Книга Страшного суда

Жена мажордома маленькая и тощая, с острым личиком и пепельными светлыми волосами. Кажется, подозрения леди Имейн, что это жена «вводит мажордома в грех», не беспочвенны. Она пришла в подбитом мехом киртле с длиннющими рукавами, чуть не до пола, и ребенок у нее был завернут в шерстяное одеяло тонкой вязки, а разговаривает она, странно растягивая слова, видимо, в подражание выговору леди Имейн.

«Зарождающийся средний класс», как сказал бы мистер Латимер, нувориши, ждущие своего часа, который наступит через тридцать лет, когда грянет чума и унесет с собой треть аристократии.

— Это ее нашли в лесу? — полюбопытствовала жена мажордома с порога — безо всяких церемоний и «приличествующей скромности», улыбаясь леди Имейн, как старой подруге.

— Да. — Леди Имейн умудрилась вложить в один короткий слог раздражение, презрение и неприязнь.

Жена мажордома как ни в чем не бывало подошла к кровати — и отшатнулась, единственная из всех выказывая опасение заразиться.

— У нее не (какая-то там) горячка?

Переводчик не разобрал слово, и я тоже — из-за неудобоваримого выговора. Флоронийская? Флорентийская?

— Рана на голове, — отрезала Имейн. — От нее и горячка в груди.

Жена мажордома кивнула.

— Отец Рош рассказал, как они с Гэвином нашли ее в лесу.

Имейн поджала губы, осуждая панибратское упоминание рыцаря по имени, и жена мажордома, в этот раз уловив недовольство, быстренько убралась заваривать ивовую кору. Даже коротенький реверанс изобразила у порога.

После ухода Имейн ко мне пришла Розамунда — подозреваю, ее назначили приглядывать за мной, чтобы я снова не сбежала, — и я поинтересовалась, правда ли, что Гэвин обнаружил меня не один, а с отцом Рошем.

— Нет, — ответила Розамунда. — Гэвин встретил отца Роша по дороге и поручил присмотреть за вами, чтобы самому отправиться обратно на поиски разбойников, но никого не нашел, и они вдвоем привезли вас сюда. Вам не о чем беспокоиться. Гэвин перевез все вещи в поместье.

Я не помню, чтобы отец Рош появлялся до того, как меня уложили в светлице, но если это правда и Гэвин встретил его недалеко от переброски, может, он знает место...

(Пауза.)

Я думаю над словами леди Имейн: «Горячка от головы перекинулась на грудь». Похоже, никто здесь не понимает, что я больна. Они спокойно пускают ко мне девочек, насторожилась только жена мажордома, однако и та, узнав, что у меня «горячка в груди», подошла к кровати уже без опаски.

Но ведь она боялась заражения в принципе, и Розамунда на мой вопрос, почему она не пошла с матерью навестить коттера, ответила как о само собой разумеющемся: «Матушка меня не берет. Коттер хворает».

Судя по всему, они не понимают характера моей болезни. Ярко выраженных симптомов вроде оспы или сыпи у меня нет, а жар и бред они приписывают ране на виске. В Средние века раны часто воспалялись, и заражение крови не было редкостью, но для других это не заразно, вот и нет нужды держать девочек подальше от больной.

Впрочем, никто пока и не заразился. Я здесь уже пять дней, а у вирусов инкубационный период от двенадцати до сорока восьми часов.

Доктор Аренс говорила, что больной наиболее заразен как раз до появления симптомов; вполне возможно, я уже перестала быть заразной, когда девочек пустили в комнату. Либо они все давно этим переболели, и у них иммунитет. Жена мажордома подозревала у меня какую-то «флорентийскую» или «флантийскую» горячку; а мистер Гилкрист утверждает, что в 1320-м здесь прошла эпидемия гриппа. Может, его я и подхватила.

Сейчас день. Розамунда сидит под окном, вышивая темно-красной шерстью по льну, а рядом со мной прикорнул Черныш. Теперь я понимаю, мистер Дануорти, как вы были правы. Я оказалась совсем не готова и совершенно не представляла, как оно будет на самом деле. Вы ошиблись лишь в одном: Средневековье не похоже на сказку.

Сказки тут на каждом шагу: красная, как у Красной Шапочки, накидка Агнес, крысиная клетка, плошки с кашей, хижины из веточек и прутиков, которые легко сдует злой и страшный серый волк.

