Страница 31 из 70
Рассказ, конечно, носит черты антигодуновской редакции и явной романовской «реабилитации» Нагих. Решение выслать Нагих из Москвы, вероятно, было принято всей Думой, опасавшейся их акций в пользу младшего брата Федора царевича Дмитрия. Но в основном он соответствует действительности. Сосланы были трое сыновей А. М. Нагого: Андрея, судя по позднейшим данным, отправили в Арск; Михаил, воеводствовавший в 1583/84 г. в Казани, в 1585/86 г. оказался в Кокшайске, а в 1586/87 — 1593/94 гг. — в Уфе; Афанасий — в Новосили (1584 г.). Их троюродный брат Иван Григорьевич в 1585/86 г. находился в Кузьмодемьянеком остроге, а с 1588/89 по 1593/94 г. — в новопостроенном городе на Лозьве. Старший дядя царицы Марии Семен Федорович Нагой с сыном Иваном в 1585/86—1589/90 гг. служили в Васильсурске, а другой дядя — Афанасий в 1591 г. был в Ярославле[403]. При царице Марии (вскоре сосланной в Углич) состояли отец Федор (умер около 1590 г.), дядя Андрей и братья Михаил и Григорий Федоровичи[404].
Борис не спешил с захватом власти, стремясь прежде всего укрепить позиции в Боярской думе и Дворце. Реальная власть в первые месяцы после смерти Грозного перешла к Н. Р. Юрьеву, а также кн. И. Ф. Мстиславскому и Андрею Щелкалову. Английский посол Д. Боус полагал, что именно они «по смерти царя захватили главное управление». 12 августа 1584 г. он писал: «.. когда я выехал из Москвы, Никита Романович и Андрей Щелкалов считали себя царями, и потому так и назывались многими даже умнейшими и главнейшими советниками. Сын же покойного царя Федор и те советники, которые были бы достойны господствовать и управлять, не имеют никакой власти, да и не смеют пытаться властвовать». Но царям — похитителям власти, надеялся Боус, Федор в конце концов прикажет отрубить головы[405]. В рассказе Боуса интересно упоминание о лицах, «достойных управлять». Речь идет скорее всего о близком к англичанам Борисе Годунове. Влияние его в правительственных сферах было тогда неустойчивым. Борису еще предстояло занять своими ставленниками ключевые позиции в государственном аппарате.
Обстановку, сложившуюся при дворе, рисует посол Речи Посполитой Л. Сапега в депеше от 10 июля 1584 г.: «Между вельможами раздоры и схватки беспрестанные; так и нынче, сказывали мне, чуть-чуть дело не дошло у них до кровопролития, а государь не таков, чтоб мог этому препятствовать». Характеристику новому царю дает Д. Флетчер, один из наиболее вдумчивых наблюдателей: Федор «росту малого, приземист и толстоват, телосложения слабого и склонен к водянке; нос у него ястребиный, поступь нетвердая от некоторой расслабленности в членах; он тяжел и недеятелен, но всегда улыбается, так что почти смеется… Он прост и слабоумен, но весьма любезен и хорош в обращении, тих, милостив, не имеет склонности к войне, мало способен к делам политическим и до крайности суеверен». По словам П. Петрея, Федор «от природы простоватый и тупоумный». Отец часто упрекал его за отсутствие «большой охоты заниматься государственными делами и приводить в лучший порядок управление», говоря, что он «больше похож на пономарского, чем на великокняжеского сына»[406].
Первые назначения в Думу отразили ситуацию при дворе и рост влияния Годунова. Царский шурин ко времени коронации Федора присвоил себе звание конюшего[407]. Грозный ликвидировал это звание в связи с делом конюшего И. П. Федорова (1568 г.). Конюший считался старшим в Думе и, по словам А. Поссевино, обладал правом ставить царя на престол. К маю 1584 г. боярами стали С. В. Годунов (из окольничих) и кн. Н. Р. Трубецкой, явно близкие к Борису. Летом 1584 г. называется боярином и дворецким Г. В. Годунов, а его предшественник кн. Ф. И. Хворостинин получает думный чин окольничего (упоминается с ним в октябре 1584 г.)[408]. К 1583/84 г. окольничим стал кн. П. С. Лобанов-Ростовский, близкий к Годунову. Укрепили позиции и Шуйские. К 20 мая 1584 г. боярином и главой Московской судной палаты был кн. В. И. Шуйский[409]. Вероятно, именно тогда И. П. Шуйский получил в кормление Псков. В посольских делах говорилось, что Федор его «пожаловал великим жалованьем в кормленье Псковом, обема половинами и с пригороды, и с тамгой, и с кабаки, чего никоторому боярину не давывал государь». Здесь же упоминается и Каргополь как «государево жалованье» В. Ф. Скопина-Шуйского. Из окружения Н. Р. Юрьева боярский титул получил окольничий Ф. В. Шереметев (возможно, к весне 1584 г.). Число окольничих пополнилось кн. Д. П. Елецким (к апрелю 1584 г.) и И. И. Вислоуховым-Сабуровым (к маю 1584 г.)[410]. Точное время присвоения думных званий определяется с трудом. Скорее всего все названные лица стали боярами и окольничими сразу же после смерти Ивана IV[411].
