Страница 127 из 159
В 1836 году Джексон ввел десятичасовой рабочий день на государственных верфях. Это приветствовали трудящиеся, ибо, например, в Массачусетсе они работали по 12-14 часов в день за 5 долларов в неделю. При Джексоне избирательное право было предоставлено всем мужчинам в большинстве штатов — ив тех, где до того существовал имущественный ценз. Ему удалось ликвидировать главный банк страны — банк Ника Биддла, захватившего финансовую монополию. «Нравы в этот период становятся проще, обхождение демократичней». Множатся газеты. С 1833 года издается первый в США литературный журнал «Никербокер». Фенимор Купер и Вашингтон Ирвинг были ярыми сторонниками Джексона.
Одной из важнейших особенностей Штатов являлась «движущаяся граница» — т.е, граница, непрестанно движущаяся на Запад. В ее движении различаются три стадии. Первая — авангард, охотники на пушного зверя. «Отважная и дерзновенная порода людей — неотесаны, но гостеприимны, честны. Они ловко обращались стопором, ружьем и удочкой, ненавидели индейцев». Вторая группа — «смешанная группа охотников и фермеров». Жили они уже не в хижинах, как их предшественники, а в бревенчатых домах. Расчищали землю от лесных зарослей, питались своим хлебом и овощами, охотились на оленей, враждовали с индейцами. Третья группа: не только фермеры, но и врачи, учителя, земельные спекулянты...
К 1830 году больше половины американцев выросло в среде, где традиции и условности Старого Света отсутствовали или были слабы. На Западе людям приходилось стоять на собственных ногах. Их вес в обществе обусловливался не богатством, происхождением или проведенными за учебой годами, а тем, чего сами они могли добиться. После 1820 года правительственную землю можно было купить за 1 доллар 25 центов за акр, а после 1862 года получить бесплатно, просто на том основании, что человек на ней поселился.
Европейцы, приезжавшие в Нью-Йорк, поражались, видя в людях такие редкостные для Старого Света качества, как прямолинейность и независимость. Рабочие не снимали шляп и не говорили «сэр», чтобы заработать лишний шиллинг, а носильщики брали работу, будто делали одолжение. Американская прислуга не была одета в ливреи, ела обычно за одним столом с хозяевами и называлась «помощниками»...
3.
В Бостон пригласил нас Виктор Снитковский, там жила его семья — жена Анечка (так ее все называли) и двое детей — Миша и Софа, оба заканчивали Брендайский университет (Виктор объяснил, что в 30-х годах Гарвардский университет неохотно принимал евреев, тогда «денежные» евреи сложились и открыли Брендайс). Мы с Виктором были мало знакомы в Алма-Ате—встречались на собраниях «Мемориала» и однажды столкнулись на почте — он отправлял книги в Америку, намереваясь податься туда же, за своими, уехавшими в Бостон год назад. В Америке мы списались, Виктор публиковался в газетах и присылал мне свои напечатанные материалы.
Он был рослый, медлительный в движениях и разговоре, с красивым, четко очерченным овалом лица, спокойными карими глазами, пухлыми, сочными губами... В Алма-Ате он работал главным инженером в проектно-строительном институте, потом зам. директора, в Бостоне же служил сторожем, развозил пиццу, какое-то время стоял за прилавком в большом магазине, перетаскивал грузы на склад... Тем не менее Виктор был влюблен в Америку, она нравилась ему тем, что предоставляла каждому множество различных возможностей, дети его чувствовали себя вполне самостоятельными, жена, работая массажисткой, имела пациентов-американок, это позволило им приобрести четырехкомнатную квартиру в доме с бассейном, на берегу океана...
Анечка (мы тоже только так ее называли) была балериной в Алма-Атинском театре оперы и балета, в Америке она немного располнела, но в теле ее, в плавных, выразительных жестах, в улыбчивом лице, в ярких, горячих, как бы летящих навстречу глазах сохранился театральный, артистический стиль.
В Бостон прилетел из Алма-Аты наш давнишний приятель Игорь Мандель, по сути — больше чем приятель: он был сыном Аниной сослуживицы по институту народного хозяйства, приходил к нам еще мальчиком, школьником, впоследствии мы присутствовали на его свадьбе и следили за различными перипетиями его жизни. Он располагал к себе — умом, эрудицией, добротой. В Алма-Ате он отпечатал на компьютере моих «Эллинов» и, отправляясь в командировку в Штаты, прихватил с собой дискету с текстом. И я, и он полагали, что некто, стремящийся бороться с антисемитизмом, сумеет издать мою книгу... Но все попытки ни к чему не привели, результат оказался нулевым...
