Страница 83 из 120
— А вы не скажете, чём вы занимались на одной из таких сходок... 12 апреля?..— спросил капитан, отдышавшись и вытирая взмокший лоб.
Вопрос показался Климу нелепым.
— Откуда же я помню? Ведь мы ничего не записывали...
— Вот именно,— сказал капитан.— Вы не вели протоколов?
— Конечно, нет!
Самый вопрос о протоколах его рассмешил.
Капитан странно усмехнулся, обнажив два желтоватых ряда сомкнутых зубов, постучал по ним кончиком ручки, словно желая проверить их крепость.
— Значит, не вели?..
Клим смутился и, чувствуя, что краснеет, покраснел еще больше...
— Правильно, товарищ капитан. Однажды ради шутки мы писали. То есть не настоящий протокол, а так... Просто так. Но мы и сами потом забыли про него — он где-то затерялся...
— Продолжайте,— сказал капитан.— Вы вспомнили, о чем шла речь?..
Ну еще бы! Клим великолепно помнил тот вечер, когда родилась мысль о КИКе. Все-таки сама идея была неплохой... Но Игорь оказался прав: они слишком понадеялись на тех, кто так трусливо предал их во время побоища в пятой школе!
— Так вы утверждаете, что ваш клуб так и не был создан?
— Да,— честно сознался Клим.— С клубом у нас получилась чистейшая маниловщина.
— И на том дело кончилось?
— К сожалению, кончилось, товарищ капитан.
— А что если она, эта ваша организация под названием клуба имени Кампанеллы, все-таки продолжала существовать и действовать?
— Но этого не может быть, товарищ капитан. Уж я бы знал...
— А вы и знаете об этом,— улыбнулся капитан.— Знаете, товарищ Бугров!
— Я могу дать слово комсомольца, что у нас ничего не вышло с КИКом! — воскликнул Клим, начиная сердиться и все больше изумляясь: отчего капитан так ухватился за их нереальную затею?..
Капитан выдержал длинную паузу, во время которой не мигая, с упреком и ожиданием смотрел на Клима своими глубоко запавшими глазами, и все так же, не отводя взгляда, открыл папку и достал какую-то тетрадь. Затем, растягивая каждый слог, медленно, произнес:
— Я не хочу лишать вас комсомольского слова,— и, развернув тетрадку, помахал ею над головой.— Узнаете?
— Да,— сказал Клим, невольно потянувшись к тетрадке.—Это наш журнал...
Да, это был их журнал — последний залп, которым они ударили в тех, кто торжествовал над ними победу! Это был их ответ, их флаг, которым они заявили, что не сдались и никогда не сдадутся!.. Тогда, после схватки в пятой школе, охваченные отчаяньем и яростью, повергнутые, но не уничтоженные, они мечтали о мщении, и все дружно ухватились за его идею издать журнал, пригласить противников выступить в нем, подняв забрало, и разгромить их в открытом бою! Конечно же, они еще раз перетрусили — эти девочки и мальчики, что так благовоспитанно издевались над ними, повторяя чужие слова и мысли! Тогда они сами — в основном он сам — в одну ночь написали все статьи, в которых смешали с грязью своих лицемерных обличителей. Несколько экземпляров «Прочь с дороги!» — так назвали журнал — переписанные Кирой и Майей, пошли гулять по школам из рук в руки.
Ну и что же?.. Он головой ручается за правильность каждого слова!
Капитан остановил его, указав пальцем на буквы, нарисованные снизу, под заголовком, и обведенные кружком: «КИК»...
Клим чувствовал, что запутался. Он никак не мог объяснить, с какой именно целью были написаны эти буквы, хотя — в самый последний момент и, кажется, только на двух экземплярах—он нарисовал их собственноручно. Может быть — оттого, что ему не хотелось расставаться с увлекательной идеей, может быть — из стремления наперекор всему заявить, что клуб Кампанеллы когда-нибудь будет создан,—он и сам не помнил точно.
— Что же, товарищ Бугров,— получается, вы хотели утаить, что организация все-таки есть? — сказал капитан, покачивая головой и, вытащив из папки исписанный лист, щелкнул по нему пальцем: — Вот ваши слова: «Никакой организации не было»... Я надеялся, что вам можно верить, а выходит...
