Страница 38 из 100
— Как вели себя его сыновья? — спросил капитан, когда старшина закончил свой доклад.
— Нормально. Волновались, конечно, немножко, но больше из-за отсутствия отца, чем из-за моего присутствия…
— Считаешь, что они не в курсе?
— Уверен в этом. Чисто работает.
— По грязному делу, — уточнил капитан. — Но чисто, тут ты прав, если мы его так долго не могли раскрыть… — Закурил и прошелся по канцелярии. — Значит так. За подробный доклад спасибо. Мы теперь кое-что уточним на комбинате. Главное же, как вы понимаете, для нас сейчас — замок. Это не логово, нет, но уже ясно, что бандиты там бывают. — Он бросил быстрый взгляд на телефон. — Нет, звонить я не буду, тут одним звонком не обойдешься. Командуйте, лейтенант, заставой, а я еду в комендатуру. Если понадоблюсь, срочно звоните!..
Хотя начальник заставы никаких конкретных указаний по лесокомбинату не давал, Тамаров после его отъезда, посоветовавшись со старшиной, связался с директором. Тот подтвердил, что Яремчук сегодня на работу не вышел, скорее всего, опять заболел, потому что вчера не отпрашивался и отгулов не брал.
— А им никто не интересовался? — спросил Тамаров.
— Им всегда интересуются, — ответил директор, — он же шабашник известный в округе, от «левой» работы никогда не отказывается. Искал его и сегодня один, как мы их называем, «дачник», из тех, у кого деньги лишние водятся и которые топора отродясь в руках не держали…
— А как этот «дачник» выглядел. Вы можете его описать?
— Попробую, — рассмеялся директор, — хотя я его не шибко разглядывал, к нашим рабочим многие обращаются за помощью, только не все наши так жадны на «левые» рубли, как Яремчук… — Директор явно заботился о репутации руководимого им коллектива. Он, как и семья Яремчука, не мог догадываться, что Яремчук только прикрывался шабашничеством, получал «левые» деньги совсем из других рук.
Описание директором «дачника» не вызвало поначалу у Тамарова никаких ассоциаций. Во всяком случае, с человеком такой наружности, в такой одежде он раньше не встречался, а если и встречался, то мимоходом и в безобидной ситуации, когда нет причин для подозрений. Правда, человек, о котором думал Тамаров, разговаривая с директором, был такого же роста, как «дачник», интересовавшийся Яремчуком, такого же сложения, с таким же невыразительным, незапоминающимся лицом. И только в конце разговора, когда директор сказал, что на «дачнике» были светлые бурки, у Тамарова перехватило дыхание.
— Это точно? Вы не ошиблись? — переспросил он директора, стараясь не выдать своего волнения.
— Точно! Это я разглядел, — ответил директор. — У нас здесь бурки не в моде.
Положив трубку, Тамаров с минуту молчал, потом тихо сказал:
— Или меня просто околдовал этот таинственный незнакомец, или… Понимаете, старшина, тот Полосатый, как я его обозвал, тоже был в бурках…
— Возможно, совпадение?
— Возможно. Но редкое… Тогда, в Горске, я обратил внимание прежде всего на его полосатое полупальто и кепи, бурки как-то выпали из памяти. Но теперь-то я вижу его перед глазами всего, с головы до пят! В светлых, подбитых кожей бурках…
Тамаров встал и подошел к окну.
— Капитан считает, что нам уже Яремчук не очень нужен. А вот Полосатому он почему-то понадобился. Почему?
— Вернется, доложим, — сказал старшина. — Мне тоже кажется, что нам рано сбрасывать Яремчука со счетов. Хотя начальству, как говорится, виднее.
— Меня сейчас больше Полосатый тревожит.
— Понятно. Особенно, если это он был на комбинате.
— Это был он, — твердо заключил Тамаров.
Капитан вернулся из комендатуры к обеду. Когда Тамаров доложил ему о разговоре с директором лесокомбината, он, недовольно бросив на стол пачку сигарет, глядя в окно, сухо ответил:
— Этого не надо было делать, лейтенант Тамаров! — И уже несколько мягче, но все-таки с укоризной добавил: — Я же просил подождать…
Впервые за время знакомства с капитаном Тамаров услышал от него в свой адрес слова, произнесенные столь подчеркнуто официальным тоном. В общем-то ничего необычного здесь нет, в армейской службе нередко случаются ситуации, когда без строгой официальности не обойдешься. И Тамарову не было бы обидно, больше того, он просто не обратил бы на этот тон никакого внимания, если бы понимал, в чем заключалась его ошибка. Но он не понимал этого, а капитан почему-то не считал нужным объяснять своему заместителю его вину. Он, как и раньше, когда речь шла о Полосатом, ограничился обещанием:
— Поговорим о нем позже. Сейчас не время…
Обещание это интриговало. Но Тамаров был настолько убежден в том, что Полосатый связан с бандой Огульского, что просто недоумевал, зачем капитану понадобилось его интриговать, когда можно было бы объяснить, почему еще не время обезопасить этого сообщника бандитов. А в том, что его нужно было обезопасить без всяких объяснений, Тамаров не сомневался…
Главарь банды Владислав Огульский был родом из этих мест. До воссоединения Западной Украины и Западной Белоруссии с советскими республиками его отец владел здесь обширными землями, фабрикой и лесокомбинатом, затем, прихватив с собой драгоценности, бежал вместе с семьей в Германию, где проживал его родной брат, тоже фабрикант. Когда гитлеровцы вероломно напали на Советский Союз и оккупировали эти земли, Огульские вернулись сюда на правах бывших хозяев, причем Владислав в чине обер-лейтенанта, командира роты карателей. Эта рота «прославилась» жесточайшими репрессиями и бесчинствами против мирного населения еще в Польше. Приобретенный там «опыт» она приумножила здесь. В сорок четвертом году наши войска освободили родную землю от оккупантов. Старший Огульский снова бежал на Запад, а младший был оставлен гитлеровцами для продолжения борьбы против Советской власти. Рота его, изрядно потрепанная, состоявшая в основном из уголовников, бежавших с этих земель еще при воссоединении, превратилась в банду, хотя сам Огульский, конечно, ее так не обзывал. Он вообще считал себя интеллигентным человеком, главарей других банд именовал не иначе, как «коллегами»… Правда, он во многом от них отличался, вызывая по этой причине со стороны их к себе уважение при личном общении, но еще больше зависть и презрение за глаза…
Окончив спецшколу, где его обучили, и довольно неплохо, как проводить явные и тайные карательные операции, Огульский сделал для себя некоторые практические выводы, от которых старался впоследствии не отступать. Успех любой операции, считал он, решает железная дисциплина, не должно быть никаких послаблений ни себе, ни своим подчиненным. И эту дисциплину он установил в своей банде. Он, например, безжалостно искоренял среди своих людей пьянство и разгул, тогда как в других бандах эти пороки процветали, их главари и сами были не прочь «повеселиться» и на «забавы» подчиненных смотрели сквозь пальцы. У заместителя Огульского была любовница, красавица Оксана. Первое время Огульский терпеливо относился к этому, как он выражался, «лесному прелюбодеянию», к тому же Оксана не сидела без дела, готовила и стирала бандитам, врачевала их раны. Но когда его заместитель провалил одну операцию, он, прикинув все «за» и «против», посчитал главной причиной неудачи любовную связь заместителя, которая отвлекала его, действовала на него расслабляюще. Выбрал подходящий момент (заместитель был на задании), приказал двум головорезам отвести Оксану подальше в лес, убить и закопать, сказав им, что она продалась чекистам, но что они и эту тайну, и убийство должны держать за зубами. Вернувшегося же с задания заместителя убедил в том, что Оксана сбежала, что она может выдать банду, а потому жаль, что ее не удалось ликвидировать раньше. Чтобы отсечь от себя какие-либо подозрения, он еще и обвинил заместителя в близорукости: спал, мол, вместе, а «красную гадюку не разглядел»…
Железная дисциплина спасала банду в самых, казалось, безвыходных ситуациях. Бандиты Огульского на практике убедились, что он не зря насаждал эту дисциплину. Сам же Огульский постоянно подчеркивал, что неудачи других банд исходят как раз из-за отсутствия такой дисциплины. Нет, он не отрицал грозной силы, которая им противостояла, по достоинству оценивал умелые действия пограничников и других наших частей и подразделений, но все-таки старался преуменьшить исходящую от них опасность и преувеличить возможности банды. Он говорил, что «у красных нет такой школы, как у нас» и что «главное — уметь нашу школу применять, а для этого и нужна прежде всего дисциплина»…