Игорь приехал в Бостон, чтобы прослушать в Гарварде курс лекций. Мы с Виктором заехали за ним в гостиницу, где он жил, платя 150 долларов в сутки. Мне показалась эта цифра какой-то астрономической: мы с Аней, помимо фудстемпов на 200 долларов, получали в месяц 157 долларов, и это на все про все... В тот день я впервые ощутил, что значат деньги здесь, в Америке...
Игорь был все такой же — эрудированный, прямой и резкий в суждениях, с внимательными, холодноватыми, светлыми глазами, на донышке которых таилась изредка выплескиваемая наружу скептическая усмешка... Но что-то новое просматривалось в его внешнем облике — что-то размашисто-самоуверенное, вальяжно-независимое, в чем проступало стремление «быть как американцы». То же ощущалось в его вызывающе-яркой одежде, невероятной для прежнего Игоря... Но главное состоялось за столом, который с ресторанным шиком накрыл Виктор, последнее время работавший кем-то вроде помощника официанта в придорожном ресторане. Потом, когда за окнами стемнело, а над океаном загорелись яркие звезды, мы перешли на балкон, продолжая возникший спор...
Дело в том, что Игорь привез из Алма-Аты большой конверт с письмами наших друзей и знакомых, и в письмах этих, спустя четыре года после нашего отъезда, сочетались боль, тоска, безнадежность — пожалуй, это, последнее, и угнетало больше всего: безнадежность... С них, с этих-то писем все и началось...
К тому времени, когда мы встретились, Игорь переменил квартиру на более обширную, в центре города, приобрел машину и, помимо занятий бизнесом, работал в консалтинге. Как живут, что едят, чем перебиваются другие, как сам он заявил, его не интересует. Между прочим, наши знакомые здесь, в Америке, получали весьма «благополучные» письма, в них говорилось, что люди как-то устраиваются, приспосабливаются; наши же друзья и близкие бедствовали и, ненавидя прошлое, с его ГУЛАГами и тотальным контролем партии, не могли обрести место в новой обстановке. И вот мы, за хлебосольным столом, на котором располагались всевозможные закуски, ароматное, только что из духовки, сочное мясо, бутылки с вином и пепси-колой, под звездами и веющим с океана свежим ветерком, за тысячи и тысячи километров от России, от Алма-Аты, рассуждали о бедах, от которых сами ушли...
Вопрос был коренной для русской литературы, да что там — литературы... Для всей российской жизни, и не только российской... Вопрос о цели и средствах... Игорь отстаивал право на любые средства, которые в конце-концов приведут к благу для всего народа (под «благом» разумелся капитализм), ради такой цели можно и пострадать... Мы вспоминали «слезу ребенка», растущую страшными темпами смертность, миллионы появившихся беспризорных детей, небывалое количество туберкулезных, замершие предприятия, безработицу, грабящую страну «элиту», осуществляющую так называемую «приватизацию»... Спор наш был бесконечен. И самое странное (для меня) заключалось в том, что Виктор поддерживал Игоря Манделя...
Они думали, что горой стоят за «новую страну», «новое общество», хотя на самом деле ими владела старая, кровавая идеология. Жертвы, жертвы, жертвы... Жертвовать жизнями одних ради жизней других... Кто дал на это право? И от чьего имени вершится страшный этот суд? И — во имя чего: как и прежде, «во имя счастливого будущего»?..
Я впервые видел перед собой бизнесмена. Его мать была коммунисткой — не от нее ли унаследовал Игорь жестокие принципы, которые им руководили?.. Но ведь и сам он кое-что испытал в жизни: поехал в Одессу с отличной диссертацией по экономике — и получил отказ: только что из института, куда он обратился, уехал в Израиль молодой ученый, защитивший диссертацию, вдобавок с такой же фамилией «Мандель», и директор огорченно, с рассчетом на понимание, разводил руками... А позади у Игоря была армия... Были годы жизни в терзающих личность условиях диктатуры отпетых мерзавцев, жуликов и демагогов... И после всего этого... Что вело его, если не собственная выгода?..