Страница 71 из 91
Такая же примерно картина наблюдается и в отношении окольничих. Здесь последовательно помещены: И. М. Воронцов[1529], Д. А. Чеботов[1530], А. Д. Плещеев[1531], Давыд Ф. Палецкий[1532], А. Ф. Адашев[1533], М. В. Яковлев[1534]. Последним среди окольничих и других помещен А. А. Бутурлин[1535].
Итак, Дворовая тетрадь была действующим документом, к которому последовательно приписывались на протяжении 50–60-х годов XVI в. все новые данные о составе государева двора вплоть до начала 1562 г.[1536] Ее первоначальный текст был составлен в 7060 (1551/52 г.). Характерно, что среди бояр и окольничих, получивших свои звания до 1552 г., нет такого хронологически стройного порядка, как для лиц, получивших думные чины в более позднее время. Так, В. В. Морозов и И. Я. Чеботов, сведения об окольничестве которых относятся к лету 1551 г.[1537], помещены в разных местах списка: один — четвертым, а другой — через семь человек.
Таким образом, анализ текста Дворовой тётради подтверждает сведения пометы Музейного списка о составлении основной части памятника в 1551/52 г.
Благодаря Музейной рукописи устраняются и другие неточности, имевшиеся в Никифоровском списке[1538]. Если ранее мы имели только один список Дворовой тетради, содержащей интереснейшие пометы о служебных перемещениях верхов московского дворянства, то теперь к этому списку прибавляется другой, не только корректирующий его сведения, но и дающий ряд новых и интересных помет, опущенных составителем Никифоровского списка[1539]. В то же время Никифоровский и Музейный списки восходят к общему протографу, который хотя и не был подлинником 1551/52 г., но представлял собою один из списков 50-х годов XVI в.[1540] Дело в том, что в обоих списках имеются текстуально совпадающие пометы[1541], говорящие о том, что их протограф не был подлинником[1542]. В Музейном списке (в отличие от Никифоровского) значительная масса помет находится на полях или между строк: составитель этого списка копировал их размещение, имевшееся, очевидно, в протографе. Однако много помет не выделено из самого текста памятника, как это было, очевидно, и в самом протографе.
Весьма возможно, что составитель протографа Никифоровского и Музейного списков Дворовой тетради брал свои данные не только из подлинника 1551/52 г., но и из приказной документации XVI в. (боярские списки, десятой).
Новые материалы Дворовой тетради дают дополнительные сведения о служебной деятельности в середине XVI в. видных представителей господствующего класса феодалов, многие из которых вошли впоследствии в состав войска опричников.
Составление Дворовой тетради оформляло выделение привилегированной части служилых людей в особую группу, служивших по дворовому списку (в отличие от городового дворянства). Дворовые дети боярские составляли основной контингент представителей господствующего класса, который назначался на высшие военные и административные должности. Поэтому составление Дворовой тетради отвечало интересам верхов русского дворянства и являлось попыткой осуществить в иных формах проект 1550 г. о выделении из числа дворян «тысячников», без применения для этой цели каких-либо массовых земельных пожалований.
Почти одновременно с разработкой проекта испомещения тысячников правительство принимало меры к подготовке секуляризации церковно-монастырского землевладения. Нестяжательское окружение Сильвестра, одного из фактических руководителей правительства компромисса, как ранее в начале XVI в. Нил Сорский и Вассиан Патрикеев, идеологически обосновывало необходимость ликвидации земельных богатств церкви. Представитель крайнего течения нестяжателей — старец Артемий сначала говорил Ивану IV, а затем и писал в послании к церковному собору 1551 г., что следует «села отнимати у монастырей»[1543].
15 сентября 1550 г. правительство обсуждало с митрополитом Макарием вопрос о церковно-монастырских слободах, стремясь конкретизировать общие положения статьи 91 Судебника 1550 г.[1544] Очевидно, около 15 сентября 1550 г. митрополит Макарий произнес большую программную речь в защиту права монастырей на владение недвижимыми имуществами[1545]. Однако, несмотря на это выступление главы русской церкви, рядом своих земельных привилегий церковникам пришлось поступиться.
