Омут

— Я согласен, что народ темен и развивается медленно, но он бунтарь по природе. Он взбунтовался против нас, теперь он восстал на новых господ. Пусть с опозданием, пусть стихийно… Недавно я оказался в поезде, который подвергся нападению…

— То есть ограблению?

— Разве отнимать жизнь гуманнее, чем отбирать кошелек?

Барановский рассмеялся, облокотившись на столбик солнечных часов.

— Юра! Российское краснобайство неистребимо. Его не выгрызли из вас даже вши в окопах. Да, мне много раз случалось убивать, но никогда грабить. Простите великодушно, так воспитан, предпочитаю восьмую заповедь шестой.

— Но тот, кто организовал нападение, не был краснобаем.

— Я что-то слышал об этой личности. Кажется, его кличка Техник?

— Да. И я его хорошо знаю.

— Вот как?

Барановский спросил очень серьезно.

— Мы были приятелями в свое время. Когда я учился в гимназии. А он в реальном училище.

— И вы узнали его?.

— Он меня тоже.

— И мило поболтали, пока он экспроприировал вашу нетрудовую собственность?

— У меня был только браунинг. Он вернул его.

— Да… Пушкин бы сказал: «И невзначай проселочной дорогой мы встретились и братски обнялись».

— Нет. Мы не обнимались. Мы сделали вид, что не знаем друг друга. Я понял, что он так хочет. Но он намекнул, что мы можем встретиться.

— Зачем?

— Может быть, он хочет привлечь меня в свой отряд. Ведь у меня был пистолет.

— Как вам удалось сохранить оружие?

— Я выменял браунинг на пайковое пшено.

— Офицерское оружие — на пшено! О времена… Так что же представляет из себя ваш Дубровский?

— В свое время я считал его оригиналом.

— Видимо, вы не ошиблись.

Барановский произнес это с иронией, и Юрий тут же возразил:

— Он не бандит в вашем понимании. Я видел — он настоящий вожак, а его люди верят ему и идут за ним.

— Обшаривая селянские торбы?

— Простите, но я обязан возразить вам. Когда мы шли в бой, мы чтили только мертвых. Не говорю уже о государе… Но наши кумиры — Корнилов, Марков, Дроздовский, — прежде чем стать кумирами, должны были сложить головы. Живые же вожди были нелюбимы. Вспомните анекдоты о Шкуро, грязные сплетни о Мамонтове, да и о главнокомандующем сплошь и рядом говорили непочтительно. Эта желчь разъедала нас. А народ любит своих вождей. Он поет песни о разбойнике Стеньке. А притягательность Пугачева? А красные мифы о Буденном? Даже Троцкий — «вождь мировой революции». А ведь он, как говорят, в Херсоне или в Николаеве в редакции шубу украл.

— Ну, я думаю, это в Осваге выдумали. А всерьез, Троцкий — вспышкопускатель. Не зря же его в дни нашего наступления заменили Каменевым, царским генералом.

— Разумеется, народ его отринет.

— Предпочтет Техника?

Теперь уже Барановский сознательно подчеркивал неприязнь к Технику.

— Так далеко я не захожу.

— Однако старое знакомство собираетесь восстанавливать?

— Он дал понять, что хотел бы повидаться со мной, и намекнул, где это можно сделать.

— Что ж… Дело ваше. — Барановский развел руками. — Подробностей не спрашиваю. Мы, кажется, в разных станах, но, надеюсь, по одну сторону баррикад.

— Вы по-прежнему…

— Безусловно. Вы верите в народ, а я в русское государство. И это не парадокс.

— Единое, неделимое?..

— Для меня Россия может быть или великой, или никакой.

У солнечных часов они и простились.

Протягивая руку, Барановский сказал:

— Еще раз очень рад, что вы живы. Если сочтете желательным повидаться, меня всегда можно найти на медицинском факультете. Буду ждать. Честь имею…

Барановский очень хотел бы знать, к чему приведет встреча Юрия с Техником, но ему и в голову не приходило, что Техник может привлечь Муравьева к делу, им самим, Барановским, задуманному и подготовленному.

