Страница 74 из 90
Дежурный по военкомату, капитан-связист, был увлечён решением кроссворда и на Ивана Александровича даже не взглянул. Иван Александрович, было, собрался сделать офицеру замечание тем холодным и язвительно-вежливым тоном, который он давно выработал в общении с подчинёнными и младшими по званию, но вспомнил, что он без формы. Иван Александрович вдруг представил реакцию этого капитана, которому выговаривает какой-то гражданский, и испытал от этого такую неловкость, что с ненужной силой дёрнул за ручку двери, стараясь поскорее войти внутрь. Дверь не поддавалась. Иван Александрович дёрнул ещё раз, дверь заскрипела, но не открылась. Капитан отложил газету, удивлённо глянул через стекло и нажал кнопку. Щёлкнул электрический замок, и Иван Александрович, красный от унижения, влетел в коридор военкомата.
В пенсионном отделе ему пришлось отстоять маленькую очередь, стараясь не слышать визгливые голоса старух, которые с расчётливым старческим эгоизмом обсуждали порядок получения пособия на погребение своих мужей-отставников.
Через час Иван Александрович вышел на улицу, сжимая в руке сырую от клея книжечку. Неряшливо напечатанное на дешёвом картоне пенсионное удостоверение по формату напоминало удостоверение личности генерала, которое Иван Александрович так хотел получить – и не получил.
Иван Александрович окончил общевойсковое командное училище и должен был служить в пехоте, но стремительно растущим «Войскам дяди Васи» не хватало младших офицеров, и ему предложили перейти в ВДВ. Энергичный, жёсткий и целеустремлённый командир быстро продвигался по службе, и, в то время как его однокашники командовали батальонами, он уже был полковником и занимал должность начальника штаба воздушно-десантной дивизии. На этой должности Иван Александрович тоже задерживаться не собирался, но перспективы получить генеральские погоны не просматривались. Можно было, конечно, ждать, пока освободится должность комдива, но, во-первых, эта должность была «вилочная», а во-вторых, долго ждать Иван Александрович не любил.
Вскоре представился подходящий случай: в дивизионной баньке отмечали окончание работы московской комиссии, и Иван Александрович, улучив момент, подошёл к её председателю и, смущаясь, попросил посодействовать в служебном росте. Председатель комиссии, который по наблюдениям Ивана Александровича употребил уже не менее литра, почесал за ухом, хмыкнул и сказал: «Ладно, подумаем».
На следующий день комиссия улетела в Москву, а Иван Александрович долго пытался понять, было ли обещание подумать обычной пьяной болтовнёй, о которой не помнят на следующее утро, или генерал просьбу запомнил.
Прошёл месяц, потом ещё один, Иван Александрович уже начал забывать о разговоре, как вдруг у него на столе затренькал телефон ЗАС. Звонил тот самый генерал. Оказалось, он ничего не забыл.
– В общем, так, – пробулькал генеральский голос в трубке, – в войсках ты лампасы будешь ждать до морковкина заговенья. Но есть вариант. Через год уходит на дембель начальник управления штаба ВДВ, ему нужен зам. Годик покрутишься, если придёшься ко двору, заменишь его. Ну как, подумаешь?
– Никак нет, товарищ генерал, я согласен! – севшим от волнения голосом ответил Иван Александрович. Он понимал, что такой шанс выпадает раз в жизни: Москва и генеральская должность разом! О том, чтобы посоветоваться с женой, Иван Александрович и не подумал – служебные вопросы он всегда решал сам.
Через месяц пришёл приказ командующего, и Иван Александрович начал сдавать дела. Как часто бывает в войсках, начальника штаба дивизии уважали, побаивались, но не любили, поэтому отвальная вышла сухой и формальной: остающиеся думали о том, кто займёт освободившуюся должность, а Иван Александрович мыслями уже был в Москве.
На вокзале его встретил вежливый лейтенант и отвёз в Олимпийскую деревню, где Ивана Александровича с женой ждала квартира. Сын Ивана Александровича, преподаватель академии, давно жил в Москве своей семьёй. От отца он унаследовал жёсткий и неуживчивый характер, поэтому отношений с родителями не поддерживал – так, иногда звонил из вежливости.