Как видим, Годунов постепенно захватывал в Думе важнейшие позиции. Это, надо думать, вызывало недовольство у бояр земской группы. Назревал взрыв страстей. Вскоре нашелся для него и повод: близкий к Годунову оружничий Богдан Бельский затеял местнический спор с казначеем П. И. Головиным[412]. «Похотел Богдан быти больши казначея Петра Головина» — это было уж чересчур: родовитость Головина и заурядное происхождение Богдана были всем известны. За Головина вступились земские бояре, за Богдана — Годуновы, Трубецкие и, как считает Пискаревский летописец, Щелкаловы. «И за то сталася прека межу ими, — резюмирует летописец. — И Богдана хотели убити до смерти дворяне, токо бы не утек к царе (так в источнике. — А. З.) назад»[413].
В Москве начались волнения. Ход их не вполне ясен. События происходили в то время, когда «у государя с утра» был польский посол Л. Сапега. Царь Федор принимал Сапегу 2 апреля, а следующий раз — только 22 июня. На этом основании В. И. Корецкий убедительно датирует московские волнения 2 апреля 1584 г. Они приняли внушительные размеры. Д. Боус, отпущенный из Москвы 14 мая 1584 г., сообщал, что «за это время… происходило брожение среди 20 тыс. человек… дело было направлено против… Богдана Бельского… на него напали с таким остервенением, что он принужден был спасаться в царских палатах»[414].
Рассказ Л. Сапеги о событиях в Москве передал П. Одерборн, записки которого вошли в текст «Истории о великом княжестве Московском» П. Петрея. Бельский, по словам Петрея, якобы хотел устранить детей Ивана IV и сам стать великим князем. С этой целью он «привлек к себе многих приверженцев, набрал много народа и укрепился в Кремле, но это сильно раздосадовало князей страны и весь народ, которые очень были недовольны, что опять подвергнутся игу и службе ужасного тирана, от которого только что освободились». Поэтому все единодушно выбрали государем Федора Ивановича, «осадили Кремль, поставили перед ним несколько больших пушек и так сильно обстреливали его во многих местах, что в нем было много убитых; ратные люди Бельского в ужасе оставили крепость и покинули своего повелителя; оттого он и должен был заключить договор с неприятелем, сдать Кремль и против воли согласиться на все, что сделали в это время другие»[415].
В рассказе Петрея (Одерборна) много неясностей. Некоторые из них позволяют устранить русские источники. Так, Пискаревский летописец сообщает: «Некой от молодых детей боярских учал скакати из Большего города да вопити в народе, что бояр Годуновы побивают. И народ всколебался весь без числа со всяким оружием. И Большого города ворота заперли. И народ и досталь всколебался и стали ворочати пушку большую, а з города стреляти по них. И бояре между собою помирилися в городе и выехали во Фроловские ворота, и народ престал от метежа». Последние этапы волнений рисуют Безднинский и «Новый» летописцы. Согласно первому, «по грехом чернь московская приступали к городу Большому, и ворота Фроловские выбивали и секли, и пушку болшую, которая стояла на Удобном месте, на город поворотили, и дети боярские многие на конех из луков на город стреляли. И в малые во Фроловские вородца выходили ко всей черни думной дворянин Михаиле Ондреевичь Безднин да диак Ондрей Щелкалов. И чернь уговорили и с мосту сослали»[416].
