Страница 32 из 90
Плюх! Шлёп-шлёп-шлёп. Плюх! Шлёп-шлёп-шлёп. Валера открыл глаза. Откуда-то из темноты появилась уборщица со шваброй и ведром и начала деловито размазывать грязь по полу из искусственного мрамора.
– Попросить у неё чаю, что ли? – подумал Валера, с трудом подняв голову. – Нет, ну ею, ещё орать начнёт, подумает, что изнасиловать хочу, маньячка!
Плюх! Шлёп-шлёп-шлёп. Плюх! Шлёп-шлёп-шлёп. Погромыхивая ведром, уборщица приближалась.
– Надо бы… ноги… того… поднять… – сквозь сон подумал Валера.
Плюх! Шлёп-шлёп-шлёп. Плюх! Плюх!
Внезапно наступившая тишина опять разбудила Валеру. Он открыл глаза и увидел, что прямо перед ним стоит уборщица. Уборщица молча смотрела в ведро.
– Что-то не так, – подумал он и опустил глаза.
В ведре плавала его форменная шапка.
Анабазис Рыжего Гуся
О том, что рядовой Гусев допустил самовольную отлучку, стало ясно только на вечерней поверке. Днём его никто не искал – мало ли где в авиационном гарнизоне может болтаться солдат.
Но на вечернюю поверку явился дежурный по полку, и отряд тут же заметил потерю бойца.
– Гусев! – выкрикнул старшина. Рота молчала.
– Гусев, сучий потрох, спишь в строю?!
– Нет его, товарищ прапорщик, – сумрачно доложил кто-то из второй шеренги.
– Которого?
В полку было два Гусевых. Один Гусев, родом из глухой сибирской деревни, был рыжим, за что получил кличку «Рыжий Гусь», а другой, шатен, был с Западной Украины. Этого звали «Серый гусь». «Гуси» друг друга не любили. «Рыжий Гусь», находясь в плохом настроении, как-то обозвал «Серого» Бандерой.
– Ты чего лаешься, сука ржавая? – удивился «Серый Гусь» и незамедлительно оскорбил «Рыжего» действием. Потеряв передние зубы, сибирский Гусев стал безбожно шепелявить, однако бесплатно протезироваться за счёт Родины почему-то упорно отказывался. А ещё Рыжий Гусь до смерти боялся щекотки. Если его начинали щекотать, он валился на спину и во всю глотку орал «Пощщадите!»
Быстро выяснилось, что пропал именно Рыжий Гусь, так как «Серый» уже два дня отдыхал на губе. Осмотр прикроватной тумбочки показал, что «Рыжий гусь» с крестьянской аккуратностью сгрёб все свои вещички, шинели в каптёрке тоже не было. Стало ясно, что банальная «самоволка» плавно перерастает в самовольное оставление части.
Подождав положенные три дня, командование скрепя сердце обратилось в милицию. «Внутренние органы» мутно осмотрели ходоков и заявили, что объявить беглеца в розыск можно только после посещения его малой, так сказать, родины.
Поскольку в армии рядовой Гусев занимался, в основном, перетаскиванием аккумуляторов, то командование решило, что искать его должен инженер по авиационному оборудованию. Подивившись такой неформальной логике, АОшник спорить не стал, так был уже майором и точно знал, кто в армии всегда прав.
До родной деревни Рыжего Гуся майор Кузьмин добирался двое суток. Сначала пришлось ехать на почтово-багажном поезде под апокалипсическим номером 666. Поезд, как престарелый пудель, страдающий недержанием мочи, останавливался практически у каждого столба, ужасно грохотал на стрелках, скрипел и раскачивался. В набитом битком вагоне пассажиры постоянно менялись, одни занимали места, перекрикиваясь через весь вагон, а другие с трамвайными криками: «На следующей сходите?» продирались к выходу, пихая друг друга мешками.
На привокзальной площади стоял автобус КавЗ. Кузьмин занял место в салоне и всю дорогу развлекался, считая дырки в полу автобуса. Казалось, что если посильнее топнуть ногой, перфорированный пол провалится, и пассажиры выпадут на асфальт.
Деревня, где жил Гусь, стояла из одной улицы, вдоль которой стояло десятка два домов. Центром деревни была автобусная остановка, здесь же стоял заброшенный газетный киоск и бревенчатый сарай, в котором помещались почта и магазин.