— Но, товарищ капитан!.,
— Но вы же, вы сами заявили мне, что вам не по нраву комсомол и что вы решили противопоставить ему свою собственную тайную организацию! Вы сами признали, что она была тайной, подпольной! Мало того, она имела даже свой устав и нелегальный орган!
Что это? Неужели повторение шутки, с которой начался их разговор?.. Неужели это всерьез?.. Капитан взмахнул рукой, чтобы он замолчал.
— Вы сами сознались, что в своей аполитичной пьесе облыжно оклеветали советскую молодежь, «обобщая частные отрицательные явления и выдавая их за типичные» для нашей действительности! Это ваши слова! Вы охаивали советскую школу, советских учителей, утверждая, что они «выращивают мещан» — тоже ваши слова!.. Все это записано здесь!
— Но мы... Но я этого не говорил! Вы же меня неправильно поняли, товарищ капитан!..
— Я вас отлично понял, товарищ Бугров! Отлично! И вы сами прекрасно понимали, что делаете! Я не со-ветую вам юлить и выкручиваться, товарищ Бугров, нам все давно известно!
У Клима сдавило горло. Нет, капитан и не думал шутить. Глубокие жесткие складки легли у него от носа к подбородку, рука, лежавшая на тетрадке с надписью «Прочь с дороги!», сжалась в костлявый кулак, только глаза его, маленькие, тусклые, улыбались насмешливо, холодно, беспощадно.
2
Все дальнейшее представлялось Климу сплошной бессмыслицей. Когда Михеев обвинил их в клевете на советскую молодежь — ему было просто не под силу выдумать что-нибудь другое своим озлобленным, унылым умишком. Когда в пятой школе на них обрушились потоки ядовитой лжи и простодушной глупости — что ж, и это естественно: так испокон веков обороняется мещанство. Но теперь..,. Теперь перед ним были не Михеев, не Картавина, не премудрый Леонид Митрофанович, и неиспепеляемая ненавистью Никонова, перед ним сидел человек, которому он во всем доверял, не мог не доверять, должен доверять...
И если бы он хоть кричал, топал ногами, если бы он в порыве бешенства утратил способность соображать... Но нет — спокойно, расчетливо, с безупречной логикой он доказывал, что Клим и его друзья очернили советский народ, создали организацию для борьбы с советским строем, издавали подпольный журнал, и что единственная возможность смягчить их вину — это открыть, кто руководил их действиями.
Какая дичь! Какой бред! Какая нелепость!..
Так думал Клим, потому что не знал, не мог знать, что однажды утром, веселым весенним утром, когда он переписывал с отливающей солнцем доски задачу, этим-самым голубым весенним утром капитан распечатал длинное письмо, исписанное мелким женским почерком. Он перечитал его дважды и подчеркнул слова: «матерого врага народа», «тайные сборища», «вербуют сторонников», «политически вредные»... Потом, отложив письмо, он снова, как будто что-то вспомнив, потянулся к нему и отыскал фамилию Бугрова. Он выделил ее из списка прочих фамилий и около поставил восклицательный знак.
Клим не знал, не мог знать, что спустя полчаса капитан пригласил войти дожидавшегося в коридоре Леонида Митрофановича Белугина, и после его ухода в третий раз перечитал письмо, удивляясь тому, что рассказанное Белугиным точь-в-точь соответствовало изложенному на четырех листах бумаги.
Клим не знал, не мог знать, что перед ним в том же кабинете побывали и директор его школы Алексей Константинович Сирин, и добрый их заступник Евгений Карпухин, и еще несколько человек, которых строго-настрого обязали забыть, с какой целью их вызывали и какие разговоры с ними вели.
У Клима никогда не было повода задуматься над тем, как порой даже вполне честные люди под прессом страха и малодушия, сами этого не замечая, невольно искажают пропорции и контуры событий, изображая их так, что они начинают соответствовать возникшим обстоятельствам. Как затем, на основе искаженных фактов, изложенных этими честными людьми, путем широких сопоставлений и тонких аналогий ум подозрительный и пристрастный может построить вполне логичный и удобный по необычайной простоте вывод — вывод, который объясняет все, за исключением разве лишь действительной истины...