Семейный архив

Анечке 22, она учится в сельскохозяйственном колледже, много занимается, лекции читают на иврите. Несколько месяцев она проработала в кибуце. «Пошлют на поле — полоть... Потом все перекапывают... Спрашивается, зачем пололи?..» Такой работы — впустую — много. Кибуц держит отели, мотели, обслуживает туристов, а на полях работают арабы... У нее отношение к кибуцу презрительное, как к очередному обману. В ней сильна разочарованность в той жизни, которой она живет, но характер у нее сильный, независимый. Ее уважают в учебной группе, часто звонят, советуются... Поговорить с нею обстоятельно нам не удалось. Замкнута. Но за столом слушала наши рассказы с любопытством, ловила каждое слово.

Ее удивляет и оскорбляет всякая ложь. Например, она ездила в Финляндию и Данию в составе школьной экскурсии, формировавшейся в Москве. После того, что они видели, все ребята решили жить только на Западе. Но вот что противно: школьники-экскурсанты считались русскими, а встречали в Москве их родители-евреи... К тому же родители — все, как один — были дипломатами...

Прощаясь, Анечка слегка разморозилась, даже потянулась поцеловаться...

11

Аня — моя... Анечка — внучка Феликса и Нины... Анечка — жена Юры Сахарова, гришиного сына... К сожалению, нам не удалось побывать у них дома, ребятишки, Тимоша и Даня, валялись в гриппе, но Юра и Анечка приходили к Маронам, а напоследок мы даже сфотографировались с Анечкой — она преподнесла нам билеты для поездки на Мертвое море и в Масаду, пришла проводить, помахала рукой вслед экскурсионному автобусу...

«Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка...» Меня давно занимало — почему в этой исконно-посконной, исполненной щемящей грусти и бесшабашного веселья еврейской песенке присутствует русская балалайка?.. Я так и не нашел ответа. Зато здесь, в Израиле, в Беер-Шеве встретился с балалайкой, и не просто музыкальным инструментом, а — судьбой...

Анечка кончала музыкальное училище по классу балалайки, а для Юры идеалом женственности были голубые глаза, косы до талии и — балалайка... Они познакомились в Рязани, где Юра проходил врачебную практику, и вскоре она стала его женой...

Анечка пришла к Феликсу, как я и просил, с балалайкой. Не то чтобы красивая, но — артистичная: волосы распущены, отброшены на спину, глаза светло-голубые, всего выразительней — плечи, которыми она поводит, расправляя во время игры, как перед взлетом... И — широкий, отрывистый взмах руки, похожей под расписным, цыганистым платком на крыло... И такая же — до пола — юбка...

Когда уезжали, таможня не хотела выпускать балалайку: художественная ценность... (Действительно, балалайка у нее не стандартная, особенная — она вместе с бабушкой, у которой воспитывалась, ездила в село, к мастеру-балалаечнику, он мастерил привезенную Анечкой в Израиль балалайку целый месяц). Пришлось заплатить — чтоб выпустили... А дальше случилось так, что багаж, отосланный из Астрахани, не пришел, потерялся, на руках остались только — Тимоша, Дима и балалайка...

Вначале жили в Наарии. Была долгая, унизительная процедура с гиюром. Хотелось доказать проводившим экзамены раввинам: я и сама, без вашего гиюра, кое-чего стою... Взяла балалайку, подъехала к отелю, стала играть — не балалаечное, а классику, в переложении для балалайки... Собрался народ, за час-полтора у меня скопилось почти 75 шекелей. Я и потом приезжала к отелю, играла — не столько ради заработка, сколько для себя, чтобы почувствовать себя человеком...

— А теперь?

— Теперь работаю на большом заводе, две тысячи рабочих, сплошь женщины, производим электронное оборудование. Все в белых халатах. В месяц получаю 2400 шекелей. Сижу одна в комнате, в должности оператора, наблюдаю за приборами, которые управляют производственным процессом. В пять утра встаю, за нами приходит автобус. В три часа я уже дома. Раз в год — отпуск. Поездки коллективом на Эйлат. На заводе ценят добросовестных...

— А балалайка?

— На весь Израиль нас пятеро — балалаечников, я одна женщина... Как-то раз меня пригласили в ансамбль, играли в ресторане, но заплатили мало, я сказала: «Моя цена — в два раза больше...» И от дальнейших выступлений отказалась...

12

Мертвое море... «Лунный пейзаж» по пути к нему, так многократно называли песчанно-холмистую местность наши экскурсоводы... Соляной столп, в который превратилась оглянувшаяся назад жена Лота... Кибуц, в котором торговали упакованной в пакетики целебной грязью, фирменным мылом, разными лосьонами, притираниями, все это за немалую цену... Для меня же главной целью поездки была Масада, о которой я столько читал. В Беер-Шеве, проходя с Феликсом по улице, я увидел на прилавке «Иудейскую войну» Иосифа Флавия, купил ее и прихватил с собой. Прихватил, чтобы полистать главы, посвященные Масаде, около или в самой крепости, вернее — среди остатков ее, среди развалин, которым более двух тысяч лет — построил Масаду (на иврите слово это обозначает «крепость») брат Иуды Маккавея первосвященник Ионатан...

Мы поднялись, как и все, на фуникулере на вершину горы, а точнее — на вершину крутой, почти отвесной скалы, но не пошли за экскурсией, на площадку с реставрируемыми крепостными сооружениями, а присели поблизости от входа внутрь, на скамеечке, под крытой галерейкой. Отсюда все было видно — и окрестности Масады, и дикие, вырастающие один поверх другого, серые уступы, без единого клочка травы, и едва заметная, вырубленная в камне тропа, и синее, головокружительно-глубокое небо над крепостью... Над бывшей крепостью... Бывшей, бывшей...

Я не встречал в мировой литературе ничего более потрясающего, чем то, что произошло здесь в 73 году н. э., 15-го нисана, в первый день Пасхи... (Я не перевожу эту дату в современный российский календарь, ибо не знаю, что было на территории нынешней России в апреле, соответствующему еврейскому месяцу нисан, в том 73-м году...). Ни одна трагедия Шекспира не встанет вровень со случившимся тут — и не с одним, не с двумя, не с десятью человеками — их было 960...

Масада явилась финалом Иудейской войны (66-70 гг.), войны маленького, по сути — ничтожного государства, если сравнивать его с величайшей в мире Римской империей. Около миллиона евреев погибло в этой войне, около ста тысяч было взято в плен — и что произошло с ними дальше?.. Одних продали в рабство на рынках Азии и Африки, других оставили д ля борьбы с дикими зверями в римских цирках, часть отобрали, чтобы на потеху толпе сбросить с Тарпейской скалы. Тит, победитель Иудеи (у него было войско в 80 тысяч легионеров, а осаждавшийся четыре года Иерусалим защищало 23.400 еврейских воинов), празднуя в Берите и Кесарии дни рождения своего отца и брата, устроил военные игры и гладиаторские бои, во время которых множество пленных евреев, для увеселения публики, брошено было на растерзание львам и тиграм. При этом Второй Храм, гордость Иудеи, был разграблен и сожжен, превращен в груды пепла...

В Масаде засели сикарии, «кинжальщики», самые «левые», как сказали бы мы сейчас, самые ожесточенные враги Рима. И не только Рима — для них противниками были те, кто предпочел не бороться с Римом, а подчиниться, покориться ему (очень современная психология, присущая ныне отнюдь не малому количеству евреев...). «Ведь нет никакой разницы, говорили сикарии, между ними и чужими, так как они постыдно продали свободу, за которую так много было войн, и сами облюбовали римское рабство»...

Защитники Масады, с которыми были и жены, и дети, не хотели становиться рабами, не хотели, чтобы их жен насиловали и убивали римские легионеры, не хотели, чтобы детей их сбрасывали с Тарпейской скалы... Между тем Сильва, римский полководец, окружил всю местность снаружи обводной стеной и принял все меры, чтобы никто из гарнизона крепости не мог бежать. За крепостью находилась скала, лежавшая на 300 локтей ниже Масады. Сильва приказал своему войску занять ее и подвозить к ней землю. Сооружена была насыпь в 250 локтей высоты и в 50 локтей ширины. Здесь находились осадные машины, которые могли с помощью тарана сотрясать крепостную стену. К тому же на площадке в 50 локтей построили башню в 60 локтей высоты, сверху до низу обшитую железом. С нее римляне метали камни и стрелы, отгоняя со стены защитников Масады...