Опричнина

Как это часто бывало в предопричные и опричные годы, известие о военных неудачах, полученное в Москве, послужило сигналом для новых репрессий. 31 января 1564 г. были казнены князья Юрий Иванович Кашин (боярин с 1555 г.), князь Михаил Петрович Репнин (боярин с 1559 г.)[501].

По широко известному рассказу Курбского, князя Михаила Репнина убили за то, что он отказался надеть «машкару» (потешную маску). Возможно, вместе с Репниным и Кашиным был казнен и третий представитель Оболенских княжат — Дмитрий Федорович Овчинин, сын воеводы Ф.В. Овчины Телепнева, попавшего в плен в 1534 г., и племянник Ивана Телепнева, фаворита Елены Глинской. По слухам, он поплатился жизнью за то, что попрекнул царского любимца Федора Басманова «нечестным деянием, которое тот обычно творил с тираном»[502]. Подозрительной могла показаться царю и близость Оболенских к опальным князьям Воротынским. Около 1563/64 г. попал в опалу и казнен виднейший из стародубских княжат (боярин с 1559 г.) Дмитрий Иванович Хилков (Ряполовский)[503].

Трудно сказать, связаны ли все эти казни непосредственно с поражением на Уле, но в силу обостренного воображения царя всякие противодействия его воле рассматривались как крамола.

Вероятно, за поражение под Улой поплатился жизнью Никита Васильевич Шереметев (с 1557 г. окольничий, а через год уже боярин)[504]. Р.Г. Скрынников возражает против нашего объяснения причин опалы Н.Шереметева, так как тот в битве под Улой не участвовал. Однако, будучи в 1562–1563 гг. смоленским наместником, он вместе с другими воеводами отвечал за успех и неудачу военных действий с Литвой; к тому же глава русских войск под Улой П.И. Шуйский должен был идти к Орше вместе со смоленским и вяземским воеводами[505]. Еще до казни Никиты Шереметева в опале находился его старший брат Иван Большой, боярин с 1549 г. Этот крупный воевода имел несчастье разделять внешнеполитические взгляды Адашева, т. е. был сторонником борьбы с Крымом, а не с Литвой[506]. Правда, в событиях 1553 г. он поддержал кандидатуру царевича Дмитрия, выдвинутую Иваном IV. Но прошлые заслуги мало помогли Шереметеву, как не спасли они и Адашева.

8 марта 1564 г. по Иване Большом Шереметеве (он еще до этого некоторое время находился в темнице) взята была поручная грамота, «что ему… не отъехати в Литву, ни в Крым». Порука была двустепенная: первую грамоту (с обязательством в 10 тысяч рублей) дали бояре И.П. Федоров, Я.А. Салтыков, И.В. Шереметев Меньшой, окольничий A.A. Бутурлин, а также Н.И. Чулков, В.И. Наумов, И.А. и Ф.И. Бутурлины, Ф.И. Салтыков и В.В. Лошкин-Карпов[507]. За этих лиц в свою очередь ручались 85 детей боярских (в той же сумме)[508]. Уже летом 1564 г. И.В. Шереметев Большой назначен воеводой правой руки в Калугу[509] т. е. опала с него как будто была снята. Очевидно летом же 1564 г. в темницу был брошен боярин В.В. Морозов за то, что приказал похоронить тело казненного Василия Шибанова, доставившего царю послание Курбского[510].

Казни Дмитрия Овчинина и других вельмож понудили бояр и митрополита обратиться к царю с просьбой «воздерживаться от столь жестокого пролития крови своих подданных невинно без всякой причины и проступка». После этого Иван IV, говоря словами Шлихтинга, «в продолжение почти шести месяцев оставался в спокойствии»[511].

Но не только старицкий князь и его потенциальные сторонники из числа деятелей Избранной рады представлялись Ивану IV серьезной государственной опасностью. Великий Новгород с его пережитками удельных вольностей казался все еще непокорным соперником Москве. Фактическим главой Новгородской республики в свое время был наряду с боярским советом архиепископ. Поэтому ликвидация земельного могущества новгородского боярства уже в конце XV в. сопровождалась секуляризацией земель «дома св. Софии». Однако политические позиции и идеологический престиж новгородского владыки, второго по значению церковного иерарха на Руси, и в XVI в. были очень прочными. Еще в конце XV в. при архиепископе Геннадии, инициаторе разгрома ереси, создается «Повесть о белом клобуке», согласно которой новгородский архиепископ рассматривался главой русской церкви.

Эти цезарепапистские тенденции главы новгородской церкви столкнулись с решительным противодействием московского правительства. Редко кто из новгородских владык спокойно доживал свой век на архиепископской кафедре. После открытого сопротивления секуляризационным проектам Ивана III на соборе 1503 г. был сведен с престола Геннадий. Его преемник Серапион низвергается за отлучение от церкви союзника Василия III Иосифа Волоцкого (1509 г.). 17 лет в Новгороде вовсе не было архиепископа. Только Макарию удалось заслужить благосклонность московской власти и сделаться даже митрополитом. Зато его преемник осифлянин Феодосий после Стоглава как ярый противник правительственной программы церковных реформ вынужден был покинуть архиепископский престол уже в 1551 г.[512] Назначение Пимена (с 1552 г.), вероятно, произошло не без прямого влияния Сильвестра: новый владыка происходил из среды кирилло-белозерских старцев, к которым особенно благоволил благовещенский протопоп. Падение Сильвестра поколебало расположение царя к Пимену. Еще в январе 1562 г. новгородский архиепископ, приехав в Москву, «чаял собе великой опалы», но «государь его помиловал, держав у собя много, и отпустил с любовию»[513].

