Никодимово озеро

Теоретически дом у Никодимова озера принадлежал хромой Татьяне, а фактически владели им Алена, Сергей и Лешка.

Весной того года, когда Лешка заканчивал третий класс, умер от воспаления легких его отец Василий Андреевич, бывший председатель Никодимовского колхоза. Лешка, таким образом, в десять лет остался «главой семьи». Но заботы о семье унаследовала от мужа тетка Валентина Макаровна, а Лешке, как единственному мужчине, достались отцовы ружье, лодка и кавалерийское седло. Ружье мать до времени упрятала в сундук, седло за отсутствием лошади пылилось в кладовке, а добротная плоскодонка поступила в полное Лешкино распоряжение. И тот факт, что чалилась она у дома хромой Татьяны, имел немаловажное значение, подтолкнув Лешку на мысль обследовать пустой Дом. После безуспешных попыток проникнуть в него через первый этаж Лешка сосредоточил свое внимание на чердачном окне и скоро наловчился не только открывать, но и закрывать после себя внутренний засов.

Окно выходило на озеро, и если поблизости не было рыбаков, а с темнотой — в любом случае, трое друзей легко забирались по соседнему кедру на крышу, а оттуда уже на чердак. Лестница с чердака вела на первый этаж через холодные сени, где со стропил еще свисали обрывки шпагата, на котором подвешивали в зиму либо окорока, либо гроздья домашней колбасы и сушеные грибы, либо веники, мешочки с целебными травами, сушеной черемухой, кедровым орехом... Первый и второй этажи сообщались между собой внутренней капитальной лесенкой с перильцем. Было в доме несколько комнат, две кладовки, просторное, обшитое тесом подполье, вместительная, с широкой лежанкой печь... В глазах Сергея, Алены и Лешки каждая мелочь здесь, начиная с чердачного окна, была полна неразгаданных тайн и той особой многозначительности, которую ощущаешь при встречах с покинутыми жилищами. В чердачном хламе можно было отыскать проржавевшее кремневое ружье неизвестного столетия, похожие на орудия первобытных людей каменные грузила для невода с круглыми, отшлифованными веревкой отверстиями, деревянного чертика с отбитым носом, или сухой, ломкий обрывок какой-то дореволюционной газеты... Впрочем, за исключением самых пустяковых предметов вроде чертика, ни Сергей, ни Алена, ни Лешка ничего не брали с собой. Вещи, оставаясь в доме хромой Татьяны, принадлежали им в большей степени, нежели вынесенные отсюда, потому что здесь они принадлежали только им. И сладостно-жутковато было ходить с огарком свечи по полупустым, будто вымершим, комнатам, оглядывая дедовскую утварь: крепкие лавки вдоль стен, крюк над головой, на который подвешивали в старину люльки новорожденных и на котором висела, наверное, люлька и бабки Татьяны. А чего стоила круговая роспись потолка в горнице или нарисованная коричневой краской похожая на орла птица с распластанными крыльями в углу, где висели иконы, — по мнению верующих, должно быть, чья-то отлетающая душа...

С того первого лета, когда умер Лешкин отец дядя Василий, заброшенный дом хромой бабки Татьяны стал вторым домом Сергея, Алены и Лешки. Здесь в медленных сумерках вечеров рассказывались жуткие были о русалках, что творили свои козни в Горелом лесу, за Никодимовым озером, здесь Алена, Сергей и Лешка кровью клялись друг другу быть вместе до гробовой доски, здесь делились они своими первыми открытиями в хитросплетениях бытия, здесь оборудовали капитанский мостик и под грозовым небом вели свой корабль-усадьбу сквозь пелену дождя по мрачному Никодимову озеру, когда все трое мечтали стать моряками, капитанами дальнего плавания, здесь переоборудовали капитанский мостик в центральный отсек космического корабля, едва Юрий Гагарин перечеркнул земные представления о дальности человеческих путей, здесь, на чердаке Татьяниной усадьбы, в споре, недоступном для искушенного слуха взрослых, разрешались в свое время самые невероятные проблемы: скажем, откуда берутся грудные дети, и не ужасно ли то, что родители наши до определенного времени бывают совсем чужие друг другу, да и потом они, оказывается, не совсем родня; здесь однажды Сергей и Лешка по очереди поцеловали Алену в губы, о чем Алена старательно забыла теперь, но что она все-таки должна бы помнить... С чердаком хромой бабки Татьяны так или иначе была связана, по существу, вся сознательная жизнь Алены, Сергея и Лешки. На чердаке, разрушительному времени вопреки, сохранялись немые свидетели их самых ранних и более поздних, уже недавних увлечений. И по традиции в каждый свой приезд Сергей и Алена первой же ночью пробирались вместе с Лешкой на чердак Татьяниной усадьбы. Именно здесь, как нигде, ощутимыми становились те превращения, что постепенно совершались в них за время отсутствия, именно здесь происходила осознанная переоценка ценностей, что, независимо от нашей воли, является непреложным естеством нашим. И вдруг забавными припоминались вчерашние русалки, вдруг необязательными становились южные моря, год от года умирали, вызывая грусть, но не сожаление, какие-то прошлые интересы, прошлые желания, на смену им приходили новые, — как правило, все более масштабные, все более существенные, все более значимые. И всякий раз было необъяснимо тревожно почувствовать себя не тем, кем ты был еще так недавно.

