Страница 32 из 40
— Пожалуйста, еще подробнее расскажите, как все это произошло…
Мазин слушал Витковского, присев на стул у окна, став незаметным, стараясь, чтобы доктор говорил не для него, а вспоминал только, для себя вспоминал.
— Выходит, Мухин и не мог знать, что вы пойдете в кино?
— Конечно.
— Спасибо. «А Курилов говорил иначе», — добавил он про себя.
— Надеюсь, это рассеет отрицательное впечатление, которое обстоятельства бросают на Мухина.
— Наоборот, Станислав Андреевич, к сожалению, наоборот.
— Не понимаю вас.
— Мой помощник беседовал с Куриловым, и Курилов показал: он виделся в тот день с Мухиным и говорил ему о записке.
— Не может быть.
— Не знаю. Одно из двух. Либо Курилов сказал правду, либо он подумал, что мы подозреваем именно его, и постарался выгородить себя.
Витковский снова поднялся, на этот раз в заметном волнении:
— Удивили вы меня.
— Я и сам удивляюсь. Зачем было Курилову подталкивать вас на это свидание? Ну не пошел Мухин, и черт с ним! Ему-то, Курилову, что за резон?
Витковский сморщился:
— Кажется, вас детективщина одолевает. Пусть даже Мухин не пошел, не захотел. Ему было неловко, стыдно. Вот он и попросил уговорить меня. Знал, что Татьяна симпатизирует мне больше, чем Володьке.
— К нему она относилась хуже?
Витковский пожал плечами:
— Ну, это субъективно. Я был влюблен, а женщине всегда немножко нравится даже самый ненужный поклонник. С его же стороны она замечала высокомерие, презрение…
— Почему он так себя вел?
— Это же Курилов. Он весь из комплексов. По его мнению, Татьяна была человеком не интеллектуальной организации, чувственной и даже развратной, ограниченной женщиной. И он не скрывал этого.
— От нее?
— Нет, от нас. Но она чувствовала.
— А в этом отрицательном, даже враждебном отношении Курилова не было ничего личного?
— Что вы! Он сто раз говорил Алексею: как ты мог связаться с такой женщиной!
— Ну, если сто раз говорил… — усмехнулся Мазин.
— Вы сомневаетесь?
— Уж больно он разговорчив, ваш друг Курилов. И не всегда говорит то, что соответствует действительности, и, увы, не всегда то, что думает.
— Не понимаю, что вам пришло в голову.
— «Детективщина одолевает…» Мухина вы рисуете человеком открытым, чуждым интригам. Зачем же им с Куриловым организовывать, простите, ваше свидание? Особенно эгоцентричному Курилову вмешиваться в отношения, внушавшие, по вашим словам, ему неприязнь, почти отвращение? Почему он не намекнул даже на просьбу Мухина, не позлословил на его счет хотя бы? Выходит, обоим зачем-то потребовалась ваша встреча. Зачем? Почему обоим? Мухин, по показаниям Курилова, подозревал Татьяну в неверности…
— Послушайте, — прервал Витковский возмущенно. — Вы совсем запутались, наверняка запугали Курилова, истолковали его слова по-своему и ничего не понимаете в наших отношениях!
— Вы правы лишь частично. Я в самом деле не все понимаю. Но знаю я уже больше, чем вы.
Ему не хотелось говорить Витковскому о подлой расчетливости его бывших друзей. И он не знал еще, каким образом оборвала она жизнь Татьяны.
И незаконченный поиск вновь привел Мазина к Клавдии Ивановне Сибирьковой, но на этот раз не в кафе «Аист», а в новый кооперативный дом-башню, в весьма скромную однокомнатную квартиру.
Входя в подъезд, Игорь Николаевич отнюдь не был уверен, что найдет здесь ответ на свой вопрос, но, как сказал он сам однажды, когда человек много работает, ему начинает везти.
Мазин поднялся в лифте на шестой этаж и позвонил.
Открыл очень похожий на мать, высокий и симпатичный парень в джинсах, спортивном свитере и очках. Глядя на парня, можно было отчасти представить Сибирькову, какой была она в те годы, когда дружила с Татьяной Гусевой.
— Я бы хотел повидать Клавдию Ивановну.
Парень отодвинулся, освобождая дорогу.
— Заходите. Мама сейчас придет. Подождите немного, пожалуйста. Вы по делу?