Вскоре полунезависимому положению новгородского владыки пришел конец. В феврале 1564 г. на заседании освященного собора и Боярской думы принимается решение о белом клобуке. Новгородская легенда получает московскую санкцию, но с весьма серьезными коррективами. Отныне белый клобук как знак высшей церковной власти должен был носить не только новгородский архиепископ, но и московский митрополит. В «утвержденной грамоте» специально подчеркивалось, что белый клобук не новгородское нововведение, а что его носили еще основатели московской митрополии Петр и Алексей. Другая привилегия новгородского архиепископа также ликвидируется: теперь печати красного воска к грамотам могли привешивать не только глава новгородской церкви, но и митрополит, и казанский архиепископ. Причем новое изображение и надпись на митрополичьей печати утверждаются соборным решением. Так на церковном соборе московское правительство добилось правовой санкции подчинения новгородского архиепископа митрополиту всея Руси[514].

Правительственные мероприятия начала 1564 г. не только не задержали надвигавшиеся события, но их ускорили.

В ночь на 30 апреля 1564 г. в Литву бежал наместник Юрьева Ливонского князь Андрей Михайлович Курбский, крупный военачальник, боярин с 1556 г.[515] Непосредственным поводом для этого послужило полученное Курбским известие о готовящейся расправе с ним[516].

Польский хронист Мартин Бельский вслед за Гваньини объясняет бегство Курбского за рубеж тем, что он устрашился кары за неудачу под Невелем. Однако уже А.Н. Ясинский справедливо усомнился в достоверности этого рассказа[517]. Вряд ли побег был подготовлен сношениями Курбского с литовскими властями в Ливонии[518], хотя польский король стремился всячески привлечь на свою сторону прославленного полководца[519].

501

РИБ. Т. XXXI. Стб. 278–279; Список погребенных в Троицкой Сергиевой лавре… М., 1880. С. 18; Власьев Г. А. Потомство Рюрика. Т. I, Ч. 2. СПб., 1906. С. 499–500; Веселовский С. Б. Синодик… С. 352–353, 433.

502

Шлихтинг. С. 16–17; РИБ. Т. XXXI. Стб. 278; Веселовский С.Б. Синодик… С. 421. Последний раз Д.Ф. Овчинин упомянут в разрядах летом 1563 г., причем в одном полку с М.П. Репниным (ДРК. С. 242 [РК 1475–1598 гг. С. 204]). Сестра его была замужем за князем В.И. Воротынским (АГР. Т. I. № 71. С. 165). У Овчинина было поместье в Коломенском уезде (ПКМГ. Ч. 1, отд. I. С. 336). Р.Г. Скрынников, ссылаясь на Шлихтинга, датирует гибель Овчины летом 1564 г.

503

РИБ. Т. XXXI. Стб. 282; Веселовский С.Б. Синодик… С. 438. Последний раз в источниках упоминается как юрьевский наместник в 1561 /62 г. (ДРК. С. 212 [РК 1475–1598 гг. С. 194]). Никаких известий о его казни в синодике нет. Сведение шереметевского списка о том, что Хилков «выбыл» из думы в 1563/64 г., подкрепляется только сообщением А.М. Курбского о казни Дмитрия Ряполовского (Хилкова). В 1563/64 г. уже составлялись отписные книги на его вотчины (ДДГ. С. 423). По Курбскому Хилков был убит «тогда же, в те же лета», что и князь А. Горбатый [т. е. до 12 февраля 1565 г. — ред.], «або пред тем еще мало». По Таубе и Крузе, во время первых казней после введения опричнины погиб некий Данила Gilkj. Казнили «воеводу, который столько времени так верно служил великому князю в борьбе с татарами». Возможно, речь идет о Хилкове. Ведь именно он, как пишет Курбский, «выиграл битвы над безбожными измаилтяны». Если так, то в 1563 г. его постигла опала, а казнен он был в 1565 г. Л.М. Сухотин казнь Хилкова относит к 1564 г. (Сухотин Л.М. Иван Грозный… С. 85. См. также: Веселовский С.Б. Исследования… С. 438). Без каких-либо оснований Р.Г. Скрынников связывает опалу Хилкова с Уложением о княжеских вотчинах 1562 г. (Скрынников Р.Г. Начало. С. 197).

504

Р.Г. Скрынников возражает против нашего объяснения причин опалы Н. Шереметева, ибо тот «в битве под Улой не участвовал» (Скрынников Р.Г. Начало. С. 16, 200).

