Страница 92 из 120
— Чего же вы его заграбастали? «Просто!..» Потому что другие сморкались в тряпочку, а он говорил, за это, да?..— он метнул в отца взгляд, тяжелый, как камень.
И капитан почувствовал удар. . .
— Есть вещи, которые, тебя не касаются.
Холодом ответа он преграждал путь к дальнейшим
расспросам.
— Нет, касаются! — ощетинился Виктор.— Нет, касаются! Хватит, слышали: «не касаются»! Касаются!
То ли от сырого ветерка, которым потянуло вдоль улицы, то ли от нервного возбуждения все в нем вздрагивало/ даже зубы клацали часто и громко.
— Успокойся, Витюк.— Отец тронул его за плечо.— Он что, твой друг?
— Не друг! — выкрикнул Виктор.—Не друг! Я ему морду бил!..
Капитан усмехнулся недоверчиво:
— Чего же ты?..— и, оглядевшись, прибавил:— Ты не очень шуми...
— Буду шуметь! — закричал Виктор.— Буду! А что? Или, может, меня тоже? Пожалуйста! — вне себя он открыл грудь и двинулся на капитана.— Пожалуйста! Когда прикажете?..
— Тише,— сказал капитан вполголоса, хотя во всю длину пролета улицы кроме них никого не было видно.— Что же мы здесь?.. Идем домой, я тебе все разъясню...
Виктор отскочил, прижался спиной к стене дома. В рассеянной мгле глаза его диковато, блеснули:
— Разъяснишь?.. Все вы разъяснять мастера! Да? У-у-у, гады ползучие! — он взвыл, оскалив зубы, наотмашь ударил в каменную стену кулаком. Лицо его исказилось от боли.— Гады скользкие!.. Учителя, разъяснители!.. Доносчикам только вы верите! А он... человек! Человеку вы верите? Почему его, не меня?... Я в тысячу раз!.. В миллион раз!.. Все слышали, никто не донес. Боятся: у меня — папаша, а я... С меня все началось, с меня!..
— Витька!.. Что ты... Витя... Витюша... Витюк... Домой! Сейчас домой...
Виктор в бешенстве отрывал от себя бессильные, судорожно хватающие руки, вжимался в стену, как будто хотел уйти в нее.
— Домой?.. Сам иди!.. Где — дом? Ты мать сгубил! Радуйся... Всех сгубили! Сволочи... Отца кокнули, теперь — за сына?.. Омерзело все! Уйду я! Уйду...
— Витька, куда же?.. Нельзя так, Витюха... Пойми... Куда?.. Куда же ты?..
— Не могу! Уйду я! Видеть вас всех не могу!..
Он рванулся, выдрался из цепких объятий.
Капитан пьяно шагнул вслед за сыном, остановился, сжимая в руке лоскут от лацкана пиджака.
Виктор бежал по улице, упиравшейся в мост, вздувшийся горбом над рекой.
Гулко стуча подошвами об асфальт, капитан кинулся вслед за сыном, хрипя и задыхаясь.
Нагнал уже на мосту. Виктор стоял, обхватив тонкие чугунные перила. Его глаза, обращенные к светлеющему востоку, казались желтыми, стеклянными.
— Витька!.. Витюша... Я понимаю, все понимаю...—кашель рвал слова в клочья.—Дай досказать... Я же хотел, а ты... Эх, Витюха! Думаешь, мне легко? А надо... Надо! Я бы и рад... Да ведь что же тут от меня зависит? Мне приказано — я исполняю. Винтик... Винтик, Витюха! А не исполнит капитан Шутов — другие капитаны найдутся! И... Да где же тебе понять это, Витюк? Ну, и Бугров твой... Что ж, что вызывали? Я с ним по-хорошему, вежливо... Занятный он парень... А ты?.. Эх! И такое — про нашу мать... Нашу... А? Мне! Двое ведь нас, Витюша, только двое на всем свете! Нам бы держаться друг за дружку, а мы...
Не шевелясь, Виктор смотрел в стальное небо. Казалось, отцовский лепет не долетал до него.
— Что с ним будет? — спросил Виктор, продолжая глядеть вдаль.
— С кем? С Бугровым? Да ничего и не будет! Разве всех, с кем мы дело имеем, мы?.. Чудак! Ничего с ним не будет! Все выяснится...
— Так вот,— перебил его. Виктор.— Если ты... Если с ним что-нибудь... Тогда я... Жизни мне больше нет! Понял?..
Он ничего не просил. Он требовал. Но после всего, что случилось, и это уже было краешком надежды.
— Вот мы и поговорили,— усмехнулся про себя капитан.— За всю жизнь — один раз... Поговорили... Ты что же мне... Совсем не веришь?..— Он ждал ответа, не решаясь взглянуть на сына.
Внизу, под мостом, тревожно журчала вода.
6
На другой день Клим вышел из дому рано, ему хотелось избежать расспросов, охов и причитаний, а главное — побыть одному. Памятуя о вчерашнем, он желал теперь предстать перед капитаном решительным, собранным, презрительно-спокойным.
Дома еще отбрасывали прохладные длинные тени, а воздух в вышине уже дрожал и золотился разливом солнечных лучей. Белое круглое облако висело в голубом небе, как сторожевой аэростат. Женщина и приспущенной сорочке выплыла в черной проруби окна: волосы ее были спутаны, в руке она держала небольшое зеркало.
В подворотне дремал пес, положив рыжую голову между лап; во сне он шевелил ушами, подергивал влажно блестящим носом.
Где-то на окраинах уже шумели базары. По дороге бодро вышагивала старуха с кошелкой, по-солдатски вытянув жилистую шею. Из кошелки торчал трепетный рыбий хвост, зажатый пучками пурпурной редиски и банкой с топленым молоком под каленой коричневой пенкой...
Как странно! Он видел все это тысячу раз — и теперь видел впервые так свежо и остро, как будто вернулся из долгой отлучки или готовился покинуть эти места навсегда. В нем неожиданно проснулось жадное любопытство. Он задержался, разглядывая двух стариков с бронзовыми лицами капитанов дальнего плаванья — они сидели на корточках перед маленькой парикмахерской, развернув газеты... Молодая женщина везла в коляске ребенка, малыш лежал запрокинув головку, не мигая, серьезный, деловитый, и выдувал изо рта радужные пузыри. Клим улыбнулся, попытался разгадать, мальчик это или девочка? Он проходил мимо пустыря с недостроенным домом, когда, словно из-под земли, вывернулась и прямо на него помчалась ватага ребятишек; под ноги ударилась, консервная банка; крутолобый мальчуган ткнулся ему в живот и, слепой от азарта, отпрянул и кинулся вслед за банкой. Выцветшая синяя рубашонка парусом надулась на его спине.
Он забрел в. сквер, тот самый, куда попал вчера, и оказался на той же самой скамейке. Садовник поливал клумбы, в струе бившей из шланга воды плясали радуги. Клим обломил свисавшую над скамейкой веточку, понюхал, растер между ладонями шелковистый кленовый листочек и снова понюхал — от руки пахло медом, полем, прозрачной волной, набегающей на желтый песок, и знойное верещание кузнечиков чуялось в этом запахе.
Клим долго сидел, упершись локтями в колени, расставив ноги. Он разворошил носком чуть взбугрившуюся корочку земли — и увидел сморщенные, уперевшиеся остренькими бледно-зелеными язычками вниз ростки травы. Живой струйкой текли под камень муравьи, черненькие лакированные тельца их отражали солнце.
На соседнюю скамейку опустилась девушка, положила рядом стопку книг, раскрыла тетрадку. Строго посмотрев на Клима, поджала пухленькие губки, повернулась спиной. Сквозь прозрачный рукав ее кофточки просвечивало тонкое плечо.
Да, все вокруг было так тихо, так просто, так бездумно и ясно.
Что есть истина? Зачем и кому нужны эти беспрерывные метания и поиски? Зачем, если можно сидеть и жмуриться от солнца, и полными легкими дышать сыроватым утренним воздухом, и смотреть на муравьев и на девушку, и не шевелиться, и быть счастливым?..
Он почти не поверил себе, когда, посмотрев на часы, вспомнил о капитане. Пора. И проходя мимо девушки, склонившейся над тетрадкой, внезапно почувствовал себя старым, усталым и мудрым.
Он выбрал окольный путь — не тот, которым ехали они вчера в «эмке»,— и старался всю дорогу не думать, куда и зачем он идет. Но самообман не мог длиться долго. Все неотвязней представлялась ему сумрачная коробка кабинета с серым силуэтом в окне; и постепенно ласковое синее небо с белым облачком, и люди па залитых солнцем улицах, и весь город с его воскресной суетой — все это отошло куда-то в сторону, стало далеким, недосягаемым. Его все сильнее охватывало нетерпение. Он еще не знал, что именно скажет капитану, но он скажет ему такое, что заставит его отступить, устыдиться своих подозрений. Он отомстит за Киру, за Игоря, за Майю — за всех! .Он уже наслаждался заранее, видя испуг и смятение капитана: «Какое право вы имеете...» Ага, это и будут первые слова, с них он и начнет!