Согласно «приговору» 15 сентября 1550 г., духовным феодалам запрещалось основывать новые слободы, хотя старые за ними сохранялись[1546]. В церковно-монастырских слободах запрещалось ставить новые дворы (за исключением случаев семейного раздела). П. П. Смирнов полагает, что формулировка «слободам всем новым тянути с городскими людьми во всякое тягло и з судом» открывала перспективу двойного обложения слобод на государя и частного владельца, ибо в ней прямо не сказано о конфискации новых слобод[1547]. Но включение в государево тягло было следствием изъятия из юрисдикции беломестца. Так что о двойном тягле не могло быть и речи.
Из новых слобод на посад выводились бежавшие туда посадские люди закладчики[1548]. Запрещался впредь прием в эти слободы городских людей новоприходцев (кроме казаков). В запустевшие слободы разрешалось сзывать людей, но из сельских местностей (за неделю до и после Юрьева дня), а не с посада. В те же сроки разрешался выход слободским людям духовных беломестцев на посад или в деревню. В целом же «приговор» 15 сентября 1550 г. носил компромиссный характер, ибо сохранял за духовными феодалами старые слободы и предоставлял им даже некоторые возможности для пополнения их населения со стороны[1549]. Вопрос о частновладельческих слободах был окончательно решен лишь Соборным уложением 1649 г.
Осифлянское руководство русской церкви стремилось предотвратить нависшую над ней угрозу секуляризации. Вместе с тем в обстановке резкого обострения классовой борьбы в стране оно понимало необходимость укрепления своего авторитета, проведения срочных мер по борьбе с наиболее вопиющими нарушениями основных устоев церковно-монастырской жизни, поскольку подобные нарушения подрывали авторитет церкви в глазах у миллионов верующих. Встал вопрос о созыве нового церковного собора.
Назревало столкновение между правительством Адашева и Сильвестра, стремившихся использовать заинтересованность боярства и дворян в ликвидации земельных богатств церкви, и осифлянским руководством церкви, возглавлявшимся митрополитом Макарием.
Накануне и во время церковного собора правительство пытается укрепить свои позиции среди высших церковных иерархов. В конце 1550 — начале 1551 г. епископом рязанским был назначен архимандрит новгородского Юрьева монастыря Кассиан, откровенный противник осифлян. Во время Стоглава в Москву вызывается игумен Соловецкого монастыря Филипп, принадлежавший к известной боярской фамилии Колычевых. В 1537 г. в связи с делом князя Старицкого были казнены троюродные братья Федора (Филиппа), а сам он был пострижен в монахи. Колычевы принадлежали к оппозиционному боярству. Характерна близость Филиппа к заволжским старцам и Сильвестру, который, как и семейство Колычевых, поддерживал старицких князей[1550].
1529
В сентябре 1552 г. уже окольничий (ДРК, стр. 157).
1530
По разрядам упоминается как окольничий впервые весною 1555 г. (ДРК, стр. 175); впрочем, он мог получить свое звание ранее этого: в разрядах он с 1550 г. (когда еще не был окольничим) до 1555 г. не упоминается.
1531
В сентябре 1552 г. уже окольничий (ДРК, стр. 157).
1532
Летом 1553 г. уже окольничий (ДРК, стр. 162).
1533
В ноябре 1553 г. уже окольничий (ДРК, стр. 5).
1534
Летом 1555 г. уже окольничий (ДРК, стр. 173).
1535
Получил звание окольничего к 1561 г. (Сб. РИО, т. LXXI, СПб., 1892, № 3, стр. 33).
1536
Среди окольничих нет 3. И. Овчина-Плещеева и И. М. Хворостинина, сведения об окольничестве которых относятся к концу 1562 г. («Витебская старина», т. IV, Витебск, 1885. стр. 32, 38; ДРК, стр. 234).
1537
ДРК, стр. 149; Н. П. Лихачев, Сборник актов, вып. II, стр. 219.
1538
Так, оказывается, что И. Г. Морозов умер только в 1554/55 г. — «63-го, умре» (ср. л, 86). Вместо неверной даты 7056–7066 (л. 102 об.), вместо 7094–7064 (л. 147), вместо 7060–7062 (л. 116 об.), 7065 (л. 117), 7067 (л. 127 об.). Таким образом первые датированные пометы относятся теперь к 7062 г.