Колокольня похожа на башню, в которой томилась Рапунцель, а Розамунда, румяная и темноволосая, склонившаяся в белом чепце над шитьем, — ни дать ни взять Белоснежка.

(Пауза.)

Снова жар. В комнате пахнет дымом. Леди Имейн, преклонив колени рядом с кроватью, молится с часословом в руках. Опять послали за женой мажордома. Видимо, дела мои совсем плохи, раз леди Имейн согласилась ее снова принять. Позовут ли священника? Если да, надо спросить, вдруг он знает, где Гэвин меня нашел. Здесь так жарко! Вот это уже мало похоже на сказку. За священником посылают, только когда человек при смерти, но вероятность смерти от пневмонии в начале XIV века составляет, согласно расчетам, лишь семьдесят два процента. Надеюсь, священник придет поскорее — пусть скажет, где переброска, и подержит меня за руку.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Пока Мэри выясняла у Колина, как ему удалось пробраться за оцепление, госпитализировали еще двоих — оба студенты.

—Да раз плюнуть! — отмахнулся Колин. — Кордон работает на выход, а не на вход — всех впускать, никого не выпускать. — Он уже готов был поделиться подробностями, но тут пришла дежурная из регистратуры.

Мэри попросила Дануорти сходить с ней в приемный покой, посмотреть, не узнает ли он кого из вновь поступивших.

—А ты сиди здесь, — велела она Колину. — Ты и так достаточно натворил для одного вечера.

Никого из новеньких Дануорти не узнал, но это не имело значения. Оба больных были в сознании и здравом уме и уже диктовали дежурному врачу фамилии всех своих контактов, когда пришли Дануорти и Мэри. Профессор посмотрел на обоих студентов по очереди и покачал головой.

— Возможно, они из толпы прохожих на Хай-стрит, сложно сказать.

— Ничего, — утешила Мэри. — Хочешь, иди домой.

— Я думал досидеть уж тут до анализа крови.

—Анализ ведь только в... — Мэри глянула на часы. — Боже мой, уже седьмой час!

—Тогда я пойду поднимусь к Бадри.

Бадри спал, и сестра попросила его не будить.

— Конечно, не буду, — кивнул Дануорти и спустился в комнату ожидания.

Посреди нее сидел по-турецки Колин, роясь в своей сумке.

— А где бабушка Мэри? Кажется, я ее слегка напрягаю своим приездом?

— Она думала, что ты благополучно вернулся в Лондон. Твоя мама сказала ей, что поезд остановили в Бартоне.

— Так и было. Всех высадили и пересадили на обратный поезд до Лондона.

— А ты потерялся при пересадке?

— Нет! Я как услышал разговоры про карантин, про страшную болезнь, про то, что все умрут... — Он не договорил, усиленно роясь в сумке, что-то доставая и перекладывая — кассеты, карманный визик, пару ободранных грязных кроссовок. Истинный внук своей бабушки. — А мне, получается, торчать с этим Эриком и пропустить все самое интересное?

— С Эриком?

— Ну, с этим маминым. — Колин извлек из недр сумки огромный красный леденец и, сняв с него несколько прилипших ворсинок, сунул в рот. Щека раздулась, как от флюса. — Самый некрозный тип на свете, — сказал он, перекатывая леденец языком. — В Кенте живет, у него дома скука смертная.

— И ты сошел с поезда в Бартоне. А потом как? Пешком до Оксфорда?

Колин вытащил изо рта леденец — тот уже успел из красного превратиться в зеленовато-синий с разводами, — осмотрел его критически со всех сторон и сунул обратно в рот.

— Нет, конечно. Далековато там пешком топать от Бартона до Оксфорда. Взял такси.

—Да, действительно.

—Я сказал таксисту, что пишу заметку о карантине для школьной газеты и хочу снять кордон на визик. Визик у меня с собой, так что вполне логично. — Продемонстрировав карманный планшеток, мальчишка запихнул его обратно в сумку и продолжил раскопки.

— И он тебе поверил?

— Вроде бы. Спросил, из какой я школы. Я типа обиделся: «Что, разве так не видно?» Он предположил, что из Сент-Эдвардса, и я сказал: «Конечно!» Наверное, поверил. До оцепления ведь довез.