Страница 76 из 90
Врач напряжённо следил за Иваном Александровичем, опасаясь сердечного приступа, обморока, чего угодно. Но Иван Александрович положил пакетик в карман, повернулся, и, не сказав ни слова, почему-то припадая на правую ногу, пошёл по аллее к выходу из больницы. Врач и сестра провожали его взглядами, пока он не скрылся за поворотом.
Совершенно механически Иван Александрович проехал через весь город на метро, потом на автобусе доехал до дома. В голове было совершенно пусто, только стояло какое-то противное гудение и хотелось пить.
Войдя в квартиру, Иван Александрович не стал раздеваться, а сразу прошёл в комнату. Он оглянулся, и внезапно его полоснуло по сердцу. Он понял, что дом умер вместе с его женой. Вещи, которые выбирала и покупала жена, находила им в доме свои места, умерли вместе с ней и превратились в бессмысленные куски стекла, дерева и камня. Они будут стоять на своих местах, и теперь никто, кроме Ивана Александровича, их не переставит, не вытрет с них пыль, не сменит цветы в вазе. От этого грубого и беспощадного осознания смерти Иван Александрович внезапно потерял дыхание. Воздух застрял в его груди, и он с ужасом почувствовал, что не может ни вдохнуть, ни выдохнуть. Из глаз хлынули слезы. Схватившись за спинку стула, уже в последнюю секунду, теряя сознание, Иван Александрович с хриплым, каркающим криком сумел сделать вдох. Он понял, что сейчас в этом доме ему оставаться нельзя. Трясущимися руками он запер дверь и пешком пошёл в институт.
Ничего не видя вокруг, Иван Александрович поднялся на второй этаж, вошёл на кафедру и повернул направо, в учебную часть. За ним шёл испуганный дежурный офицер, сжимая в руках аптечку…
Иван Александрович сел за стол, достал из кармана футляр с очками, щелчком открыл его, потом закрыл, потом снова открыл… и начал медленно заваливаться влево.
Через два месяца Ивана Александровича выписали из «кардиологии» военного госпиталя и отправили долечиваться сначала в один санаторий, потом в другой. На работу он больше не выходил, и вскоре на его место пришла новая сотрудница – весёлая худенькая девушка, приехавшая учиться в Москву из Холмогор. На дневное отделение она не поступила, поэтому днём стала работать на кафедре, а училась на вечернем. Кафедральный народ, разузнав о том, что новенькая – землячка Ломоносова, повесил у неё над столом портрет первого российского академика, и каждый раз, заходя в учебную часть, лживыми голосами поражался сходству всех «холмогорских».
В обычной институтской текучке об Иване Александровиче стали забывать, но однажды дежурному по кафедре позвонили из штаба ВДВ.
– Иван Александрович у вас работал?
– Да, у нас…
– Зам командующего приказал вам сообщить, что он умер. Организация похорон на нас, имеем достаточный опыт, – хмыкнул десантник, – но если кто-то из ваших захочет проститься, позвоните сыну Ивана Александровича, – и продиктовал телефон.
Узнав о смерти Ивана Александровича, офицеры пустили фуражку по кругу, кое-какие деньги начальник выбил в профкоме. Их как раз хватило, чтобы купить хороший венок и цветы. Чтобы уточнить место и время прощания, начальник набрал номер сына Ивана Александровича и кратко изложил суть дела.
Энергичный голос в трубке запнулся только на секунду:
– Вы… вот что… Цветов достаточно, так что вы венок сдайте обратно, а деньги пусть мне подвезёт тот из ваших, кто приедет на похороны.
Отец и сын
Быль
Я сидел в преподавательской и тихо, но вдумчиво матерясь, составлял план-календарь мероприятий учебного сбора, одним глазом заглядывая в календарь обычный перекидной, другим в план-график прохождения сбора, а третьим, сакральным – в программу военного обучения и положение о военных кафедрах. Другие, не менее захватывающие документы, были разложены на соседних столах, поскольку в преподавательской я был один.
Начинать рассказ с местоимения «я» вообще-то некрасиво и невежливо по отношению к читателю, но в данном случае ничего не поделаешь, эта история начинается именно с того, что я сидел в преподавательской и копался в бумагах.
Вторую неделю город был накрыт пыльным и удушливым колпаком июньской жары. За ночь дома, тротуары и припаркованные автомобили не успевали остыть, а метро встречало утренних пассажиров липкой, болотной духотой.
Стеклянная стена преподавательской выходила на солнечную сторону и никакие шторы не спасали. Согласно институтским легендам, новое здание на проспекте Вернадского было спроектировано для какой-то африканской страны, робко вставшей на путь социализма. Однако, ознакомившись с проектом, африканцы схватились кто за сердце, а кто и за копья, и перешли на тёмную сторону силы, предавшись мировому империализму.
Проект храма позитивистской науки оказался никому не нужен, и вот тут-то на него и наложил предприимчивую лапу наш ректор. Чертежи быстренько доработали, убрав систему централизованного кондиционирования, лифты и прочую буржуазную заразу; здание привязали к местности, встроили рахитичное отопление, и через каких-нибудь пятнадцать лет на замусоренном пустыре возникло гордое здание. Угрюмые мизантропы-архитекторы встроили в корпуса института чудовищные сквозняки, которые сносили со столов не только бумаги, но и увесистые книги, поэтому преподаватели и студенты научились, подобно ниндзя, стремительно прошмыгивать в двери, захлопывая их за собой снайперским пинком.
Увлёкшись любимым делом офицера-преподавателя, я не услышал скрипа открываемой двери, но ощутил мощный воздушный поток, повлёкший ворох бумаг на столе к открытому окну.
– Дверь, бля!!! – завопил я, падая с раскинутыми руками на стол.
Вошедший промолчал, и тогда я, как умирающий лебедь, вывернул шею, чтобы увидеть, кого внесло в преподавательскую и почему эта ходячая ошибка эволюции не закрывает дверь.
Оказалось, что ко мне забрёл какой-то гражданский. Уяснив, наконец, сложившуюся ситуацию, он поспешно прикрыл дверь.
– Вы к кому? – спросил я, получив, наконец, возможность снять руки с бумаг и принять более-менее естественную позу.
– Я бы хотел видеть начальника пятого курса, – объяснил посетитель.
– Прошу! – показал я на свободный стул, – это я и есть.
Обычный мужичок, за сорок, с изрядной лысиной, весь какой-то сероватый, невзрачный, я бы сказал, мышевидный.
– Я отец студента (тут он назвал фамилию), и хотел бы узнать, где он будет проходить сбор.
Я порылся в списках и назвал гарнизон.
– Кстати, в эту точку еду я сам.
– Очень хорошо! – обрадовался мышевидный. – Скажите, а… вы моего сына знаете?
– Нет, я в их взводе занятия не вёл. А что?
– Ну… гм… – замялся он, – видите ли, мальчик немного… своеобразный…
– У него что, проблемы со здоровьем?
– Нет, что вы, в обычном смысле – нет, иначе он не смог бы поступить, но…
Я молча ждал, пока мой собеседник выберется из неудобного положения, в которое он сам себя загнал. Если он скажет «больной», я отправлю парня на военно-врачебную комиссию, а если скажет «здоров», тогда вообще непонятно, зачем он пришёл и завёл этот разговор.
– Я бы хотел попросить…ну… чтобы в части вы уделяли моему сыну немного больше внимания, чем остальным, вот и всё… – наконец сформулировал он.
– Хорошо, не беспокойтесь, – я пододвинул к себе ежедневник, – всё будет в порядке, полк хороший, я там уже проводил сбор, условия нормальные, от Москвы не очень далеко, вы можете приехать к нему на Присягу.
– Да, – сказал он, – я приеду. Обязательно. Извините за беспокойство. Всего доброго.
После ухода моего странного гостя я, конечно, сразу же нашёл личную карточку его сына. Ничего особенного. Парень неплохо учился, взысканий не имел. Так… Ну, аттестации командира взвода, написанные под диктовку куратора, мы пропустим… Вот, автобиография. Тоже ничего необычного. Мать умерла, не повезло парню… В институт поступил сразу после школы… Годен с незначительными ограничениями… Оп-паньки… Отец – сотрудник КГБ! Надо же… Хотя, кто их знает, может, чиновник какой, кадровик или снабженец…