403
РК 1559–1605 гг., с. 341 (1591/92 г.); РК 1475–1598 гг., с. 349, 378, 390, 436, 486, 351, 355, 487; Севастьянова, с. 123. И. Г. Нагой из Лозьвы переведен был в Казань, где его постигла новая опала: он угодил в вологодскую тюрьму; прощен был в 1598 г. (Соловьев, кн. 4, с. 359). И. С. Нагой в 1601/02 г. служил в Алатех под Казанью (РК 1559–1605 гг., с. 341). «Сказание о Гришке Отрепьеве» сообщает, что Федор, Афанасий, Андрей и Семен Нагие разосланы были по темницам в Низовские города, где их «горкою смертию и голодною… умориша» (РИБ, т. 13, стлб. 715, 716). 10. Н. Мельников обратил внимание, что в 1583/84 г. А. Ф. Нагой сделал вклад 50 руб. в Новопечерский и Свенский монастыри (ГПБ, собр. П. Н. Тиханова, № 25, л. 14).
404
ПСРЛ, т. 14, с. 35; Мордовина, Станиславский. Состав двора, с. 180. Андрей, М. Ф. и Г. Ф. Нагие упомянуты в Угличском деле 1591 г. Позднее Михаил сослан был в Санчурск, где находился в 1601/02 г.
405
ЧОИДР, 1884, кн. 4, с. 103; Толстой, № 52, с. 229.
406
HRM, t. II, № 3, р. 3; Соловьев, кн. 4, с. 204; Флетчер, с. 122; Середонин, с. 97–98; Петрей, с. 168. Отзывы о Федоре см.: Бестужев-Рюмин К. Н. Обзор событий от смерти царя Иоанна Васильевича до избрания на престол Михаила Федоровича Романова. — ЖМНП, 1887, № 7, прим. 1–4; Иловайский Д. История России, т. III. М., 1890, прим. № 57, с. 648.
407
В черновике чина венчания Федора конюший упоминается («конюшего своего»), по после слов о нем оставлен пробел для имени конкретного лица (СГГД, ч. II, № 51, с. 73; ср.: ЦГАДА, ф. 135, отд. IV, рубр. I, № 5, л. 5-5об.; ср. списки там же, № 4, 6). Один московский летописец упоминает конюшего Бориса Годунова при описании коронации Федора (ПСРЛ, т. 34, с. 232). В разрядах с чином конюшего Борис упомянут в феврале 1585 г. (РК 1475–1598 гг., с. 359).
408
Поссевино, с. 51; Зимин. Опричнина, с, 278–282; РК 1559–1605 гг., с. 202, 204; Шумаков. Обзор, вып. 4, № 480, с. 161; ПСРЛ, т. 34, с. 232; Зимин. О составе, с. 199, 203; РК 1475–1598 гг., с. 343, 517. Г. В. Годунов умер в декабре 1597 г.
409
В 1583/84 г. П. С. Лобанов-Ростовский выступал послухом в данной Б. Ф. Годунова на село Неверова Старицкого у. (АФЗХ, ч. II, № 374, с. 418–419); Акты Юшкова, № 220, с. 216; РК 1559–1605 гг., с. 212.
410
ЦГАДА, ф. 79, кн. 18, л. 123–123 об.; Карамзин, т. X, прим. № 148; Щ, л. 664; РК 1475–1598 гг., с. 346; Савва, с. 398; РК 1559–1605 гг., с. 204. Елецкий последний раз упоминается в разрядах в 1583/84 г., а Вислоухов-Сабуров — в 1589/90 г. (РК 1475–1598 гг., с. 346, 433).
411
Ссылаясь на документ, обнаруженный А. Л. Станиславским (ЦГАДА, ф. 210 (Разрядного приказа), столбцы Московского стола, № 1144, л. 1), Р. Г. Скрынников считает, что во время поездки Федора в Троицу в 1585 г. Москвой управляла некая «семибоярщина» (Скрынников. Борьба, с. 51), развивая свою мысль о существовании этого института со времен Василия III. Но «семибоярщина» — «седьмочисленные бояре» — была известна в Москве только во времена «Смуты» после пленения В. И. Шуйского.
412
Ю. Н. Мельников обратил внимание на сообщение Л. Сапеги о том, что 2(12) апреля 1584 г., перед началом его переговоров, «какой-то смутьян упрямился из-за места» (SRP, t. 8, s. 174).
413
ПСРЛ, т. 34, с. 195.
414
Безднинский летописец, с. 195, 208 (дата «22 мая», имеющаяся в Безднинском летописце, ошибочна); ЦГАДА, ф. 79, кн. 15, л. 32об.-33об., 208 об.; ср. письмо Л. Сапеги от 16 (26) апреля 1584 г. (SRP, t. 8, s. 174–175); ЧОИДР, 1884, кн. 4, отд. III, с. 103; Сб. РИО, т. 38, с. 133–135.
415
Полосин, с. 213–214; Петрей, с. 167.
416
ПСРЛ, т. 34, с. 195; Безднинский летописец, с. 208.