1539
Например, Д. Д. Пронский «63-го, умре», М. В. Глинский «68-го, умре», С. И. Микулинский «68-го, умре», Ф. Г. Адашев «65-го, умре», Я. А. Салтыков «66-го, июня, боярин», Дав. Ф. Палецкий «66-го, июня, умре», Ф. П. Головин «65-го, умре», С. В. Яковлев «65-го, ген[варя], боярин»; Сыдавной Зачесломский не «в доме», а в «ызыманье» (Тысячная книга, стр. 151).
1540
Более поздним временем датировать протограф нельзя, ибо тогда Дворовая тетрадь уже не использовалась в повседневном делопроизводстве.
1541
См., например, л. 86 об. («В подлинно почернен»); л. 131 об. («Над ним же пис[ано], у царицы»); л. 133 («Прозвища не написано»).
1542
См., например, л. 116 об. («62 году отставлен»), л. 117 об. («помечен вдвое»).
1543
РИБ, т. IV, стб. 1440. О взглядах Артемия подробнее см. А. А. Зимин, И. С. Пересветов и его современники, стр. 153 и след.
1544
Скорее всего 15 сентября 1550 г. парь обсуждал вытекающие из статьи 91 Судебника 1550 г. конкретные выводы о монастырских слободах («Лета 7059-го сентября в 15 говорил со царем… Макарей, митрополит всея Русии. Приговорил есми, государь, прежде сего (подчеркнуто нами. — А. 3.) с нами…о слободах» («Памятники русского права», вып. IV, стр. 580). Так называемый «приговор» 1550 г. сохранился, следовательно, в записи о беседе 15 сентября 1550 г. Ивана IV с Макарием, помещенной в главе 94(98) Стоглава. Поэтому Б. А. Романов считает вообще, что эта глава содержала изложение второго приговора о возвращении в тягло посадских людей, вышедших в новые слободы (ср. статью 91 Судебника 1550 г.) и церковный проект нового указа о слободах: со слов «а впред бы» до конца («Судебники XV–XVI веков», стр. 330–331). Соображения Б. А. Романова представляются нам весьма убедительными и вопрос о том, в какой мере «приговор» 15 сентября 1550 г. (или его проект) был принят правительством и осуществлялся на практике, остается открытым.
1545
Опубликована в отрывках Н. Тихонравовым в кн. «Летописи русской литературы и древности», т. V, М., 1863, стр. 129–136. Подробнее см. А. А. Зимин, Пересветов и его современники, стр. 75.
1546
«Слободам всем новым тянути з городцкими людми во всякое тягло, и з судом… В новых слободах ведает бог да тьт, государь, опричь суда» («Памятники русского права», вып. IV, стр. 580). Пытаясь разрешить видимое противоречие приговора («и з судом» — «опричь суда»), М. А. Дьяконов предположил, что оговорка «опричь суда» ограничивала действие «приговора» и была внесена уже на Стоглаве (М. А. Дьяконов, Очерки из истории сельского населения в Московском государстве, стр. 3). И. И. Смирнов слова «опричь суда» трактует как указание на наместничий суд, который он почему-то противопоставляет подведомственности слобод царю (И. И. Смирнов, Очерки, стр.,369). Скорее всего речь шла о сохранении подсудности церковных людей митрополиту, что подтвердил Стоглав.
1547
П. П. Смирнов, Посадские люди и их классовая борьба до середины XVII в., т. I, стр. 120–121.
1548
В действительности выводу подлежали посадские люди как жившие в новых, так и в старых церковных слободах. В 1552 г. в серпуховском писцовом наказе читаем: «Городпким людем торговым и мастеровым в тех дворех на церковных местех не жити», а если они все-таки станут жить в церковных дворех, то их следует «вывозити да сажати в свои в старые дворы в тяглые» (П. Симеон, указ. соч., стр. 329),
1549
Ср. И. И. Смирнов, Очерки, стр. 371–372.
1550
Позднее Сильвестр окончил свою жизнь в Соловецком монастыре, где пользовался расположением игумена (Леонид, Жизнь св. Филиппа, митрополита московского и всея России, М., 1861, стр. 61). Очевидно, не без содействия Филиппа бежал в 1554 г. в Литву присланный «на смирение» в Соловецкий монастырь троицкий игумен Артемий, соратник Сильвестра.