Рапорт инспектора

Возразить было трудно, и старик воспользовался благожелательной паузой, чтобы изложить вкратце свои взгляды на жизнь и на отдельных людей, не особенно Допытываясь, кто такой его посетитель.

— Не люблю я, парень, разных нытиков, что вечно недовольные. Все им не так, все не по-ихнему. Мало о них государство заботится! Какие вот квартиры дают, а они, недовольные, жалуются, бумажки пишут. А я считаю, потерпи немного, и все тебе сделают.

— Точно, отец, точно, — согласился Трофимов, опасаясь, впрочем, что при такой непоколебимой вере в человечество старику будет трудно понять цель его визита.

— Вот и ты, небось, пришел по хорошему делу.

— Да что говорить? Пример тебе. Как сказали дочке: «Занимай квартиру!», она, конечно, первым дел смотреть. Бабы — они ж дотошные. Поглядела — жалуется. Говорит, на кухне отопление не работает.

Трофимов уловил неладное.

— А я ей: «Что за беда, если на кухне? Газом обогреемся». Ну, она бурчать. Сам понимаешь, с мужем не повезло, пилить некого. Меня начнет, так я стерплю, смолчу. Она побурчит, душу отведет, да и вину почувствует.

— Разве отопление не исправлено? — прервал его инспектор.

— Вот! Вот! — обрадовался Шилохвостов. — Верно говоришь — исправили! Въехали мы, а тут все в порядке. Я и упрекнул ее по справедливости: «Не стыдно тебе? На отца бурчала, добрых людей костила, а люди позаботились». Да что говорить? Час назад техник был.

— Какой техник? — спросил Трофимов, собственными руками пустивший воду в радиатор.

— С домоуправления. Представляешь, они исправили все, а в бумажках не проставили. Он и пришел.

— Кто?

— Да техник, я ж говорю.

— Какой он из себя?

— Молодой. В кепке, с усиками. Небольшого росту. У вас, говорит, батарея на кухне действует? А как же, отвечаю, в лучшем виде. Так он такой добросовестный оказался, не послушал меня, сам зашел, пощупал. А еще некоторые молодежь облаивают. Не такая, мол, да хулиганы. А я тебе скажу.

Трофимов больше не слушал.

— Куда ж ты? Зачем приходил? — удивился старик. — Вот чудорез!..

Настоящий техник оказался пожилым мужиком, с крепким запахом табака и чего-то еще, более крепкого. О Шилохвостове он слышал впервые.

— Въехать не успеют, уже жалуются, — не понял он, в чем дело, но посмотрев удостоверение Трофимова, за беспокоился, заподозрив неприятности. — Да что надо-то? Мы мигом. Я сейчас туда слесаря пошлю.

— Не нужно, — сказал Трофимов.

И поспешил к машине.

Мазин выслушал его внимательно и быстро оделся.

В общежитии Белопольской не оказалось, в театре тоже.

— Давай на водную станцию, — приказал Мазин. — Больше некуда.

9

Выйдя из квартиры Шилохвостова, Лариса Белопольская — а именно ее принял за молодого техника доверчивый пенсионер — впервые ясно поняла, что положение ее безнадежно. Она вошла в кабину лифта, механически сдернула парик, отклеила усы и расправила волосы. Старушка, стоявшая у подъезда с детской коляской, проводила взглядом девушку в джинсах и спортивной куртке, покачав головой: «Ну и одеваются, прости господи, чи парень, чи девка — не поймешь! И о чем только думают?!». Но если бы старушке сказали, о чем думает эта девушка, старуха бы, наверно, не поверила своим ушам.

