Если небо упадет

Перебегаю через дорогу и уже вижу свой высокий, семиэтажный дом. Не останавливаюсь, пытаюсь сконцентрироваться на том, что сейчас с собой сделаю: лезвие или таблетки? А, может, крыша? Символично, не правда ли? Умереть в полете. В полете в бездну. Чем не женская смерть? Прыгнуть вниз, расколоть свою голову на несколько частей, потерять много крови, превратиться в желеобразный мешок с изломанными, торчащими костями. Отличная перспектива. Отличная! Почему бы и нет? Я ведь хотела умереть совсем недавно. Азарт не пропал, о да, я его чувствую в своей груди. Как завораживающе. Как интригующе. Мне пришлось пережить так много за две эти чертовы недели, мне пришлось столько испытать, столько прочувствовать, что сейчас самое время перечеркнуть весь этот путь и просто сигануть с крыши. Не так ли? Я не вынесла урок, я не поняла, что жить нужно, не смотря на боль и страдания. Я осталась прежней: слабой, эгоистичной, одинокой. И я опять обреку себя на смерть. В очередной раз. Ведь это нормально. Ведь это привычное для меня дело.

Я не замечаю, что стою. Стою, наверно, уже слишком долго. Перед каменной, грязной стеной в переулке. Я плачу, я думаю, и я одновременно жадно разглядываю огромную надпись, выведенную ярко-красным баллончиком: иди за самолетиками, Мира.

- Самолетики, - едва слышно, говорю я и почему-то улыбаюсь. Прикрываю руками глаза, облокачиваюсь о стену и смеюсь. Громко, нервно. Откидываю назад голову, улавливаю вдалеке очередной раскат грома и повторяю, - самолетики!

На меня вдруг сваливается простейшая истина: я могу сотни раз думать о том, как сложна моя жизнь, и как просто было бы покончить с собой. Я могу сотни раз разбивать свое сердце, ломать свои чувства, крушить свои мечты. Я могу испытывать дикую боль, раз за разом, день от дня, могу помнить о маме, о папе, скучать по Диме, сходить с ума и сетовать, жаловаться, кричать, вопить. Я могу делать все это! Все! И лишь одно под запретом.

- Небо уже упало, Мира, - сообщаю я себе и вспоминаю кривые губы Димы. Качаю головой, обнимаю себя за туловище и ощущаю, как улыбка превращается в гримасу горечи, - мы уже на небе. Мы уже там! Тебе некуда спешить, Мира. Ты сильная.

Господи. Это было бы так нечестно по отношению к родителям, к Диме, черт подери. Неужели этот парень просто так появился в моей жизни? Неужели его поступки, его слова – лишь тупая бессмыслица? Я не покончу с собой, нет. Я не сделаю этого хотя бы потому, что Дима научил меня бороться. Как тот ребенок, получивший на день рождения трехногого пса, я сначала не понимала, зачем же мне вообще был нужен этот странный подарок, в виде высокого, худощавого парня с гетерохромией радужной оболочки. Но на самом деле, я просто впитывала в себя его умение сражаться, его умение быть счастливым даже тогда, когда счастья и вовсе не было рядом. Я попросту перенимала его спасительный талант жить в иллюзиях, которые, черт подери, но бывают полезны, которые действительно помогают, делают мир светлее, лучше. И я выздоровела. Мне больше не нужно думать о смерти, чтобы смириться с болью. Теперь я буду думать о жизни, и, что-то мне подсказывает, что этот метод куда эффективней.

Падают первые капли дождя.

Я смотрю на них, медленно дышу и осознаю, как сильно хочу вновь увидеть Диму. Поднимаю взгляд вверх: небо серое. Почти черное. Ночью звезд опять не будет видно.

- Значит, выдумаю.

Рано или поздно заканчивается каждая история. Герои выносят для себя урок, обещают стать лучше и исчезают в черном экране телевизора. Я осознала свои ошибки, приняла тот факт, что боль неизбежна, и она не должна побуждать меня совершать то, что обратить невозможно. И стоило бы поставить точку. Прямо сейчас, сказав, что я справлюсь, вырасту, стану мудрей и навсегда забуду о том, что со мной случилось. Но я не сделаю ничего из вышесказанного. Не смогу попросту. Я лучше воспользуюсь отличной фразой, отличного человека. Он сказал: все сводится к чувствам. И он был чертовски прав. Сейчас я пойду домой и постараюсь выжить, но ничто не запретит мне думать и мечтать. Мечтать о нем. Ничто не вечно? Чувства – вот, что питает нас. И угнетает порой. Главное, применить их в нужном направлении. В правильном соотношении и в моей ситуации данное ощущение называется просто, и думаю, именно оно поможет дышать мне оставшиеся долгие, трудные дни.

