Страница 23 из 100
— Сволочи, негодяи! — закричал Сафаров.
К нему кинулись, повалили на землю, стали бить ногами, колоть штыками. Джелайни опять что-то приказал — и душманы потащили Сафарова к дувалу. Там уже стоял Сапрыкин. Их поставили в затылок друг другу. Джелайни, не глядя, протянул руку — ему подали карабин. Щелкнул затвор.
— Если вы не примете нашей веры, я сейчас вас убью, — тихо сказал Джелайни. — Одной пулей… Сафар, переведи!
Пленники молчали. Джелайни, не вставая, медленно прицелился. Шум во дворе незаметно стих. Все смотрели на главаря. Пронзительный ветер задувал в ствол нацеленного карабина. «Неужели все? И этот тонкий, на одной ноте посвист — последнее? Самое последнее в жизни…» Сапрыкин старался смотреть в глаза бандиту, но невольно видел только одно: полусогнутый указательный палец на спусковом крючке. Длинный узловатый палец, поросший жесткими черными волосками.
Раздался выстрел, пуля отколола кусок стены над их головами. Пленники стояли, не шелохнувшись. Джелайни засмеялся, покосился на Ритченко. Тот стоял белый как мел.
— Я пойду, — выдавил тот и нетвердой походкой побрел со двора.
— Иди, иди…
К обеду занятие наскучило Джелайни. Он довольно погладил свою черную бороду, распорядился отправить пленников в подвал. «Нет, убивать их не буду», — еще раз подумал он и приказал вызвать помощника.
Хасан подошел неторопливо, вразвалку.
— Вызывал, хозяин?
— Да, поговорить надо. Пойдем.
Джелайни сделал вид, что не заметил развязности помощника, жестом указал на дверь в стене дувала и первым вышел на улицу.
— Слушай меня внимательно, Хасан, — оглянувшись, начал он. — Дело касается пленных. Модир Джагран хочет уничтожить их. Но нет, наверное, на свете большей глупости, чем убивать мирных людей…
Хасан удивленно посмотрел на хозяина. Тот понял его взгляд, но продолжал, как ни в чем не бывало:
— Аллах рассудит мою справедливость и доброту. Слушай меня внимательно. Я подберу тебе тридцать человек. Сегодня ночью выедешь вместе с ними в район кишлака Навруз. Водителя отпустишь. До утра он должен вернуться вместе с грузовиком. Остальные пойдут с тобой. Перед самым кишлаком в укромном месте отберешь четырнадцать человек. Пусть они спрячут оружие под пату[10]. Потом свяжете их и проведете как будто под конвоем через кишлак… Ты хорошо понял меня? Пусть люди думают, что ведут пленных.
— Но за нами сразу будет погоня! — изумился Хасан.
— Ты не лишен проницательности, но не перебивай хозяина, — строго заметил Джелайни. — Да, за вами будет погоня и вам придется уносить ноги. Ты понял, что ты должен делать? Пусть они гоняются за вами. Через день или два после Навруза, как очухаешься, появишься вместе с пленными в другом кишлаке. Потом — в третьем. Надо сбить их с толку. А я тем временем тихо переправлю специалистов поближе к границе. Встречаемся в кишлаке Дуар через десять дней. Запомни это. Человека, который тебя сведет со мной, зовут Карахан. Кроме того, дам тебе адрес, где сможешь взять машину. На этой машине и доберешься до границы. А в Пакистане нам хорошо заплатят за товар. Пойдете завтра в ночь. И смотри, никому ни слова…
Джелайни проводил Хасана долгим взглядом. «Теперь избавлюсь от него, — подумал он, — а заодно и от всех лишних. Хасан стал последнее время слишком подозрительным. Постоянно о чем-то думает. Человек, все время занятый собственными мыслями, — или сумасшедший, или же тот дурак, который вдруг начинает понимать, в чем его глупость, или же умный, который сознает свое несовершенство. Правда, последнее к Хасану не относится… Хасан всегда безропотно подчинялся и верил. Теперь стал задавать лишние вопросы, высказывать свое мнение. А сегодня заявил, что мучить людей — это плохо, мол, аллах призывает нас к милосердию. Да, пора избавляться от него».
Три года назад он приблизил к себе Хасана, сделал его своим помощником. Почти вся его группа — пятьдесят человек — дехкане. А у Джелайни отец был землевладельцем — это все знали. Поэтому он и взял себе помощника из дехкан. Надо знать настроения черни. И пусть они видят, что Джелайни — демократ, ценит простых людей. После саурской революции нос надо держать по ветру.
