Страница 78 из 91
Попытка правительства решить земельный вопрос за счет духовных корпораций окончились неудачей, и дальнейшее наступление на духовных феодалов было прекращено, ввиду того что в условиях роста реформационного движения нужно было поддержать церковь, являвшуюся верной идеологической опорой самодержавия.
В разнородном по составу правительстве Алексея Адашева назревал конфликт. Обстоятельства этого конфликта, происшедшего в 1553/54 г., крайне запутаны немногочисленными и очень тенденциозными свидетельствами современников. До нас дошли три основных источника, повествующих о событиях 1553/54 г. Первый из них — текст Синодального списка Лицевого свода, говорящий о попытке бегства за рубеж князя Семена Лобанова-Ростовского в 1554 г., с припиской, в которой раскрываются обстоятельства этого побега[1667]. Второй источник — письмо Ивана Грозного к Андрею Курбскому от 5 июля 1564 г., где говорится, что Адашев и Сильвестр во время болезни царя в марте 1553 г. хотели «воцарити» князя Владимира Старицкого[1668]. Наконец, третий источник — приписка к Царственной книге, где сообщается о боярском «мятеже» во время царской болезни[1669]. Если первый источник как будто не вызывает никаких сомнений с точки зрения достоверности сообщаемых им сведений (об опале на князя С. Лобанова-Ростовского сообщается в дипломатической переписке 1554 г.[1670]), то второй источник совершенно искажает события 1553 г.: Алексея Адашева в «измене» побоялся прямо обвинить даже составитель позднейшей версии о боярском «мятеже» — автор приписок к Царственной книге. Кроме того, в 1579 г. и Курбский отрицал, что он и его сторонники хотели возвести на престол князя Владимира Старицкого[1671].
Подвергнув источниковедческому анализу текст приписок к Царственной книге, Д. Н. Альшиц пришел к выводу, что перед нами результат искажения действительности, ибо никакого боярского мятежа в марте 1553 г. на самом деле не было[1672], а имел место лишь тайный заговор князя Лобанова-Ростовского, о котором стало известно лишь в 1554 г. Об этом «мятеже», по мнению автора, не говорится ни в одном из достоверных источников, а трое его «участников» (Н. Фуников, Д. Курлятев и Д. Палецкий) в 1554 г. даже производили следствие по делу о бегстве князя С. Лобанова-Ростовского, хотя именно с этим деятелем их связал позднее автор летописных приписок. Рассказ о «мятеже», по мнению Д. Н. Альщица, составлен был около 1567/68 г. и имел целью дискредитировать тех, кто к этому времени стали политическими противниками Ивана Грозного.
В этих построениях Д. Н. Альщица есть рациональное зерно: приписки к Царственной книге, действительно, тенденциозно излагают события марта 1553 г., но они отнюдь не измышляют их. Прежде всего непонятно, почему составителю приписок понадобилось сделать Алексея Адашева сторонником кандидатуры царевича Дмитрия, а отца Этого временщика (Федора Адашева) — защитником кандидатуры Владимира Старицкого. Если б весь рассказ представлял сплошной вымысел, то его автор должен был бы очернить в первую очередь самого Алексея Адашева и боярина Ивана Федорова (Челяднина), как наиболее колоритные фигуры противников царя (для 1567/1568 гг.), а этого он не сделал. Рассказ приписок о «мятеже» 1553 г. в целом совпадает со сведениями о бегстве князя С. Лобанова-Ростовского. Вероятнее, что связи Д. Курлятева, Д. Ф. Палецкого и Н. Фуникова с князем С. Лобановым-Ростовским не были столь явными, чтобы в 1554 г. они были общеизвестны. Не укладывается и фактический состав «заговорщиков» 1553 г. в схему Д. Н. Алыщица о попытках царя очернить его идеологических противников. Так, в частности, не было оснований в 1567–1568 гг. для того, чтобы «клеветать» на Н. Фуникова: ведь еще в декабре 1568 г. он был казначеем и пользовался доверием царя[1673] (казнь его относится к 1570 г.). Князь Д. Ф. Палецкий вообще умер за десять лет до составления приписок и возводить на него «поклеп» не было надобности. С другой стороны, ориентация Палецкого на старицких князей весьма вероятна: ведь его сестра была замужем за В. П. Борисовым, племянницей которого была княгиня Ефросинья Старицкая[1674].
Д. Н. Альшиц не упоминает, что в приписках к Царственной книге упоминается также князь И. М. Шуйский (отсутствует в рассказе о бегстве князя С. Лобанова-Ростовского). Выдумывать измену этого князя, умершего в почете в 1559 г., также не было необходимости. Но вот что особенно странно — это отсутствие среди «мятежников» 1553 г. Куракиных-Булгаковых, которые в 1554 г. были в заговоре вместе с князем С. Лобановым-Ростовским. Ведь в 1565 г. И. Куракин вместе с заговорщиком Д. Немым был пострижен в монахи, а в 1566 г. казнили Д. Куракина. Казалось бы, что именно Куракины должны были остаться среди «мятежников». Этого, однако, нет.
