Финт покойной тети

Часам к двенадцати дня девушка вспомнила, что ей пора в школу, а Григорий решил позвонить на работу, отпроситься для поправки здоровья после удачно сданного зачета. Пока они собирались, Григорий решил вернуть в папку оторванный листок, но девушка, смеясь, сказала, что не стоит мучиться. Ну не будет у районного отдела гражданской обороны одного разрушенного бомбоубежища, ну и черт с ним. Григорий, по врожденной аккуратности, кальку с планом подземного помещения положил себе в пакет.

И только через пару лет вспомнил о нем. Еще лет пять помещение было невостребованным. Один год у него в бомбоубежище работал цех по выделке кожи. Потом прошло лет семь или восемь, пока Григорий крутился в другом бизнесе, и только при знакомстве с Татьяной Степановной и Катей он опять вспомнил о неучтенном помещении.

Полгода под предлогом застекления лоджии шли работы по проведению подземного хода из квартиры, купленной на имя Кати, к бомбоубежищу. От него оставили только пятьдесят квадратных метров, все остальное обрушили и замуровали бетоном.

Алексей вспоминал, как он таскал мешки с цементом, перекидывая их через балкон, а я смотрела на него, и мне хотелось прижаться к нему и не отпускать никуда. И никогда.

Непривычный вид — очки в тонкой оправе и полуспортивная одежда — сделал его совсем пацаном. Я хотела его от этого не меньше.

Но момент «Ч» настал. Я даже не смогла выйти в коридор, сидела на кухне, уронив голову на белый пластик стола.

Я приеду к тебе, Леша. Хоть в Париж, хоть на Курильские острова. Там, где ты, — там столица мира, там, где нет тебя, — безлюдная пустыня. Господи, надо же так влюбиться… вот несчастье-то.

Андрюшенька объявился у меня дома в одиннадцать часов утра. Я бы еще очень и очень подумала, открывать ли ему дверь или вызвать ребят из ближайшего отделения милиции, которые до выяснения обстоятельств продержали бы его пару часов «в обезьяннике», но братец открыл квартиру ключами. Минуты две я смотрела на его злое лицо, пока не сообразила.

— Ты где взял ключи? Слепки, что ли, сделал, домушник-любитель?

— Ты… дрянь, с детства контуженная. Ты не понимаешь, почему до сих пор жива. Не понимаешь, потому что не знаешь. Это я, я тебя из-под удара вывел. А ты что делаешь?

Сон, значит, отменяется. В таком состоянии люди орут не меньше часа. Вот был бы у меня пистолет… чпок, и нет проблемы. А потом я бы братца в типографию спустила, и теперешние обитатели его бы съели без остатка. У них там тепло, зажигалки есть, они бы его цивилизованно схавали… Боже, прости меня за грешные мысли! Он дерьмо, конечно, но не имеет права один человек лишать жизни другого.

— Андрей, я не расслышала о контуженой. Подробнее, пожалуйста.

Андрей расстегнул пальто и скинул его на пол. Стерва, спящая у тапочек, взвизгнула и забилась под тумбочку. Мне хотелось того же.

Братец сел на край кровати, оперся руками о ходящий волной матрас и навис надо мной.

— Сука дешевая! Как я тебя ненавижу! Сидела в заднице всю жизнь и сидела бы дальше… Какого хрена тебе, именно тебе, идиотке, досталась такая тетка? Я бы с таким наследством давно большие дела бы делал…

Красивый у меня брат, красивый. Но не в эту минуту.

— Андрей, ты не отвлекайся, ты ближе к злободневной теме…

Он, почувствовав наконец неудобство позы, когда его руки ходили в такт водяному матрасу, вызывая угрозу его же устойчивости, а не страх собеседника, сел нормально.

— Это я с Митей и Жорой договорился. С начальством согласовал. Твой Лешка должен был откупиться от бандитов и работать на нас. Он почти создал новую типографию, денег на обустройство мы ему дали, связи у него есть… А сегодня, б…, я узнаю, что его на работе нет. Исчез. Выехал скорее всего. Ты ему помогала?

Андрей ударил по одеялу и попал рядом с больной коленкой. Я дернулась и отодвинулась.

— Осторожней, братец. Нас, родственников, не так много. Убьешь в запальчивости, знаешь, сколько потом бумаг объяснительных писать придется?