Назвать то, что творилось в голове Ларисы, мыслями было трудно. Это было отчаяние. «Что же мне делать? Спасите меня!» — хотелось ей закричать на всю улицу, но ужас ее положения и заключался именно в том, что крикнуть было нельзя. Мимо нее проходили десятки людей: одни — не обращая внимания, другие — оглядывая с интересом, третьи, как старуха с внучкой, — неодобрительно, но все они были жителями иной планеты, на которой и она когда-то жила, не то вчера, не то миллионы лет назад, — когда, невозможно подсчитать. Навстречу шли обыкновенные люди с обычными целями и устремлениями: купить макароны, приобрести билеты на эстрадный концерт, утаить троячок от жены, Доказать свою правоту начальнику. У кого-то из них были неприятности и несчастья — болезнь, неудавшаяся любовь, кто-то, возможно, потерял близкого человека. Но и они были не такими, как она. Их поддерживали, понимали, им сочувствовали. Она же была одна, хотя она еще казалась свободной и могла свернуть в любой переулок, выпить стакан виноградного соку или зайти на выставку японских акварелей, она была обречена. Игра обернулась трагедией. И безысходный ужас трагедии заключался в том, что Лариса даже не знала, от кого ей спасаться. Два человека страшили ее, но ненавидела она одного. Нет, не Мазина, который пришел неожиданно в то пасмурное утро, когда она, еще не проснувшись толком, нежилась под одеялом. Пришел, и она увидела обыкновенного, с виду совсем не страшного, средних лет мужчину, увидела, но не поняла его взгляда, в который нужно было всмотреться и сообразить, что этот неторопливый и уступчивый человек поймет все, что она сможет выдумать, чтобы обмануть его.

Она сидела тогда на кровати, курила, лгала, показывала свои красивые ноги и изобретала наивные выдумки, которыми его пытались сто раз дурачить люди поумнее ее, казалась себе хитроумной и роковой соблазнительницей, а была на самом деле всего лишь Ларка Занозина, Белопольская по кратковременному бесплодному браку, вообразившая себя сначала актрисой, а потом преступницей.

И как актрисой оказалась она бесталанной, так и преступницей неудачливой, связавшей себя с двумя выродками — трусом и живодером, которыми наивно предполагала управлять и даже повелевать, и которые предали ее. Теперь одного из них уже нет, а тот, что еще жив, настоящий преступник и убийца, убьет и ее при первой возможности спасти свою шкуру. Его она ненавидела, но куда ж было убежать от него? К Мазину?

Мазин, конечно, не убьет. Может быть, ей грозит даже не такое уж жестокое наказание. Сама она не убивала, не грабила. В чем-то еще можно соврать, что-то скрыть. Можно прийти с повинной, выдать, наконец, того. Но разве это спасенье? Разве избежишь тюрьмы? Тех лет в несвободе, что съедят молодость, красоту? Не будет больше даже второсортного театра со вторыми ролями. Будет колония. А потом? Фабрика? Как у Шурки? Долгие годы серой «честной» жизни? Всплыл и промелькнул в памяти кадр из полузабытого кино. Леди Гамильтон. Решетки, убогая спившаяся старуха. Нет, нет и нет!

Бегство? Ей вспомнился последний взгляд Мазина через полузамерзшее стекло троллейбуса. Даже тогда она не поняла его. Показалось: просто устал и улыбается вежливо. Может быть, он жалел ее? Нет, спасибо! Не нужно. Жалость не помешает ему найти ее везде, куда бы она ни убежала. Да и выдержит ли она годы каждодневного страха?

Не о такой жизни она мечтала. Та жизнь представлялась, как яркий, цветной заграничный фильм. Беспечная красивая жизнь. Без забот, без труда. Все, кого видела она вокруг себя с детства, работали, что-то делали и ее старались заставить что-то делать. Дома — мыть посуду и подметать пол, в школе — заучивать невнятные формулы, собирать грязный металлолом. Все требовали, навязывали — «Ты должна!». Все время «должна»! Родителям, учителям, коллективу. Она нанялась на театр, а там оказалось то же самое — работа, долг, обязанности, обсуждения на собраниях, поучения режиссера. И все это за гроши, при которых покупка обыкновенных сапог становится мечтой.

Хотелось жить, пожить хоть немного, хотя бы в отпуске.

Последний отпуск выпал у Ларисы на сентябрь. Так получилось.

Обычно в это время на побережье меняется погода, идут дожди и налетают ветры, как бы предостерегая преждевременно о неблизкой еще осени. Но в том году погоду можно было описывать только красивыми литературными фразами — море смеялось, в садах бессильно повисли виноградные кисти.

Поселок, где отдыхала Лариса, вытянулся вдоль берега между невысокими, покрытыми густой зеленью горами, и ровным, из мелкой гальки, серым пляжем. Благодатный этот пляж, расположенный совсем недалеко от переполненных, цивилизованных мест, поражал умиротворенной малолюдностью. Лариса была замечена сразу, едва появилась. Раньше других успел Горбунов. Он уверенно расположился рядом на импортном надувном матраце и откровенно уставился на Ларису взглядом, выходящим за рамки приличий.