Итак, отрицать вероятность основного содержания приписок к Царственной книге нет никаких оснований.
Своеобразную оценку событий 1553 г. дает И. И. Смирнов, который считает бесспорным «высокую степень достоверности» сведений приписки Царственной книги[1675]. Доказывается этот тезис ссылками на крестоцеловальные записи, данные князем Владимиром Старицким в 1553 г. и 1554 г. Однако сам факт существования подобных записей не может служить «главным аргументом» в пользу достоверности приписок, ибо князь Владимир мог быть приведен к присяге в 1553 г. просто в связи с болезнью Ивана IV и крестоцелованием наследнику — царевичу Дмитрию, а в 1554 г. в связи с рождением нового наследника — Ивана Ивановича[1676].
Разбирая самое существо событий 1553 г., И. И. Смирнов считает, что речь шла об организации переворота в пользу Владимира Старицкого. В этой обстановке, по его мнению, в составе царского окружения произошел раскол: Захарьины остались верны царю, а Алексей Адашев и Сильвестр, не рассчитывая сохранить свое положение руководящих государственных деятелей при малолетнем Дмитрии, примкнули к «боярам-мятежникам»[1677]. Итак, оказывается, существо дела заключалось в борьбе за власть внутри единой группировки, которая ранее опиралась на дворянство. И- И. Смирнов не считается с тем, что по Царственной книге Алексей Адашев выступает как сторонник царя, а не Владимира Старицкого. По его мнению, позицию Алексея Адашева определяет не его кресто-целование Дмитрию, а поведение его отца[1678].
Никаких существенных изменений в политике до и после марта 1553 г., по мнению И. И. Смирнова, не произошло: продолжало действовать все то же стремление правительства в первую очередь удовлетворить интересы дворянства. Печальный эпизод, имевший место в 1553 г., означал «тяжелое поражение княжеско-боярской реакции» и только.
Нам представляется, что дело было значительно сложнее.
1 марта 1553 г. тяжело заболел Иван IV[1679]. Многие даже предполагали, что болезнь будет иметь смертельный исход. В такой обстановке царь поспешил составить завещание («духовную свершити»), в которой обычно содержались распоряжения о судьбах государства после смерти московского государя[1680]. Сразу же вслед за составлением духовной Иван IV отдал распоряжение привести к присяге наследнику престола, малолетнему («пеленочнику») сыну Дмитрию, старицкого князя Владимира и бояр. Сначала целовали крест ближние бояре: князь И. Ф. Мстиславский, князь В. И. Воротынский, И. В. Шереметев, М. Я. Морозов, Д. Р. Юрьев, посольский дьяк И. М. Висковатый, а также думные дворяне А. Ф. Адашев и И. Вешняков. Двойственную позицию занял ближний боярин князь Д. Ф. Палецкий, который присягнул Дмитрию, но одновременно сообщил Владимиру Старицкому, что готов ему служить и что не является противником его кандидатуры на русский престол. Ближний боярин Д. И. Курлятев и казначей Никита Афанасьевич Фуников объявили себя больными и приняли присягу значительно позже, «как уже мятеж минулся». Ходили упорные слухи, что они «ссылались» с князем Владимиром Старицким, ибо «хотели его на государство, а царевича князя Дмитрея для младенчества на государство не хотели»[1681].
1667
ПСРЛ, т. XIII, ч. 1, стр. 237–238.
1668
«Послания Ивана Грозного», стр. 40.
1669
ПСРЛ, т. XIII, ч. 2, стр. 522–526.
1670
Сб. РИО, т. LIX, № 29, стр. 452–453.
1671
РИБ, т. XXXI, стб. 133–134.
1672
Д. Н. Альшиц, Происхождение и особенности источников, повествующих о боярском мятеже 1553 г. («Исторические записки», кн. 25, стр. 266–292); его же, Крестоцеловальные записи Владимира Андреевича Старицкого и недошедшее завещание Ивана Грозного («История СССР», 1959, № 4, стр. 147–155).
1673
В. И. Савва, указ. соч., стр. 395.
1674
ПСРЛ, т. XIII, ч. 2, стр. 523.
1675
И. И. Смирнов, Очерки, стр. 483.
1676
Д. Н. Альшиц, Происхождение и особенности источников, повествующих о боярском мятеже 1553 г., стр. 283; его же, Крестоцеловальные записи… стр. 150–154.
1677
И. И. Смирнов, Очерки, стр. 270.
1678
И. И. Смирнов, Очерки, стр. 271.
1679
ПСРЛ, т. XIII, ч. 1, стр. 523.
1680
Духовная грамота 1553 г. до нас не дошла. Она потеряла уже вскоре законодательную силу из-за смерти царевича Дмитрия (упомянутого в ней наследника престола). Судя по завещанию Ивана IV 1572 г. (которое вероятно основывалось на духовной 1553 г.), одним из важнейших источников духовной 1553 г. было недошедшее до нас завещание Василия III (о нем см. А. А. Зимин, Княжеские духовные грамоты начала XVI в., Стр. 279–287).
1681
ПСРЛ, т. XIII, ч. 2, стр. 523.