А случилось именно так…

По вечерам скромная чайная преображалась. Самовары исчезали, их место занимали многочисленные бутылки с напитками повышенной крепости, сизый табачный дым плавал под низким потолком, а на крохотной площадке в арке под сводом рослый в красной рубахе человек, похожий на палача, как их изображали на старинных лубках, пел заунывным голосом, растягивая меха гармони:

Его мало кто слушал, стоял в небольшом зале гвалт, посетители шумно обсуждали каждый свое, иногда визжали пестро одетые женщины.

Юрий вошел и огляделся.

Свободных мест не было.

Техника тоже.

Потоптавшись, он повернулся, чтобы уйти, но в дверях один из служителей, по фигуре вышибала, остановил его жестом:

— Не спешите, господин товарищ. С вами желают повидаться.

Он сказал это скорее тоном приказа, чем оказывая услугу.

— Кто? — спросил Юрий, снова оглядывая зал и не видя ни одного знакомого лица.

— Попрошу за мной.

И, не спрашивая согласия, двинулся через зал в дальний угол, где оказалась малозаметная дверь, а за ней маленькая комната, своего рода «кабинет», где сидели за столиком Техник с молодой, не знакомой Юрию женщиной.

Буднично, как говорят с приятелем, которого не видел день или два, Техник сказал, показывая на свободный стул:

— Садись, Юра. Тут у меня маленькое убежище по вечерам… Я, видишь ли, не переношу табачного дыма. Но я имел в виду, что ты можешь появиться, и принял меры… Будь как дома.

Женщина рассматривала Юрия со сдержанным любопытством.

— Мой добрый гимназический друг, потом белый воин, поэт, э сетера, э сетера, — представил его Техник.

Почему-то из перечисленного она выбрала последнее:

— Поэт?

Юрию стало неловко.

— Совсем немного.

— А офицер?

Он не понял.

— Тоже совсем немного?

— Я вступил в армию в девятьсот шестнадцатом.

— «Ледяной поход»?

Ему показалось, что она не столько спрашивает, сколько утверждает.

— Мы виделись?

Она чуть улыбнулась:

— Может быть… В другом мире.

— Это Соня, — пояснил Техник. — Когда-то я любовался ею на черноморском берегу. Она сестра милосердия.

— Разве милосердие еще существует? — спросил Юрий.

— Иногда, — ответила она серьезно.

— И зря, — возразил Техник. — Милосердие — это ловушка для малодушных..

— Это очередной перевод или плод ума холодных наблюдений?

— Это плод. Довольно кислый, как видите.

— Так запьем же его горькой.

— За встречу!

— Где же вы встретились? — поинтересовалась Софи.

— На одной маленькой железнодорожной станции, — усмехнулся Техник.

— Ели котлеты в буфете?

— Нет, поезд стоит там очень мало.

— Но вы все-таки повидались?

— Мне пришлось попросить машиниста задержаться немного. Я расчувствовался, увидав старого приятеля.

— И он тоже?

— Разумеется, раз он пришел сюда.

— Значит, это не деловая встреча?

— Ни в коем случае! Что за дела?.. Вы меня просто не знаете, Софи! И это не удивительно. Я не такой, как все. Об меня даже Фрейд обломал бы зубы. Он утверждает, что тайное и злое мы прячем в подсознании. Короче, по Фрейду, мы лицемеры. И даже во сне мы видим только символы своих дурных устремлений. Это ерунда. Я устроен прямо противоположно. Я беру врага на мушку только наяву. А сны мне снятся совсем другие. И не только ночью. Вот и сейчас я вижу прекрасную страну, окутанную туманной дымкой. Я вижу парус на горизонте, я верю в любовь и дружбу. Я вижу широко открытые глаза юной девушки и камешек, отшлифованный морем, в ее руке. Сейчас она бросит его навстречу волне. И он не утонет, он скользнет по глади и устремится навстречу солнечному лучу, и они сольются… Вы умеете разгадывать сны, Софи?