«Сегодня ночью уйдет Хасан, а через три-четыре дня вместе с пленными исчезну и я», — усмехнувшись, подумал Джелайни. Он вспомнил ночную вылазку в город, встречу с братом. «Пусть пока живет и знает мою силу… Специалистов ему подавай, — Джелайни рассмеялся в бороду. — Бедный человек, ему надо отчитываться перед шурави… Жаль, не захотел помочь. А ведь неплохо было бы заиметь бумагу из ХАДа…»
Сафарова перевязали обрывками белья: раны от штыка, к счастью, были неглубокими. Растерли сухой рубахой Шмелева и Тарусова, который тоже не избежал купания на морозе. Шмелев, отчаянно дрожа, пытался шутить:
— Хотел, как т-тибетские монахи, в-внушить себе, что мне ж-жарко, что сейчас лето, солнце кожу об-бжигает. Но теплей п-почему-то не стало.
Тарусова оттирал Сапрыкин. Он помог ему снять всю мокрую одежду и усиленно драил спину, грудь, разгоняя по телу кровь. Тарусов молча кряхтел, а когда немного отогрелся, спросил:
— Как думаешь, Васильевич, нас ищут?
— Ищут, Степан, ищут. Нам сейчас главное — не сдаться… Жизнь, она, как дорога. А свернешь — предательство.
Он задумался и даже перестал растирать Тарусова.
— А если впереди обрыв?
— Все равно прямо. Дерево только вверх растет. Вбок пойдет ствол — завалится дерево. Вот тебе и закон жизни.
— Да, закон, — отозвался, как эхо, Тарусов. — Я вот все думаю, Васильевич, кому я нужен? Детям — пока помощь моя нужна. Жене — пока любишь и опереться на тебя можно. Друзьям — пока выгоден. Наверное, только матери — всегда… А скажи честно, как сам думаешь. Вот конкретно: выкрали пятнадцать человек. Стоит ли искать их, рисковать новыми людьми? Ну, подумаешь, несколько инженеров! Мало, что ли, у нас в стране? Завались.
— Не болтай, — рассердился Сапрыкин. — Нас ищут, это точно.
— Я знаю, — вздохнул Тарусов. — Я так просто — вслух думаю.
Разбудил Воронцова бой часов. Спросонья он подумал, что звонит телефон. Встал, прошелся по кабинету, чтобы прогнать сон. За окном свирепствовал «афганец», без устали швырял в стекло то ли песок, то ли снежную крупу. Воронцов открыл форточку. Воздух стоял спертый, было сильно накурено еще с вечера.
Последний раз ему сообщили, что группы приближаются к горному пути. До этого передали, что рота разделилась на две группы. Воронцов подошел вплотную к карте и, вглядываясь в горизонтали высот, похожие на искривленные круги на воде, мысленно представил местность, по которой продвигалось подразделение. Он тут же понял расчет Читаева, взял циркуль, измерил расстояние, которое предстояло пройти обеим группам, прикинул среднюю скорость движения. Кажется, все сходилось. К рассвету одна из групп обязательно должна встретиться с душманами. Раньше, наверное, к дороге выйдет группа Хижняка, а потом уже лейтенанта Читаева. Воронцов еще раз внимательно посмотрел на карту и засомневался. В горах все может быть по-другому. Опыт здешней службы не раз убеждал в этом. Что ж, может быть, Читаев действительно угадал намерения бандитов. Он снял трубку, попросил соединить с Туболом, коротко доложил. В ответ услышал лишь две фразы: «Хорошо, товарищ Воронцов. Держите меня в курсе всех событий».
«Прямо как Сталин, — подумал Воронцов, кладя трубку. — О своем мнении пока ни слова».
Вошел сержант.
— Товарищ подполковник, сообщение от Птицына. Группа лейтенанта Хижняка вышла в квадрат тринадцать — сорок шесть.
Воронцов бросился к карте, уперся пальцем в найденную точку на карте, снял трубку, снова попросил соединить с Туболом.
— Хижняк вышел к дороге… Читаев пока не докладывал.
— Хорошо, — коротко ответил Тубол и положил трубку.
«Где Читаев? Птицын еще этот», — подумал Воронцов с недовольством о начальнике связи, представив его румяное лицо. Он встал, направился в аппаратную, чтобы переговорить с Птицыным лично и потребовать, чтобы тот, во-первых, усилил охранение, а во-вторых, построил машины кольцом, если это еще не сделано.
10
Пату — составная часть афганского мужского костюма в виде накидки через плечо.