Страница 91 из 120
Так надо!
В то время перед ним и появился Бугров.
Он был крупной фигурой в городе, но дело его, почему-то поручили молодому лейтенанту, и это само по себе было признаком, что исход уже предрешен.
К тому времени ему казалось: он видел в жизни все, что можно видеть — остальное лишь повторяло прежнее... Но с первого же раза его поразило и уязвило то бестрепетное, почти величавое спокойствие, с которым держался этот человек.
На второй день Бугров потребовал перо и бумагу. Его заявление было адресовано в ЦК. Потом он писал Сталину, потом — лично — членам политбюро.
Тогда сотни подобных писем начинались одной и той же фразой: «Каждая капля моей крови...» Но дальше... Дальше лейтенант уже знал: в лучшем случае на эти письма не приходило ответа, в худшем — их возвращали с беспощадной резолюцией, которая лишь убыстряла неизбежный конец...
Все заявления Бугрова аккуратно подшивались в папку с его делом. У капитана была острая профессиональная память, но сейчас он не доверял даже ей: неужели этот человек с биографией солдата и политика мог оказаться столь наивным?.. Перелистав несколько страниц, капитан отыскал те слова, которые, в конечном счете, послужили важнейшей из улик:
«...именем революции я утверждаю, что существует заговор... Под покровом провокационных обвинений происходит массовое убийство старых, преданных членов партии... Причиной тому — не только карьеристы и проходимцы, примазавшиеся к нашим рядам... Неужели вы не видите, что происходит у всех на глазах?..»
И дальше — требование немедленно пересмотреть дела «оклеветанных», десяток фамилий тех, кто уже получил высшую меру или обречен...
Для лейтенанта заявление превратилось — уже тогда — в приговор...
Бугров сидел, положив ногу на ногу, смотрел в окно — там на ветках, щебетали птицы. У него был ясный, высокий .лоб; сильные руки, голубые глаза с грустинкой... Лейтенант впервые видел перед собой человека, который сознательно выдает себя с головой, который рвется в им же самим расставленную западню.
Лейтенант бросил заявление на стол.
— Вы просите высшей меры?..
Однажды на допросе Бугров сказал с ленивой насмешкой:
— Вы ведь знаете, что это — липа. Кого вы хотите убедить, меня или себя?
— Гражданин Бугров! — повысил голос лейтенант.— Здесь я задаю вопросы!
Бугров ежедневно приносил ему свои заявления, они мало отличались друг от друга и дальше папки с делом не шли. Кажется, к концу Бугров начал все, понимать.
Лейтенант старался быть беспощадно-суровым, собранным, непреклонным; никто не догадывался, какого напряжения стоило ему это. После каждого допроса он убеждался внутренне в том, что был врагом для Бугрова, но Бугров не был врагом для него. Он испытывал все больше симпатии и сострадания к этому человеку, который был старше, умнее, и — конечно, же — честнее его. И сквозь сострадание все громче звучал голос вины. В чем? Разве он не бессилен спасти его?.. Ему стало нужно, необходимо, чтобы Бугров сам это понял.
После того как следствие завершилось, он вызвал к себе его снова. Задал несколько незначительных вопросов. Но Бугров — он хорошо разгадал его — спросил напрямик:
— Что вам еще нужно от меня?
— Поймите, Бугров, я тут ни при чем. Не будь меня, вас передали бы другому, только и всего...
Бугров с недоверчивым удивлением выслушал его странное признание, произнесенное тихо не только оттого, что капитан всегда помнил истину, что и стены имеют уши. Что-то ожило, засветилось в сумрачном лице Бугрова, но тотчас погасло. Он сказал жестко:
— Да, вы «ни при чем»... Такие, как вы — единственные враги революции, от которых она может погибнуть... Как жаль, что мы поняли это слишком поздно!
Однажды ночью он очнулся — и увидел жену, испуганно забившуюся в дальний угол кровати. Из-под короткой рубашки торчали бледные острые коленки.
— Мне страшно с тобой! Если бы ты знал, что говоришь во сне!..
Он рассмеялся, попытался ее успокоить, припоминая, что такое мог сказать, она покорно легла рядом, но он и в темноте видел ее круглые глаза и чувствовал, что ей и в самом деле с ним страшно...
