Страница 42 из 159
Сейчас написал 5 писем — в военкоматы Крыма и нашим ливадийским соседям, может быть, что-нибудь станет известно об отце, о нем известно только, что он пропал без вести.
17 августа. Сегодня для меня торжественный день: как-никак — я кончил! А вот названия для поэмы еще нет. Завтра пошлю ее Трегубу, в Бюро помощи начинающим при журнале «Новый мир».
Написал письма тете Рае и тете Вере — и выдохся. Читаю «Сагу о Форсайтах» Голсуорси — потрясающе...
Вольтер где-то, кажется — в трактате о самоубийствах, приводит примеры того, как самоубийц удерживало от последнего шага только стремление закончить свой труд. Завершив его, они чувствовали ненужность своего существования и уходили из жизни... Вольтер прав, закончив нечто, чем долгое время жил, радости не испытываешь. Наоборот, настроение гадкое. Внутри пусто, выбит из колеи....
Я предупреждало — то, что напишу я сейчас — черное. Да, я — комсомолец Юрий Герт, пишу это, черт побери!
Когда я писал свое «Будущее наступает» (другого названия пока не придумал), я помнил: стоит на углу маленький, щупленький человек с бледным, худым лицом и говорит: «Я два дня ничего не ел». Если верить его словам, он инженер. Колхозники в эту зиму съели всех кошек и теперь берут их из города... Я знаю еще многое — менее красочное, но не менее страшное, дикое.
Когда же людям будет легче!
18 августа. «Будущее наступает». Отрывок, который мне почему-то больше других нравится.
После мрака жду света.
Сервантес
Пустынны равнины Кастилии. Ночь.
Грустнеет месяц двурогий.
Проникнутый лунной романтикой, я
Одиноко бреду по дороге.
Тихо. (Конечно, не так тихи
Ночи на острове Яве...)
Мне даже хотелось слагать стихи
И в них тишину эту славить...
«От Севильи до Саморры
Тихим сном Испанья спит,
Не поют тореадоры
И не слышно Карменсит.
Серебрят леса каштанов
Бледнолунные лучи.
В тишине куются планы,
В тишине куют мечи,
И на площади Алькалы
С черным грандом на коне
Маршируют генералы
В этой страшной тишине...»
Но вдруг я услышал тяжелый вздох
Под синей тенью маслины.
Поближе я подошел — и охнул
при виде такой картины:
Рыцарь! Представьте — из средних веков
Рыцарь в доспехах и шпорах!
Я в книжках читал про таких — но живых
Не видел еще до сих пор их!
Но он, смешной и печальный, был здесь —
Прошлого странным осколком...
И вдруг я заметил: его чулок
Заштопан зеленым шелком!
Кто не запомнил того чулка?..
— Ты ль это, бессмертный романтик?
О славный мой предок, тебя я узнал
Ты —Дон-Кихот из Ла-Манчи!
О угнетенных опора и щит!
На вас не надели колодки?
Не рыцарский вид ваш сегодня дивит,
А вы — без тюремной решетки!
Ведь справедливость, свободу, права
Изъял генерал из Испаньи,
Но ваша бунтующая голова
Все в том же великом мечтаньи?..
И ваш романтизм, — я дону кричал,
Рушит ли жизни сердцу?..
Я знаю: по латам вы — феодал,
Но демократ по сердцу!
С кем ты боролся, кого спасал,
Мне расскажи поскорее!
И где же великий Санчо Панса,
И где же твоя Дулъсинея ?..
Кихот улыбнулся грустно в ответ
И тихо сказал мне:
«Да, я живу четыреста лет,
Ты видишь меня не во сне,
Но за эти века стал я другим —
Не безумцем на Пенья-Побре,
Меня называют по всей стране
Алонсо Кихана Добрый...»
Плывут облаков овечьи стада,
Раздался совиный крик.
«Санчо давно в тюрьме, туда
Привел его язык.
А Дулъсинея, сказать я могу,
Оклеветана лживой прессой:
Любая крестьянка ни на дюйм
Не ниже любой принцессы».
Он долго молчал. И тень от олив
Стала длиннее. И вот,
Усмешкой тонкие губы скривив,
Заговорил Дон-Кихот:
«Испания — это большая тюрьма,
И, как я замечаю,
Одни испанцы в тюрьме сидят,
Другие — тюрьму охраняют...
Но сколько еще испанцы будут
Гнуться смиренно в позорном бессильи?..
Помощи с неба?.. Не будет оттуда,
Кроме церковного звона и гуда,
Сколько б ее ни просили!
Вспомните тридцать шестой!
Ни страха, ни сомненья...
Вы умирали стоя,
Но не ползали на коленях!»
Кихана умолк. Лунный свет
Блестел у него в глазах.
— Куда же идешь ты?.. — И мне в ответ
Торжественно он сказал:
— Я слышу борьбы и свободы набат,
Я рыцарь последний,
Я вечный солдат.
И вот Алонсо Кихана —
Трубите, герольды! Пусть слышит весь мир! —
Идет на последний Великий Турнир —
Идет в отряд к партизанам!..
24 августа. Сидя на очередной «пятнице» в областной библиотеке, я внимательно слушал докладчицу. Два года назад, когда она выступала на такой же «пятнице» с докладом о Пристли, а потом читала свои стихи, она была тоньше, изящней, красивей. Но и сейчас говорит с чувством, искренне, у нее приятный голос и обыкновенные, пошлые слова, которые она произносит, звучат с такой теплотой и силой, что она заставляет себя слушать. Вместе с тем я смотрю на эту девушку в зеленом платье с заброшенной за спину длинной косой и думаю: неужели она знает, как жить? Или она лжет — себе, всем? Но тогда — какое это дьявольское лицемерие, этот доклад «30 лет советской литературы»! В нем ни одной оригинальной мысли, о Маяковском вспомнила только в конце и произнесла о нем из вежливости 2-3 глупых слова. В процессе доклада я измышлял реформы для докладологии:
1/ Упразднить доклады как таковые, заменив их чтением стихов Маяковского, прозы Ильфа и Петрова и т.д.
2/ Отпускать восторженных эпитетов на доклад не больше одного процента от всех слов.
3/ Считать необходимым наличие хотя бы одной мысли в докладе.
26 августа. Вчера в библиотеке видел оборванного, чуть ли не в лохмотьях человека, который регулярно туда ходит и что-то пишет, заглядывая в энциклопедический словарь. Вчера перед ним лежали еще и английский, испанский и французский словари. Это старик с длинной морщинистой шеей, узким вытянутым лицом, большим лбом. На ногах у него — калоши. Помимо словарей, на столе у него был Мишель де Монтень, французский скептик ХVI века. Мне хочется познакомиться с этим необычным, загадочным человеком...
Читал кое-что из первого номера только что начавшего издаваться журнала «Вопросы философии». Весь толстенный том занят изложением прений по поводу книги Александрова «Западноевропейская философия». Болтают о том, что гегелевская диалектика — реакция на французский материализм ХVIII века и потому реакционна. Но ведь ясно, что французский материализм дошел до точки и дальше развиваться не мог. Поняв частности, он не мог охватить целого, этого достигла диалектика Гегеля. Разве для своего времени это не прогресс? Я думаю, резкие мысли в журнале, к которым относятся многомудрые рассуждения о величии русской философии, возникли в связи с националистической тенденцией. Объективность — ко всем чертям!
В связи с прочитанным у меня возникли такие стишки:
Видишь небо, видишь воду —