505

ПСРЛ. Т. XIII, 2-я пол. С. 373. Н.В. Шереметев упомянут как смоленский наместник в середине 1562 г. (Сб. РИ. Т. 71. С. 48). В грамоте царя 18 июня 1563 г. в Смоленске назван лишь один боярин М.Я. Морозов, но ранее сообщалось, что грамота посылалась ему и Шереметеву. В разряде 1563 г. говорилось, что царь расписал воевод по «годовым службам», причем Н.В. Шереметева назначили вторым наместником в Смоленск со «Стретенья дня», т. е. со 2 февраля 1563 г. (ДРК. С. 238 [РК 1475–1598 гг. С. 201]; Витебская старина. Т. IV. 1885. С. 69).

506

В наказе, данном в апреле 1563 г. русскому послу в Крым Афанасию Нагому, говорилось: «Которые, господине, люди ближние при государе: Иван Шереметев, Алексей Адашев, Иван Михайлович и иные люди государя нашего — с царем ссорили, и государь ради того сыскал и опалу свою на них положил» (ЦГАДА. Крымские дела. Кн. 10. Л. 98). Об Иване Шереметеве не раз с глубоким уважением отзывался Курбский (РИБ. Т. XXXI. СПб. 219,295–296). После Полоцкого похода, но до августа 1563 г. И.В. Шереметев уже проиграл местнический спор с А.Д. Басмановым (Скрынников Р.Г. Начало. С. 199).

507

СГГД.Ч. 1. № 180. С. 496.

508

СГГД.Ч. 1. № 180. С. 497.

509

ДРК. С. 247 [РК 1475–1598 гг. С. 208].

510

Он долго содержался в тюрьме (РИБ. Т. XXXI. Стб. 303; Шлихтинг. С. 33, 72). Р.Г. Скрынников справедливо отождествляет «слугу» Курбского, упомянутого Шлихтингом, с Шибановым, но пишет при этом, что Морозов «скорее всего… был изобличен в переписке» с Курбским (Скрынников Р.Г. Начало. С. 226). Для этого утверждения на наш взгляд достаточных оснований нет. К 1564 г. относит заключение Морозова в темницу Л.М. Сухотин (Сухотин Л.М. Иван Грозный… С. 85). О Морозове см. также: Веселовский С.Б. Исследования… С. 414–415,438).

511

Шлихтинг. С. 18.

512

Об этом см.: Тихомиров М.Н. Краткие заметки о летописных произведениях в рукописных собраниях Москвы. М., 1962. С. 48.

513

ЦГАДА. Ф. 181. № 356. Л. 242. Это событие, возможно, находится в какой-то еще не совсем понятной связи с ликвидацией летом 1562 г. наместничества в Новгороде (см. об этом главу IV). Наместничество, возможно, представлялось правительству институтом, усиливающим местную обособленность Новгорода.

514

Р.Г. Скрынников видит в приговоре 1564 г. как бы уступку церкви, сделанную правительством Грозного в ответ на недовольство высшего духовенства начавшимися репрессиями (ТОДРЛ. Т. XVIII. С. 106–107). Однако никаких фактов этого «недовольства» автор не приводит. Его утверждение о том, что уложение о белом клобуке не носило характера «специально антиновгородской меры», так как Пимен «неизменно» пользовался расположением царя (Там же. С. 107; ср.: Скрынников Р.Г. Начало. С. 204–205), противоречит приведенной выше летописной записи 1562 г.

515

ПСРЛ. Т. XIII, 2-я пол. С. 383; Прибалтийский сборник. Кн. III. Рига, 1880. С. 36. Ср.: Sitzungsberichte der Gesellschaft fur Geschichte und Alterthumskunde der Ostseeprovinzen Russlands aus dem Jahre 1897. Riga, 1898. S. 72; Кунцевич Г.З. Акт Литовской метрики о бегстве князя А.М. Курбского // Изв. ОРЯС. Т. XIX, кн. 2.1914. С. 281–285.

516

«И учал государю нашему Курбский делати изменные дела, и государь был его хотел понаказати, и он, узнав свои изменные дела, и государю нашему изменил» (Сб. РИО. Т. 71. С. 321, Ср. С. 467–468, а также: ПИГ. С. 10–12 [ПИГАК. С. 13–14].

517

Ясинский А.Н. Сочинения князя Курбского как исторический материал. Киев, 1889. С. 63–64

518

А.Н. Ясинский категорически отрицает существование таких сношений (Ясинский А.Н. Указ. соч. С. 74). Р.Г. Скрынников считает, что если какие-либо переговоры и были, то не ранее начала 1564 г. (ТОДРЛ. Т. XVIII. С. 111–112; Скрынников Р.Г. Начало. С. 211).

519

В Юрьев ему посылали «закрытые листы» Сигизмунд II и Радзи-вилл (Жизнь князя Андрея Михайловича Курбского в Литве и на Волыни. Т. II. Киев, 1849. С. 193). Курбский позднее писал, что прибыл в Литву, «получив королевскую охранительную грамоту» (Жизнь князя Андрея Михайловича Курбского в Литве и на Волыни. Т. I. Киев, 1849. С. 233).