— Сука, ой сука! Ненавижу!

— Аналогично, шеф. Ты что думаешь? — Я встала и надела длинное домашнее платье. — Что ты себе думаешь? Я, или Леша, или мои родители — мы куклы безмозглые и бесчувственные? А мы живые и мыслящие, а значит, не всегда предсказуемые. Знаешь, как вы меня все за это время достали? Вы, самоуверенные, наглые, думающие только о собственном брюхе и кармане. Да, я мало задумывалась раньше. И о себе. И о политике этой гребаной. Это вы, кто так хочет денег и власти, заставили меня думать. Заставили принимать решения. Андрюша, если бы ты пришел ко мне еще месяц назад, объяснил все как есть, попросил помощи, я скорее всего начала бы искренне тебе помогать. А ты решил все за меня, за родителей, знакомых, решил заработать на упавшей тебе в руки ситуации большие деньги…

— Я?.. Деньги?..

Андрей тоже встал, и руки его сжались, будто он готовился меня задушить.

— Я разве для себя? Сколько мы получаем, знаешь? Пять копеек. А ФСБ — это безопасность страны, это мирная жизнь населения… это экономический рост и благоденствие…

— Боже мой! Какие слова! Ты, Андрюша, вроде бы не был комсомольцем и тем более партийным функционером? Откуда такой патриотическо-комсомольский задор?

Пальцы Андрея окончательно скрючились, и в спальне нависло напряжение. Я не знала до этих пор, где у братца самое чувствительное место, теперь знаю — это вопросы безопасности страны, как он их понимает. Надо ломать ситуацию.

— Андрюша… Давай выпьем? Сядем на кухне, и ты мне все подробно объяснишь. Может, я чего действительно не поняла и сделала глупость? Давай выпьем, снимем стресс? Тем более двенадцать часов дня — ни заснуть, ни поработать.

Братец посмотрел не меня сначала с подозрением, затем со снисходительностью… и согласился.

Мы сели на просторной кухне. Пока выставлялись на стол закуска и бутылки, сквозило напряжение. Стерва, потягиваясь лохматым тельцем, устроилась на подстилке около пустой миски и смотрела на нас, недоумевая.

— Смотри, собака и та удивлена твоим приходом и тоном разговора.

Андрей криво улыбнулся. Вот такой стиль поведения женщины он понимал, к такому он привык. Привычность ситуации снимает раздражение и позволяет настроиться на конструктивный разговор. Мне так кажется.

Первые десять минут мы усиленно изображали родственников за легким семейным завтраком. На десятой минуте настало время беседы. Андрей вытер руки о салфетку и попросил подрезать сыра. А почему бы нет? Я подрезала. Красиво положила на тарелочку и поставила поближе к единственному брату.

— Кушай, Андрюша, только объясни, чего именно ты от меня хочешь?

Андрей взял желтую пластинку сыра, откусил и помахал оставшейся частью в воздухе.

— Настя, а ты знаешь, моя мама в минуты острого алкогольного отравления, то есть с похмелюги, постоянно рассказывает мне о малознакомом ей самой и уж тем более мне человеке, который является моим родным отцом? Имя его — Сева.

После недосыпа и часовых рыданий по уехавшему любимому человеку трудно сразу сориентироваться в именах собственных. Я уточнила:

— Сева — это Севастьян или как?

— Какая разница, Настя? Другой человек. Мой биологический отец — другой человек. Ни фига я тебе не родственник по крови.

— А кто?

— …в пальто. Другой у меня папа, поняла?

— А-а! Поняла! Поэтому можно лезть мне между ног на общих основаниях!

Мой оптимизм Андрея не порадовал. Он помрачнел и совершенно серьезно заявил:

— Стране нужны деньги.

Я не знала, как реагировать на такое заявление. Можно только смотреть, выпучив глаза и офигевать.

— Андрей, а кому не нужны деньги? Ты мне назови адрес человека или организации, я не поленюсь, подъеду посмотрю, на память сфотографирую.

— Ты не понимаешь… Знаешь, сколько стоит самая элементарная операция по освобождению офицера средней должности из плена?

— И сколько же?

— От двухсот до полумиллиона. Это не считая суммы выкупа. Нужно собрать информацию, чаще всего за деньги, подготовить людей, экипировать, подготовить пути отхода. Опять же взятки, оружие, транспорт.