую волю и «беспощадной рукой подавить крамолу». Последнее утверждение получило широкое распространение в среде русской монархической диаспоры, а после падения коммунистической власти его подняли на щит и некоторые отечественные записные «патриоты», и доморощенные «националисты». Существуют и такие, кто до сих пор уверен, что крушение монархии случилось в результате международного заговора антирусских сил, что революция — следствие преступной деятельности врагов России из числа масонов, евреев, космополитической интеллигенции и выродившейся аристократии.

Вообще все разговоры, «правильно» или «неправильно» поступил Николай II, когда отрекся от престола, возможны лишь в том случае, если эту тему вырвать из общего контекста, развивать без учета конкретных исторических обстоятельств времени и места. В силу харизматической природы царской власти Основные Законы Российской империи не содержали (и не могли содержать) положений, предусматривающих добровольный отказ монарха от своих прерогатив. В статье 28-й лишь говорилось, что «наследие Престола принадлежит прежде всех старшему сыну царствующего императора, а по нем всему его мужскому поколению». Царское служение — священный долг, возлагаемый на правителя по Божественному соизволению, и отказаться от него верующий человек не может. Все это так. Лучше Николая II эту прописную истину, наверное, никто не знал. Но монарх надевал на себя корону во имя России и давал в том клятву у алтаря. Именно в интересах страны последний самодержец переступил через букву закона, перечеркнул свою жизнь, приняв роковое решение.

Фактически царя свергли. Монарх делал тот судьбоносный выбор в условиях, когда выбора-то, по существу, у него не было. Пистолет был нацелен, и на мушке была не только его жизнь (это его занимало мало), но и жизнь близких, будущее страны.

Ну а если бы не отрекся, проявил «твердость», тогда все могло бы быть по-другому? Не могло. Теперь это можно констатировать со всей определенностью. Практически все, все без исключения, к кому ни обращался обреченный император, умоляли, призывали, советовали отказаться от короны. Если бы отречения не произошло, наверняка случились бы кровавые столкновения, развернулась скоротечная гражданская война, которая неизбежно завершилась бы поражением царя. В этот период практически не было сколько-нибудь значительных и организованных сил, готовых жертвовать собственной жизнью за «Помазанника Божия». Исторический ресурс монархизма был исчерпан, времена Сусанина, Минина и Пожарского давно миновали.

Дело было совсем не в том, «хороший» или «плохой» царь занимал трон. Суть трагедии русской монархии коренилась в другом. Один из самых стойких правых деятелей, думский депутат H. E. Марков на эмигрантском съезде монархистов в 1921 году справедливо заметил: «Монархия пала не потому, что слишком сильны были ее враги, а потому, что слишком слабы были ее защитники. Падению монархии предшествовало численное и качественное оскудение монархистов, падение монархического духа, расслабление монархической воли».

Конечно, признавая подобные эсхатологические констатации обоснованными, ни в коем случае нельзя считать, что весь народ в одночасье начал исповедовать антимонархические убеждения. Массовая, стихийная вера в царя, то, что в марксистской историографии пренебрежительно именовали «царистскими иллюзиями», сохранялась. Среди тех же, кто был на авансцене политики в тот период, кто выступал солистом, дирижером и фигурантом февральско-мартовского действа, подобные чувства распространены не были. Безрассудный порыв сводился к одному требованию, которое можно обозначить как «долой все»: царя, министров, генералов, офицеров, полицейских, государственные учреждения, традиции, нравственность, культуру, религию. В реальной жизни к подобному не призывали, ограничиваясь более частными лозунгами: «Долой царя», «Вся власть Учредительному собранию», — что, по сути дела, являлось призывом отбросить прошлое, перечеркнуть тысячелетнюю историю и строить жизнь по новым, «самым справедливым» лекалам. Но этот эксперимент удачным быть не мог. Однако тогда, в те пьянящие дни, о том никто не думал. Демонстрации и митинги объединили рабочих, кухарок, солдат, студентов, гимназистов, офицеров, проституток с Сенной площади, профессоров, адвокатов, лавочников и аристократов. Все жаждали «нового мира», считая, что каждому найдется в нем место.

Чувства и порывы маргинально-люмпенских толп, как и главных думских «этуалей», понятны и объяснимы. Трудней понять и принять позицию ближайшего царского окружения, тех сиятельных и именитых, кто окружал царя в последний период, кто клялся ему в верности и без особых сожалений отрекся от него. Позже те, кому удалось спастись, объясняли свою трусость, собственное соучастие в крушении России позицией императора, тлетворным влиянием царицы, ролью Распутина, масонским заговором и еще чем угодно, но только не собственным безразличием, легкомыслием и безответственностью. В изгнании сетовали, стенали, проклиная врагов трона и династии. Служили поминальные панихиды, славословили погибшего царя и его близких.

В этой связи русский писатель Михаил Арцыбашев (никогда не принадлежавший к числу монархистов, но возмущенный до глубины души злодейским убийством царя) писал в середине 20-х годов: «Но если мы, бывшие враги бывшего императора, имеем хоть какое-нибудь оправдание именно в том, что мы были врагами, то никакого оправдания нет для тех, кто «с гордостью носил вензеля государя моего». Кто покорно склонялся к подножию трона, кто тщеславился своей рабской преданностью «обожаемому монарху» и кто в решительную минуту предал его. Эти люди со слезами умиления произносят теперь имя государя, приходя в ярость, если кто-либо осмеливается прибавить к его титулу «бывший». Но это не помешало им тихо отойти в сторону, когда «настоящего» свергали с престола. Жалкие люди! Где были вы, когда несчастный император судорожно метался между Псковом и Дно? Где были вы тогда, когда судьбе угодно было предоставить вам случай не на словах, а на деле доказать свою преданность? Преданность! Его предали все без исключения, без оговорок и без промедления. Это был единственный случай за всю историю февральской революции, когда не было никаких колебаний!»

Предали императора даже члены императорской фамилии! Еще до отречения царя, 1 марта 1917 года, великий князь Кирилл Владимирович, как уже говорилось, привел в Думу состоявший под его командованием гвардейский экипаж и встал на сторону новой власти, а затем вывесил над своим дворцом красное знамя — «флаг революционной России»! Мало того, в начале марта Кирилл Владимирович дал интервью распространенной «Петроградской газете», где без стеснения клеветал на царя и царицу, обвиняя, в частности, Александру Федоровну в германофильстве! Этому кузену Николая II удалось эмигрировать, и в 1924 году в Париже он провозгласил себя императором, о чем оповестил мир специальным Манифестом 13 сентября (31 августа) того же года. Тот примечательный документ содержит немало проникновенных слов о семье Николая II: «Светлая память Сих Венценосных Мучеников да будет нам путеводною звездою в святом деле восстановления былого благоденствия нашей Родины». Но как же все то, что претендентом на престол было сделано, сказано и написано ранее о царе и царице? Да никак. Словно не было ничего.