Чердачное окно до новой встречи закрывалось, и в отсутствие сосновцев Лешка оберегал усадьбу хромой бабки Татьяны лучше, чем сама бабка, даже прикармливал там кота, чтобы гонял мышей, которых не терпела Алена.

Вот почему два события минувшей ночи, произошедшие в разных концах деревни, Сергеем и Аленой воспринялись как одно.

* *

*

На Южный рудник приехали, когда больница еще спала. В ожидании восьми тридцати Сергей и тетка Валентина Макаровна сидели на лавочке. Алена, расхаживая по траве мимо больничных окон, срывала метелки пырея и, продернув их между пальцев, без интереса разглядывала, что получится «петушок» или «курочка». Тетка Валентина Макаровна осунулась, постарела за ночь. Даже волосы ее, которые она всю жизнь подбирала валиком на голове, были скручены теперь узлом на затылке, пряди повыбивались дорогой, и вся она выглядела какой-то обреченной.

Следовало бы как-то успокоить ее, но Сергей так и не нашел, что сказать.

Круглоголовый, лысый, низенького роста врач, с неизменной, какой-то мученической улыбкой на губах, разрешил всем пять-шесть минут посмотреть на Лешку от входа, не приближаясь к постели, сам, закурив сигарету, остался в коридоре.

Из четырех коек в палате три были свободными. Лешка лежал на угловой, возле окна. И если бы не повязка на голове —_можно было подумать, что он спит. Но пахло каким-то ароматным лекарством, и чрезмерная стерильность белоснежный бинт, белоснежные простыни, полотенца, стены, вся эта подчеркнутая серьезность обстановки никак не соответствовали живой, предприимчивой Лешкиной натуре. Вдобавок сестра высвободила из-под одеяла его руку и стала считать пульс. Тетка Валентина Макаровна напряглась при этом, словно бы все зависело теперь от Лешкиного пульса.

Алена поглядела на нее и мимо Сергея выскользнула в коридор. Сергей шагнул следом. Щуплый, с неестественной улыбкой на лице врач, докуривая сигарету, ждал их.

― Сильно он, доктор?.. — шепотом спросила Алена,

Тот поморщился, изображая усмешку.

― Даже если бы я захотел — не сумею так врезаться.

― Доктор... — просительно сказала Алена; не восприняв иронии.

Врач смял сигарету и бросил ее в плевательницу.

― К обеду будет специалист из области... А так — ничего опасного не вижу. — И, взглядом заставив Сергея освободить ему дорогу, он вошел в палату.

Домой тетка Валентина Макаровна отказалась возвращаться. Вспомнила, что неподалеку от больницы дом ее коллеги по работе в райпотребкооперации — то ли счетовода, то ли кассирши, и отправилась к ней, Сергей и Алена проводили ее, а сами, поскольку до трех-четырех часов дня им делать здесь было нечего, поспешили на автостанцию — ловить попутную машину до Никодимовки.

* *

*

Еще по дороге на Южный они слышали, что хромая Татьяна куда-то пропала. И когда Никодимовка встретила их новым сообщением, Сергей и Алена словно бы ждали его. На пепелище усадьбы раскопали останки сгоревшего трупа. Так неожиданно смиренная душа бабки Татьяны сократила свою тропинку к богу.