Капитан вздрогнул.
Ночами он беседует с покойниками!
Торопливо захлопнул папку, накрепко перевязал ее, положил в ящик.
Сухо щелкнул замок. Папки уже не было, но еще чувствовался ее гнилой запах. Или теперь уже это — от рук?
Он наскоро вытер их платком и, еще раз проверив, заперты ли все ящики, выключил свет и вышел из кабинета.
На улице было тихо и безлюдно. Сонно шелестели акации, но восток уже наливался синевой. В лицо ударило предутренней свежестью. Капитан сбежал со ступеней и торопливо зашагал прочь.
Ходьба укрощает нервы. Только ни о чем больше не думать. Ни о чем!
Вдруг его окликнули.
Померещилось?..
Раздался тонкий режущий свист.
Капитан замер на месте, правая рука скользнула и задний карман.
От фонарного столба по ту сторону дороги отделился человек.
Что?.. Виктор?..
Он перевел дух, опустил руку.
Но в такой час?.. Здесь?.. И свист... С тех пор?.. Отец и сын... Они мало виделись, говорили еще меньше. Иногда — партия в шахматы, сосредоточенная, молчаливая. Иногда Виктор просил денег — он давал, не расспрашивая, зачем. Вот и все. Почти все... Что же сегодня?..
Пересекая улицу, Виктор зябко запахнул полы пиджака. В его угрюмой фигуре с поднятым воротом было что-то до боли тоскливое, одинокое, капитан едва удержался, чтобы не рвануться к нему навстречу. Пока он сидел в кабинете, наедине с собой и теми, кого давно уже нет, Виктор стоял тут же, напротив, не сводя глаз с освещенного окна. И так — всю жизнь: рядом — но не вместе, чужие, разделенные — неведомо чем...
Но появление сына было столь неожиданным, необычным, что в сердце дрогнула смутная надежда: сегодня. Он не знал, что сегодня, только подумал: сегодня... И не то испугался, не то обрадовался...
Виктор не ответил на его тревожный, полный ожидания вопрос. Остановился, выставил клином косое плечо вперед, уперся взглядом куда-то вниз и вбок — мимо... Выдавил:
— Где... Бугров?
Дернулось, запрыгало веко,— капитан придавил глаз ладонью.
Нет, нет, никакой мистики! Что может он знать о том Бугрове?..
— Где Бугров? — повторил Виктор с упрямым нетерпением, по-прежнему глядя куда-то вбок.
Между ними считалось неписаным законом: не вмешиваться в дела другого. Правда, Бугров — одноклассник, товарищ... Капитан ощутил запоздалую досаду: так вот вся причина того, что Виктор...
— Какой Бугров?..
Он отлично все понимал, но не решил еще, следует ли разговаривать об этом с сыном. И сын тоже его понял.
— Ты знаешь, какой.
— А почему ты за него беспокоишься?
— Неважно. Где он?
Проще всего ему было сказать правду.
— Чудак ты, Витюк,— проговорил капитан, осторожно похлопав сына по костистому плечу.— Твой Бугров давно смотрит сладкие сны.
— Это правда?
— Разве я тебя обманывал?..— он пошарил по карманам, ища папиросы.
— У меня есть,— сказал Виктор смягчаясь.
— Ого! —пальцы капитана ткнулись в жесткую коробку «Казбека».
— Я угощаю,— сказал; Виктор.
Они двинулись домой. Поглядывая мельком на сына, капитан невольно сравнивал его с этим юнцом, который хочет перевернуть мир. Сутуловатый, с прижатыми к ребрам локтями, замкнутый на все ключи... Его словно гнетет и гложет какая-то мысль... И тот: прямой, открытый, прущий напролом незащищенной грудью...
Кольнула зависть: проведя с Бугровым часа четыре, он узнал его больше, чем Виктора, сына, за все восемнадцать лет...
Виктор нарушил молчание:
— Что вы ему пришили?
Не сам вопрос — он ждал его — а требовательно-небрежный тон задели капитана.
— Вот что, Витюк,— он старался говорить возможно мягче,— есть вещи, которые... Ну, что ли, преждевременно пока обсуждать. Нам просто надо кое-что распутать...
Виктор остановился, тряхнул головой; черная прядь волос разбойно упала на глаза: