Страница 116 из 131
— Прими это от меня в знак моей благосклонности, — тихо сказала она.
Сади обернулся и, увидев Рошану, опустился перед ней на колени.
— Благодарю, горячо благодарю тебя, принцесса! — взволнованно прошептал он, страстно целуя протянутую ему руку.
— Ты быстро исполнил свое обещание, Сади, ты вернулся победителем, ты достиг тех блестящих знаков достоинства, которые висят там, — сказала принцесса, поднимая Сади с колен, — прими же от меня эти отличия и позволь пожелать тебе всякого счастья, Сади! Этот праздник устроен в честь тебя и твоего товарища Зоры-бея — и я желаю видеть вас обоих в числе моих гостей.
— Я не могу представить тебе, светлейшая принцесса, моего друга Зору-бея, он стал жертвой низкой измены, — отвечал Сади.
— Жертвой измены? Пойдем в мой будуар, Сади, и расскажи мне обо всем.
И принцесса повела Сади из маленького зеленого покоя в соседний, немного побольше, куда слегка долетали нежные, чарующие звуки музыки.
Будуар Рошаны представлял смесь восточной пышности с европейским стилем. Мягкие, обитые светло-пунцовой шелковой материей диваны, обтянутые дорогими коврами стены, ниши с золотыми висящими лампами — все это манило к отдыху и неге. Кругом стояли прелестные мраморные столики со всевозможными дорогими безделушками, часы из мрамора, античные вазы и различные вещи из янтаря. В середине будуара с потолка свисала люстра, лампы которой были закрыты матовыми колпаками. У окна с тяжелыми, вытканными золотом, портьерами стоял дорогой, отделанный золотом и перламутром письменный столик принцессы, и на нем — золотой письменный прибор, украшенный драгоценными камнями.
Принцесса ввела Сади в этот слабо освещенный роскошный покой, где они были совершенно одни, вошла в одну из полукруглых ниш и опустилась на диван. Сади, стоя перед ней на коленях, рассказал ей обо всем, что произошло между Зорой и Магометом-беем.
— Ты прав, Сади. Магомет был фаворитом Мансура-эфенди, — сказала она, — Шейх-уль-Ислам никогда не простит Зоре-бею убийство его верного слуги.
— Моя задача теперь — освободить Зору и низвергнуть Мансура.
— Это слишком смелый план, Сади, оставь его. Он может испортить все твое будущее.
— Когда я отправлялся в бой, ты говорила иное, принцесса, и твои слова были для меня талисманом, зачем же ты на этот раз предостерегаешь меня? Будь лучше вместе с нами, помоги нам в нашем деле, оставь Мансура-эфенди, прошу тебя!
— Если ты просишь, Сади, я не могу отказать тебе, ты еще никогда не просил.
— Будь нашей союзницей, тогда дни Мансура сочтены.
— Если ты объявишь ему войну, я буду на твоей стороне, Сади.
— О, благодарю, принцесса, благодарю! — воскликнул Сади в упоении: любовь Рошаны, ее прелестный, обольстительный образ и роскошная обстановка заставили его забыть все остальное.
Он был один с ней в нише полутемного будуара, он стоял на коленях перед диваном, на котором лежала Рошана, — принцесса отвечала на его любовь, он мог назвать ее своей. Его манили блеск и богатство, но еще больше — предполагаемая красота Рошаны и упоение этой минутой.
Он обнял ее и с любовью смотрел на нее, она склонилась к нему, и в ее прекрасных черных глазах сверкало целое море любви и блаженства.
— Любишь ли ты меня? — спрашивала она едва слышно трепетным голосом.
— Выслушай мое признание, принцесса, да, я люблю тебя! Последние преграды между нами должны рухнуть, ты должна быть моей, беззаветно моей.
— Не спрашивай, не требуй ничего, лежи у моих ног, и жизнь твоя будет блаженством, — шептала Рошана.
— Будь моей! Будь беззаветно моей! — страстно шептал Сади и хотел приподнять покрывало с ее лица.
Но она поспешно отстранила его руку.
— Что ты хочешь делать? — спросила она с упреком.
— Будь моей! Дай мне взглянуть на твое личико, дай мне поцеловать твои губы, — отвечал он, устремив на нее страстный взгляд.
— Я твоя — но не требуй видеть меня! Обещаю тебе все, только не это.
— Не сердись на меня, ты даешь мне так много, так согласись же быть моей.
— Я твоя, мой возлюбленный, наконец-то в твоих объятьях, — шептала Рошана в блаженном упоении.
— А ты не дашь мне взглянуть на твое лицо? — тихо спросил Сади, обвив рукой стан принцессы.
Она поспешно опустила руку на покрывало, боясь, чтобы он не приподнял его, точно под ним скрывалась тайна.
Кругом водворилась тишина. Музыка смолкла. Гости разъехались. Сади держал в своих объятиях Рошану, и оба упивались блаженством полной, взаимной любви — забыт был весь свет, забыто было все, что разделяло их, принцесса с сияющим взглядом покоилась в объятиях своего возлюбленного, а Сади на груди Рошаны вкушал все радости и блаженство жизни.
Но внезапный шум пробудил его от блаженного сновидения.
Рошана была в таком упоении, что ничего не слышала, ничего не видела.
Сади обернулся в направлении полутемного будуара. Ему послышался глухой голос, как бы выходящий из могилы: «Сади, вспомни о Реции!»
Он встал. Что такое это было? Не был ли это голос совести, напоминавший ему о покинутой девушке? Он пристально посмотрел в полутемный покой. Как будто там что-то зашевелилось. Сади казалось, что он видит все это во сне. По слабо освещенному красноватым светом будуару пронеслась, как будто призрак, фигура, которая уже не раз являлась Сади, на лбу ее он ясно разглядел блестящую золотую маску.
Сади со страхом вскочил.
— Что с тобой, мой возлюбленный? — тихо спросила принцесса, тоже поднявшись с места.
— Золотая Маска, — прошептал Сади, указывая на будуар.
— Тебе пригрезилось, Сади, я ничего не вижу, — сказала, улыбаясь, Рошана.
— Сади, вспомни о Реции! — прозвучало тихо, совсем тихо.
Сади бросился из ниши.
Комната была пуста — призрак исчез.
XXVI. Борьба из-за пророчицы
Вернемся еще раз в зал принцессы. Когда Шейх-уль-Ислам от султана снова вернулся к Гамиду-кади, тот обратил его внимание на то обстоятельство, что султанша Валиде разговаривала сначала с Гассаном, а потом — с Сади. Мансур-эфенди был не совсем уверен в императрице-матери, союз, заключенный между ними, был еще непрочен. А потому его сильно обеспокоил разговор обоих офицеров с султаншей, он чувствовал, что над его головой собирается гроза. Гассан и Сади были его враги, он знал это, и они с каждым днем приобретали все большее влияние во дворце. Наибольшая же опасность грозила ему от Сирры, если она еще не была казнена за убийство старой Ганнифы. Он надеялся на это и предпочел пока не думать о ней.
Но вот Гамид-кади заметил, что слуга принцессы, хитрый грек Лаццаро, неподвижно стоял у пунцового занавеса ложи султана. С этого места его не могли видеть ни султанша, ни Гассан, ни Сади, а он мог подслушать весь их разговор.
Лаццаро, казалось, ждал приказаний, на самом же деле он пристроился здесь только для того, чтобы все высмотреть и подслушать Его замысел удался, ожидание не обмануло его. Он стал свидетелем важных разговоров, а потом внезапно очутился возле Мансура-эфенди, осторожно осматриваясь по сторонам.
— Важное известие, — шепнул он ему.
— Говори! Тебе надо многое загладить, — мрачно сказал Мансур-эфенди.
— Гассан и Сади сообщили султанше Валиде, что чудо было не что иное, как обман.
Мансур вздрогнул, он не ошибся, гроза готова была уже разразиться.
— Они говорили о пророчице, исчезнувшей из дома софта? — спросил он.
— Они сообщали неслыханные вещи! Они объявили, что пророчица была твоим орудием. Гассан-бей должен был но приказанию султана арестовать ее за пророчество, но она оказалась уже в руках кавассов по обвинению в убийстве старой служанки Ганнифы.
— Так Сирра еще жива?
— Да, она жива. Гассан и Сади, чтобы доказать свое тяжкое обвинение, просили султаншу Валиде взять пророчицу от кавассов и отправить к себе во дворец.
— Ну, и что сказала султанша?
— Она только что дала своему камергеру Кериму-паше поручение доставить Сирру к ней.