Страница 34 из 40
— Позвольте мне самому судить о важности тех или иных фактов. Ваше дело — объяснить свое поведение в этот день.
— А если я не пожелаю объяснять?
Мазин не вполне понимал Мухина. Тот не производил впечатления человека с гонором. Больше того, Мазин рассчитывал, что письмо Татьяны смягчит его, сделает сентиментальным. И — на тебе!
— Рано или поздно пожелаете, но чем позже, тем хуже. В ваших интересах дать исчерпывающие пояснения потому, что факты против вас сложились.
— Фактов пока не видел.
— Хорошо, получите. Вы подговорили Курилова отправить Татьяну Гусеву в кино со Станиславом Витковским. Вы знали, когда и куда они пойдут. Вскоре после того, как Татьяна вышла из флигеля Борщевой, простившись с Витковским, вы ворвались туда потрясенный, с окровавленными руками.
— Я случайно наткнулся на ее труп по пути домой.
— Предположим. Откуда вы шли?
— Я был у своей будущей жены.
— Где она жила?
— Там же, где и сейчас. На Пролетарской улице.
— Почему же вы возвращались домой со стороны набережной?
— Решил пройтись, подышать воздухом.
— И долго дышали?
— Сколько хотелось.
— Не заходили ли по пути куда?
— Нет.
— И не встречали по пути знакомых?
— Нет.
— И не останавливались нигде перекинуться парой слов с прохожим?
— Представьте себе!
Мухин не знал, зачем Мазину эти подробности, да и не пытался сообразить. Отвечать негативно ему было легче, больше соответствовало настроению. Письмо Татьяны подействовало на него не так, как надеялся Мазин, совсем не так. Дрогнуло и опустилось то, что удерживало его на поверхности, и заботы о положении своем, даже о семье, которая давно жила своей, чуждой ему жизнью, отошли, отступили, и в тоске осознал он, что тогда, пятнадцать лет назад, не счастье свое организовывал, а беду, замутился, споткнулся и бросил, и погубил Татьяну, которая, может, для него одного на всем свете создана была, и себя погубил. Так думал Мухин о жизни своей, о судьбе думал, и вопросы Мазина казались ему мелкими, скучными, такими же, как прожитые после смерти Татьяны, а вернее, промелькнувшие незаметно, годы.
— И на набережной не задерживались?
— А за каким чертом мне там задерживаться!
Это было не вранье, Мухин говорил и верил своим словам потому, что слова и все эти мелочи значения для него не имели. Но сказав, вспомнил все-таки, как было дело, и осекся на минуту.
— Вы хотели узнать время. Вас интересовало время, — напомнил Мазин, — и вы подошли к вахтенному, дежурившему на пароходе, и спросили время. Было это, Мухин?
Мазин больше не называл его по имени и отчеству.
— Что из того? Нельзя время узнать? Может, у меня часы остановились.
— Значит, вы останавливались, чтобы перекинуться парой слов с Павличенко?
— С кем?
— С вахтенным. Его фамилия Павличенко.
— Здорово! Даже фамилия вам знакома. Выходит, не зря казенный хлеб едите.
— Стараемся. Так подходили вы к Павличенко?
— Подходил. Откуда вам известно это?
— Он запомнил вас, и разговор запомнил. И уверяет, что вы не просто интересовались временем. Напротив, у него сложилось впечатление, что вам его девать было некуда. Вы ждали кого-то или выслеживали.
— Ну, уж эти выдумки никто подтвердить не сможет.
— Мне хотелось бы от вас услышать, кого ждали вы на набережной?
— Да не ждал я никого. Вы что, не живой человек? Не можете понять состояние мое? Я решать всю свою жизнь должен был, вот и ходил размышлял, полчаса больше, полчаса меньше — не считал… Возможно, и поговорил о чем-то с матросиком. Сам служил недавно. Рассеялся от мыслей в разговоре.
— Да и у него сложилось впечатление, что вы были рассеяны, вернее, разговор вели рассеянно, потому что постоянно отвлекались, поглядывали в переулок.
— Не слишком ли много он запомнил? Пятнадцать лет все-таки…
— Эти показания он давал еще во время суда. Как помните, подозревали мужа Татьяны. Была мысль о том, что именно муж выслеживал ее, чтобы убить. Но Павличенко его не опознал, что вполне понятно: ведь с ним разговаривали вы, а не Гусев.
— Что из того?
Он повторял эти или похожие по смыслу слова не для того, чтобы заставить Мазина разговориться, выпытать побольше, выиграть время. Он в самом деле не все понимал, и мозг его, обескровленный и заторможенный многолетними протравками алкоголем, не поспевал за мазинскими вопросами, нуждался в повторениях и разъяснениях.
— Как — что? Не Гусев выслеживал Татьяну, а вы.
— Выследил и убил?
— Мухин! — Мазин наклонился через стол: — Поймите меня. Я мог бы ответить — «да», но я не уверен. Не вас я обличаю, а ищу истину. Если бы я сказал «да», я бы высказал предположение, близкое к истине, может быть, даже истину, но я не уверен в том, что это истина. С полной гарантией я могу лишь предположить, что если вы и не убивали Гусеву, то знаете о ее смерти то, что пока неизвестно мне, неизвестно наверняка. Я только догадываюсь, а вы знаете. Вы были там.
— Я не видел, как ее убивали.
— Хорошо. Поставлю вопрос иначе. Смерть ее была неожиданной для вас?
— Не понимаю, куда вы клоните.
— Понимаете.
— Нет.
— Да.
Они замолчали, и Мазин подождал, пока Мухин докурит папиросу. Он докурил и затушил в пепельнице окурок:
— Повторяю. Если хотите обвинить меня, то зря тратите время.
— Ошибаетесь! Вас обвинить легко. Вот доказать, что непричастны вы к убийству Татьяны Гусевой трудно.
— Вы что, пригласили меня, чтобы выручать?
— Ну нет. Чтобы установить обстоятельства смерти. Откуда взялась кровь на ваших руках?
— Я же не мог пройти мимо, как посторонний! Я наклонился, надеялся, что жива она еще, трогал ее, касался, оттуда и кровь.
— Почему вы не рассказали об этом в свое время?
— Зачем? Кому бы это помогло?
— Правосудию.
— Так же как вам, я бы помог.
— Мне вы еще поможете.
— Когда?
— Когда расскажете все.
— Что значит — все?
— Все, что видели, что делали.
— А я сказал — точка. Можете выставлять своих свидетелей. Наплевать мне.
Мазин откинулся на спинку стула:
— Кажется, Витковский был прав, когда говорил, что вы легко подчиняетесь обстоятельствам.
— Он так сказал? Стасик?
— Теперь он не Стасик, а опытный и, как я понял, уважаемый врач.
— Молодец, вырос…
— Да, судя по всему, тогда он был послабее духом. Или победнее жизненным опытом.
— Теленок был, — буркнул Мухин.
— Таким вам казался? Иначе бы вы не задумали этой комбинации с билетами, не решились бы?
— Комбинации? — протянул Мухин. — Скажите еще — операции.
— Может быть, ваш друг Курилов так это и называл, ту подлость, которую вы совершили.
Мазин ждал вспышки, но Мухин не взорвался. И эта продолжающаяся его пассивность и настораживала и вселяла надежду одновременно.
— Некрасиво вышло, факт, только с убийством это не связано.
— А какую цель вы преследовали, передавая билеты?
— Говорил я уже. Не хотел сам с ней идти. Трудно отношения складывались. Считайте: избегал я ее.
— И знали, что Витковский влюблен в нее?
— Это мне Вова сообщил.
— Разве вы сами не замечали?
— Нет.
— Но Курилов знал?
— Вова наблюдательный.
— А сам он не был влюблен?
— Курилов? Амеба. Скучно с ним девушкам было.
Наступила пауза.
— Итак, ничего больше об убийстве вам неизвестно?
— Не знаю.
— Не вы убили?
— Нет.
Мазин вышел из-за стола, обошел вокруг и спросил:
— Почему вы не возмущаетесь, Алексей Савельевич?
— Чем?
— Да моим допросом. Вот вы солидный, порядочный человек, вызваны сюда, оторваны от дел, от семьи, унижены, вам грозят неприятности, а вы ни в чем не виновный сидите и скучно отвечаете на вопросы, как какой-нибудь привычный правонарушитель. Не возмущаетесь, не ругаетесь, не грозите мне, наконец. Почему, а?
Мухин выслушал, понял и ответил скучно: