Страница 29 из 100
Водовозов, узнав, что Хижняк тяжело ранен, переменился в лице и весь обед молчал. Читаеву тоже было не до разговоров. А потом, превозмогая нестерпимое желание упасть на кровать и уснуть, он пошел вместе со всеми в баню, которую здесь выложили из неотесанного мрамора, хорошо вымылся, но париться не стал.
В госпитале, куда Тубол и Читаев пришли вместе, сообщили, что Хижняк так и не приходил в сознание, что ранение очень тяжелое: две пули в легком, потеря крови и, что самое опасное, задет позвоночник. Молодой крепколобый хирург с коротким ежиком волос говорил без обиняков, с тем профессионализмом, который выдает сам себя: нас интересует болезнь, а до остального дела нет.
— Операцию мы сделали. Сутки еще протянет, но не более, — сказал он без интонации.
Читаеву захотелось ударить его, чтобы боль скрутила, сломала самодовольного доктора. За эти «сутки, но не более», за то, что Хижняк умирал, но был жив, а ему уже подписали приговор. «Привык здесь, что нет родственников, хотя бы рожу состроил сочувствующую».
— Что ж вы сидите тут, околачиваетесь, ждете, пока умрет? Почему в Ташкент не отправили? — взорвался Читаев.
Он чувствовал, что его начинает колотить дрожь, что назревает скандал, но уже не мог совладать с собой.
— Это ничего не даст, — сказал хирург устало, как только Читаев умолк, остановленный молчаливым жестом Тубола. — И зря вы думаете, что мы не сделали все, что в наших силах…
Потом они надели халаты и прошли в палату. Читаева поразил желто-коричневый цвет кожи Хижняка. Дышал он прерывисто, чуть слышно. У изголовья сидела медсестра — пожилая женщина в золотых очках.
— Володя, — негромко позвал Читаев.
— Он без сознания, — сказала медсестра.
Тубол постоял молча, потом сказал, что пойдет, а Читаев, если хочет, пусть останется здесь.
— Нельзя, — сказала медсестра.
— Я договорюсь с начальником.
Он действительно договорился, и Читаеву разрешили находиться в палате. Раза два или три ему казалось, что Хижняк приходит в себя. Читаев вставал, но медсестра останавливала его жестом. Она все время молчала, очевидно, по профессиональной привычке. Несколько раз заходил хирург, проверял пульс. Медсестра делала уколы. Читаев смотрел на желтое безжизненное лицо друга, представлял и не мог представить его развороченное пулями тело, сейчас туго затянутое бинтами, верил и не мог поверить до конца той страшной и нелепой мысли, что Хижняк умрет, непременно умрет. Трубка с кислородом. Капельница…
Он пришел в сознание под вечер. Медсестра чуть встрепенулась, и Читаев понял, что Владимир пришел в себя. Он вскочил и на цыпочках подошел к нему. Глаза у Хижняка были потухшими и далекими, но это был осмысленный взгляд. Читаев увидел в нем муку и боль, ему даже показалось, что Володя и хочет сказать: «Больно!»
— Ну, как ты, Володя? — спросил он, опустившись на колено рядом с ним. — Как чувствуешь?
Уголки рта чуть дрогнули, и Читаев понял, что Владимир хочет улыбнуться. Потом он, не поднимая руки, показал большой палец. Сергей почувствовал, как к горлу подступил комок. Он попытался сглотнуть его, но не получилось.
— Мальчик… — едва слышно прошептал Владимир.
— Что — мальчик? — не сразу сообразил Читаев. Потом понял, заторопился: — С мальчиком все в порядке, мать его забрала, ты молодец, Володя… Только ты поправляйся, слышишь меня, не хандри, врач сказал, что все будет хорошо.
Он продолжал говорить, но Хижняк закрыл глаза, Сергей продолжал все так же торопливо ободрять, обнадеживать, как будто именно от этого сейчас зависело все. Он замолчал, когда понял, что Владимир снова впал в забытье. Но через несколько минут Хижняк снова открыл глаза. Сергей с готовностью наклонился к нему.
— Скажи Нине…
Сергей кивнул и продолжал ждать, но Владимир молчал, глядя прямо перед собой. Сергей взглянул в его зрачки, в них уже ничего не отражалось, взгляд был нацелен куда-то далеко, и он понял, что Хижняк вряд ли сейчас видит его, стеклянную дверь палаты и вообще что-нибудь. «Он умрет», — с внезапной уверенностью подумал Читаев, и от этой мысли ему стало тошно.
Хижняк умер через час, больше не приходя в сознание. Сначала пошла горлом кровь, оставляя алую узкую полоску от уголка рта до подушки, потом он вздрогнул и затих.
Сергей понял, шагнул, не чувствуя ног, к окну. Он не помнил, сколько так стоял, пока чьи-то крепкие руки не опустились ему на плечи, мягко и настойчиво повернули его к выходу. Он подчинился, теперь было все равно. Хижняка, а точнее, то, что им было, покрыли с головой простыней и, кажется, собирались куда-то увозить.
Хирург вывел Читаева на крыльцо, достал сигареты, дал и ему. Сергей украдкой вытер слезы, взял предложенную сигарету. Хорошо, что было уже темно. Дул все тот же ветер пополам с пылью, все то же небо в крупной звездной крошке плыло в разрывах туч. Все было то же. Только всего этого уже не видел Хижняк.
— Не холодно? — равнодушно спросил Читаев у хирурга, который стоял в одной безрукавке. Руки у хирурга были крепкие, белые, поросшие густыми черными волосами.
— Нет.
— Операцию вы делали?
— Я, — ответил он.
Читаев кивнул головой и крепко затянулся сигаретой. Хирург расценил его вопрос по-своему.
— Есть случаи, в которых медицина, к сожалению, бессильна.
— Я просто спросил…
— Полгода назад я потерял друга. Он выезжал в кишлаки — лечил афганцев. Душманы застрелили его прямо среди бела дня, во время приема больных. Умер на том самом месте, где и твой товарищ.
«Вы оперировали?» — хотел спросить Читаев, но передумал. Вдруг опять не так поймет.
— Пойду… — Читаев протянул руку. Хирург сильно сжал ее.
— Крепись, парень…
Через день в батальоне появился новый лейтенант. Воронцов вызвал Читаева в штаб и представил новоприбывшего:
— Вот, Читаев, знакомься: товарищ Петров. Прибыл к нам из Прикарпатского округа. Назначен замполитом в вашу роту.
Читаев хмуро глянул на лейтенанта, буркнул свою фамилию и вяло пожал руку.
— Давно здесь служишь? — поинтересовался лейтенант, когда они вышли.
— Второй год.
— Я слышал, что моего предшественника убили? — спросил Петров таким тоном, будто хотел показать, что это его совсем не пугало.
— Если слышали, то зачем спрашивать? — отрубил Читаев, почему-то вдруг ни с того ни с сего обозлившись на обращение на «ты», хотя раньше никогда не обращал на подобное внимание. Ему сразу не понравился этот высокий чернявый лейтенант с длинной шеей над аккуратно подшитым подворотничком. Не понравился уже потому, что Хижняка еще не успели похоронить, да что там похоронить — даже проститься с телом, перед тем как отправить его в Союз, а тут нате вам: прибыл совсем другой человек, занял место, как будто Хижняка и в помине не было в роте. Эта поспешность больно кольнула Читаева, хотя он и понимал, что лейтенант наверняка планировался на какое-то другое место, на совсем другую работу, а кто-то, может быть, Тубол, распорядился направить его именно к ним. И в этом был резон, потому что Сахно еще лечился в госпитале, командир третьего взвода находился в отпуске после желтухи, и офицеров в роте, таким образом, оставалось всего лишь двое: он да Водовозов.
Когда пришли в модуль, Водовозов чинно представился, затем, даже не дав лейтенанту разложить чемоданы, потащил за рукав к карте Афганистана, висевшей на стене и, вооружившись линейкой вместо указки, стал разъяснять «военно-политическую и оперативно-стратегическую обстановку в Демократической Республике Афганистан». Лейтенант сначала слушал серьезно, не замечая или не желая замечать, что Водовозов куражится, но потом, когда тот, нимало не смущаясь, заявил, что ночью в отхожее место надо выходить только с оружием, так как по территории городка бродят душманы, пунцово покраснел и недоуменно посмотрел на Читаева.
— Ладно, кончай дурака валять, — Читаев, до этого молча наблюдавший, резко поднялся с койки.
Они как будто с ума посходили, когда умер Володя. Все валилось из рук, в голову лезла всякая чепуха и разговоры сводились все к нему и к нему — погибшему Володьке Хижняку. «Нельзя же так. Ведь этот длинношеий лейтенант не виноват в том, что его направили именно сейчас и именно в нашу роту».