— Да. Я работаю в милиции.
— А…
И симпатичное лицо парня омрачилось.
Мазин прошел в комнату, заваленную книгами, чертежами и приборами, и удивился, так как жилище Сибирьковой представлял иначе.
— Вы студент? Как вас зовут? — спросил он парня.
— Саша.
— А меня Игорь Николаевич. Можно присесть?
— Конечно. Вы уже были у мамы?
— Да, мы беседовали.
Он потрогал очки:
— В этом кафе вечные неприятности. Но мама честный человек. Ей нужно было давно уйти оттуда.
— Разве честный человек не может работать в кафе?
— Может. Но никто не верит, что она живет на зарплату. Вот и вы тоже…
Мазин огляделся. В комнате не было заметно ничего, что противоречило бы словам Саши.
— Не волнуйся. Мы беседовали совсем о другом. Пятнадцать лет назад твоя мать дружила с одной девушкой. Ее убили. И мне потребовалось уточнить некоторые обстоятельства. Вот и все.
— А мне она ни слова! Вечно оберегает. Я слышал об этой истории. Эта женщина — Гусева?
— Да. Что ты слышал?
— Ее убил любовник.
— Так считает Клавдия Ивановна?
— Разве нет?
— Пытаюсь выяснить.
— Мама любила ее. Карточки ее сохраняет, предсмертное письмо…
— Что?!
— Ну, вернее, не предсмертное, а последнее, которое она прислала маме.
— Ты читал это письмо?
— Как-то попалось. Сплошные сантименты. Видно, что, кроме личной жизни, она ничем не интересовалась. Но мама… Да вот она идет.
— Кто у тебя, Саша?
— Это к тебе, мама.
Сибирькова увидела Мазина.
— Добрый вечер, Клавдия Ивановна. Решился еще разок вас побеспокоить.
— Я так и думала, что придете.
— Почему?
Сибирькова не ответила. Сказала сыну:
— Ты, может, погуляешь, Саша?
— Да я все знаю, мам.
— А лучше погуляй.
— Пожалуйста…
Они вышли с Клавдией Ивановной на маленькую кухню, и Мазин присел у чистого белого столика, прислушиваясь, как собирается обиженный недоверием Саша.
— Хороший сын у вас, Клавдия Ивановна, совсем взрослый.
— Какой взрослый? На первый курс поступил. Мальчишка еще, — возразила Сибирькова не без удовольствия.
— На меня он произвел впечатление серьезного юноши.
— Он серьезный, занимается много, учится. Человеком должен стать, не то что я…
Сейчас, в домашнем платье, повязанная косынкой, Сибирькова казалась проще и доверчивее, чем в кафе, но вскоре Мазин почувствовал, что дело не только в перемене обстановки.
— Что это вы слова Гусева о своей работе повторяете?
— Думаете работа легкая? Сказала бы вам, да вы не за тем пришли. Значит, решили не отступаться, пока до правды не доберетесь?
— Решил. Но трудно. Вы, например, помочь мне не захотели.
Сибирькова присела за столик напротив Мазина:
— Заметили?
— Заметил, Клавдия Ивановна. Ведь убийцей Татьяны вы считаете ее любовника. Но мне об этом не сказали. А раз считаете, наверно, имеете основания.
— Ну уж, основания! Просто в голову приходило.
Возразила Сибирькова, но Мазин видел, как отпускает ее та холодная суровость, что броней окружала Клавдию Ивановну в кафе. И не скромной похвалой в адрес сына была пробита броня. Что-то ослабело, смягчилось в Сибирьковой не сейчас. О чем-то думала она, дожидаясь его вторичного появления.
— Ладно. Не затем я пришел, чтобы выуживать то, что говорить не хочется. Хочу задать я вопрос прямой. Были вы подругой близкой Татьяне, и не поделилась ли она с вами сокровенным?..
— Чем именно?
— Говорят, она ребенка ждала.
— Кто говорит?
— Тот, кто знает.
Сибирькова наклонила голову:
— Добрались все-таки до него?
— До кого?
— Ну до студента, что Татьяна любила.
— Почему именно до него?
— А кто ж еще знать это мог?
— Мало ли кто? Врач, например.
Сибирькова свела на белой пластиковой поверхности стола руки.
— Врач не знал, — вздохнула она.
— Почему вы в этом уверены, Клавдия Ивановна?