В штабе Иван Александрович быстро освоился. Начальник управления занимался, в основном, устройством своей пенсионной жизни и с удовольствием переложил решение текущих вопросов на энергичного и работоспособного зама. Вопрос с назначением считался практически решённым, и к Ивану Александровичу подчинённые шутливо-заискивающе стали обращаться «товарищ генерал». Иван Александрович делал вид, что не замечает подхалимажа, но в душе ликовал.
Но вот с Кремлёвского холма потянуло сырым сквозняком перемен, со страниц газет хлынули длинные и невнятные речи нового лидера, страну начало всё сильнее и заметнее лихорадить. Хрустнул и заскрипел тяжеловесный, но всё ещё могучий армейский механизм. Выступая за границей, генсек, немилосердно коверкая ударения, путая рода войск и виды вооружённых сил, ошеломлял Европу всё новыми и новыми цифрами сокращений, а потом в штабы из ЦК приходила команда: «Обосновать цифру!». И обосновывали. Да так, что в штабе ВДВ после очередного масштабного сокращения управления стали отделами, а генеральские должности превратились в полковничьи.
Узнав об этом, Иван Александрович растерялся. Как же так? Этого не может быть! Он так привык к мысли о своём генеральстве, что решение о сокращениях показалось ему нелепой ошибкой, которая к нему, конечно, отношения иметь не может. Ведь всё решено!
Однако генерал, который сосватал Ивана Александровича в штаб, встретил его хмуро. Выслушав его сбивчивую речь, он спросил:
– Ну, а я-то что могу сделать? Ты что, не видишь, что творится? Лично я уже вообще работать не могу, потому что руки заняты: держусь ими за стул под задницей. Сегодня я генерал, а завтра – хрен знает кто, хрен знает где – дачник на станции Хлебниково, помидоры, бля, выращиваю. Ты вот ещё молодой, может, весь этот бардак и пересидишь, так что иди, работай, только сначала нитроглицерин прими, а то от тебя прикуривать можно.
Тогда Иван Александрович не сдержался и в запальчивости наговорил генералу много несправедливых и ненужных слов, а перед тем как хлопнуть дверью, выпалил:
– Если армии я не нужен, так тому и быть, уволюсь! Выслуга есть.
Генерал промолчал.
Два дня Иван Александрович, забросив все дела, писал рапорт на увольнение, отбрасывая один вариант за другим. Документ нужно было составить так, что бы «наверху» поняли, какую ошибку они совершают. Выходило, однако, плохо. То рапорт получался каким-то скандально-обиженным, то чересчур сухим и казённым. Наконец, он был написан и сдан в строевой отдел. Для Ивана Александровича потянулись дни нервного ожидания. Втайне он надеялся, что рапорт попадёт на стол командующему. Тот, прочитав, немедленно вызовет его к себе, порвёт рапорт, и каким-то чудом сумеет найти для него генеральскую должность. Сначала при каждом телефонном звонке у Ивана Александровича замирало сердце, он рывком хватал трубку и представлялся полным названием должности и фамилией, как будто уже разговаривал с командующим, потом стал злиться на звонки коллег, словно нарочно занимающих линию и мешающих дозвониться Самому. Через две недели он впал в апатию, механически решая текущие вопросы и подписывая, не особенно разбираясь, служебные бумаги.
Пошла третья неделя. В понедельник, разбирая входящие документы, Иван Александрович обнаружил заполненное на своё имя направление в госпиталь и всё понял. Вызова к командующему не будет. И звонка тоже. Его рапорт удовлетворён, и он будет уволен. О таком исходе дела он как-то не подумал.
Через две недели Иван Александрович, сдав дела, лёг в госпиталь, а через полгода был уволен в запас и отправился в военкомат получать пенсионные документы.
Вернувшись домой, Иван Александрович долго и бесцельно бродил по квартире, время от времени сталкиваясь в коридоре с женой. Жена молча уступала ему дорогу.
В комнате Иван Александрович случайно глянул на книжные полки, и тут он понял, что будет делать. Он напишет мемуары! Пододвинув к себе стопку бумаги, Иван Александрович стал придумывать название. Сразу возникли сложности: «Воспоминания солдата», «Солдатский долг» и прочие достойные названия оказались заняты, поэтому пришлось остановиться на «Записках офицера-десантника». Название это Ивану Александровичу не нравилось, потому что смахивало на известные «Записки кавалериста-девицы», но он решил оставить его как рабочее, а потом переменить.