Надежда.

Спустя полтора месяца

- Поздравляю, - Александр Викторович встает из-за стола, подходит ко мне и сжимает в своих объятиях крепко-крепко. – Ты справилась, Мира.

- Да, представляете, декан проверил результаты моих контрольных экзаменов и на удивление позволил восстановиться! Я так этому рада.

- Уже сказала крестной?

- Конечно, - смущенно поправляю все еще короткие волосы и поджимаю плечи, - она пообещала вырваться в начале сентября. Посмотрит по ситуации.

Доктор улыбается, и я тоже растягиваю губы. Думаю, он счастлив видеть меня в таком приподнятом настроении. После стольких сеансов, полных горьких писем, слез, истерик, наконец, просвет. Признаться, я порядком потрепала Александру Викторовичу нервы, так что данное улучшение дорогого стоит.

Мы попрощаемся, но я обещаю прийти в пятницу. Теперь походы к психиатру я воспринимаю немного проще: мне не вправляют мозги, а дают возможность понять себя, что, конечно, безумно сложно, когда в голове полный кавардак. Но я стараюсь. Стараюсь справиться с пузырями. Они лопаются все так же часто, и было бы лицемерием заверить в абсолютном излечении от паники, от страха одиночества и боли. Однако прямо сейчас я чувствую себя отлично. Не знаю, что сильнее поддерживает во мне жизнь: надежда или упорное проживание в мире иллюзорных мечтаний. Доктор говорит – это разные вещи. Как по мне – одно и то же.

Я выхожу на улицу, думая о родителях. Они бы гордились той девушкой, которой я стала. Ну, или, по крайней мере, пытаюсь стать. Мама бы, конечно, не смогла просто взять да похвалить меня, порадоваться. Она бы обязательно потребовала большего, указала бы на недочеты и ошибки, но в глубине души, уверена, она бы все-таки улыбнулась. А папа – он бы просто сказал: молодец, так держать.

Мне не хватает их голосов. Чем больше проходит времени, тем тише они звучат в моей голове. Я пытаюсь не отпускать родителей, цепляюсь за каждую мелочь, за каждое, даже самое маленькое воспоминание о них, но забвение в любом случае неизбежно, поэтому приходится лишь растягивать прощание со смазанными, туманными силуэтами мамы и папы, что, конечно, безумно сложно.

Лена ждет меня в парке. Хочет навестить Артема. Но я как всегда не сумею подняться к нему на нужный этаж. Останусь внизу. Мне кажется, встреча с ним – огромная ошибка, и ни потому что я не хочу этого. Нет. Ни в коем случае. Я безумно волнуюсь, и сидеть в вестибюле адская мука! Просто я думаю, ни мне, ни ему не стоит ворошить то, что было раньше. Мы не станем теми, кем когда-то были. Так пусть и останется в прошлом наше прошлое.

Спускаюсь в метро. Слышу, как звонит телефон, и бодро отвечаю:

- Да-да?

- Ты в курсе, что я уже замерзла?

Романова злая и недовольная: черт. Я вдруг понимаю, что нужно было быстрее прощаться с Александром Викторовичем.

- Я буду через пятнадцать минут.

- Ты издеваешься? На улице зима.

- Вообще-то конец лета.

- Ты еще шутить думаешь? – верещит на другом конце провода подруга, и я не сдерживаю смех. Поправляю сумку и отрезаю:

- Потерпи. Другие приехали?

- Только Стас. Олег и Настя стоят в пробке.

- Ну, вот на него и кричи.

Ленка начинает трещать, высказывая, мне свое недовольство на счет саркастического тона, который она якобы уловила в моем голосе, а я просто замолкаю. Слушаю ее, слушаю и радуюсь, что все-таки решила помириться. Люди разные, в конце концов. Нельзя бросать их только потому, что они не поступили так, как ты считаешь, они должны были поступить. Друзей принимают такими, какие они есть. В том, наверно, и состоит смысл. Да, я сделала для себя выводы, в очередной раз убедилась, как правильно в этой жизни доверять лишь самой себе, но все-таки продолжила плыть по течению. Романова – глобальная катастрофа, однако она - редкое явление, существующее только на моем извилистом пути. Куда ж я без нее?