Пройдя по улице, Кузьмин с удивлением заметил, что ему не встретилось ни одного трезвого человека. Причём чувствовалось, что процесс идёт уже не первый день, и зашёл довольно далеко. То, что на селе пьют, он представлял и раньше, но зрелище всей пьяной деревни отдавало дурдомом. Что именно отмечали, выяснить не удалось, но в разных домах процесс пьянки был в разных фазах: где-то пели песни под гармошку, где-то рыдали, а в одном месте, как водится, били морды. Кузьмин сразу вспомнил картинку в учебнике биологии про фазы деления клетки. Розово-зелёные кляксы, тужившиеся размножиться, всегда вызывали у него тошноту.
Поскольку номеров на домах не было. Кузьмину пришлось обратиться за помощью. Единственным вменяемым в деревне существом оказался мальчик лет пяти, который не мог быть пьяным по чисто техническим причинам. Он-то и проводил майора к фамильному гнезду Гусевых.
В этом доме тоже серьёзно пили. В горнице обнаружились три практически бездыханных тела. Четвёртое, подающее слабые признаки жизни, к счастью оказалось хозяйским. Кузьмин решил не тянуть резину, и, справившись по бумажке, строго спросил:
– Фёдор… э-э-э… Игнатьевич, а где ваш сын?
Мужик удивился.
– Как где? – удивился мужик – Дык, вот они, сплять, – а ишшо дочка есть – гордо добавил он, в городе!
– А Николай Фёдорович – ваш сын?
– Наш!
– А где он?
– Дык… в армии!
Через месяц Кузьмина вызвали в штаб.
– Нашлась бабушкина пропажа! – сообщил НШ, с отвращением копаясь в груде папок цвета запёкшейся крови с надписью «Личное дело. Секретно», – угадай с трёх раз, где!
– И где?
– В Караганде, бля!
– В Казахстане?! – ошалело переспросил Кузьмин. – Он же из Сибири…
– Из Сибири?! Вот! – НШ потряс мятым бланком телеграммы, исчёрканным разноцветными резолюциями, – обратный адрес: «Военная комендатура города Москвы». Там он! На губе!! Ордена Ленина Московского военного округа!!! Поезжай за ним, у тебя, вроде, сестра в Москве живёт? И заодно спроси у этого землепроходца, как ему удалось добраться от Комсомольска-на-Амуре до Москвы. Без денег. Без билета. Без жратвы. Не спрашивай – зачем. Просто спроси – как?!
Перелёт до Москвы запомнился Кузьмину тем, что в носовом салоне первого класса кроме него оказался только пожилой охотник, который летел со своей лайкой на ВДНХ. Оценив ситуацию, стюардесса не стала возиться с рюмками, а оставила им бутылку положенного по билету коньяка и периодически забегала освежиться бутербродом с красной икрой, которую вёз охотник.
Сестра жила в Лефортово и была замужем за полковником-танкистом, с которым Кузьмин немедленно и надрался в честь приезда.
Субботнее утро встретило майора чудовищной головной болью. Кушетка под ним тошнотворно и беззвучно вращалась. В голове резонировало, слух обострился настолько, что он отчётливо слышал, как где-то в глубине сталинской квартиры, построенной ещё до войны для комсостава, жужжит электробритвой свояк.
Вошла сестра.
– Плохо тебе? – участливо спросила она.
Кузьмин ответил невнятным жалобным звуком.
– Может, капельницу поставить? Сразу полегчает.
Сестра работала в хирургии и в борьбе с похмельем полумер не признавала.
– Ы-ы-ы! – решительно отказался больной, придерживая на всякий случай кушетку.
– Понятно… Мой такой же, – не обиделась сестра, – пиво в холодильнике.
Все выходные Кузьмина готовили к походу в комендатуру. На шинели расшили встречную складку, обметали заново петли, полковник лично проверил, чтобы на всех пуговицах звезда не была повёрнута кверху ногами.
– Тэк-с, – задумчиво бормотал свояк, осматривая ходока,– бритвой по шее тебе пару раз провести надо – это раз. Зарос ты, братец. Каблуки стоптаны, это два, ладно, мои ботинки возьмёшь, вот шапка у тебя похабная какая-то…
– Нормальная шапка… у нас все такие носят, с удлинёнными клапанами.
– А здесь не носят! Мою полевую возьми, только кокарду сними. И это… Уставы, что ли повтори. Вдруг спросят?
– Фу, водярой от тебя прёт, – ханжески поморщился хозяин, который вчера выпил вдвое больше гостя, - ну, да это не запрещено. Может, за своего примут.