Страница 80 из 126
— Дело не только в этом, — произнес Дроздов, — глубокомысленно потирая лоб, как бы сам поражаясь собственной догадке, — ведь сейчас, когда в Америке трубят о сексуальной революции, Ковальчук бросает ей вызов своим романом!..
— Вот именно, — подхватил Адриан с не свойственным ему энтузиазмом. — И это делает роман особенно актуальным и злободневным...
— Почему же вы не хотите меня печатать?.. — подозрительно спросил Ковальчук.
— Тебя?.. Не хотим?.. — округлил глаза Пыжов. — Езжай к себе в Семиреченск и начинай новый роман, а этот, будь спок, пойдет в ближайшем номере!..
— Хоп!..
Мы в последний раз наполнили наши бумажные стаканчики и выпили не морщась.
7
Звезды, сиявшие в бархатно-черном небе, были такими огромными, что казалось странным, почему они не срываются вниз и не падают на землю, как перезревшие яблоки. Мы сидели в маленьком открытом кафе, прозванном нами «старт-площадкой», сюда мы частенько заглядывали в день зарплаты или выдачи гонорара.
Воздух вибрировал от звона цикад. На столике стояла бокастая, оплетенная сеткой бутылка «гамзы», легкого сухого вина, излюбленного болгарскими крестьянами, по вечерам, после работы, пропускающими стаканчик-другой в садике перед своим домом, за грубо сколоченным, врытым в землю столом. В тот вечер мы представлялись себе такими вот жилистыми, до ломоты в костях потрудившимися в поле крестьянами — после того, как отбили атаку на журнал и проводили Ковальчука восвояси. Мы обещали ему опубликовать роман (сокращенный вариант, с чем он согласился), мало того — мы представили в издательство положительные отзывы о романе, при этом не испытывая особых судорог совести — в мутном потоке макулатуры, выпускаемой издательствами, будет одной каплей больше или меньше — что с того?.. Зато мы сможем по-прежнему время от времени печатать Мандельштама, Платонова, Домбровского...
— И пускай все наши самые безнадежные дела кончаются, как это!.. — провозгласил Пыжов одну из ритуальных фраз тех лет. Ее, впрочем, доводилось нам произносить крайне редко...
Ах, как хорошо, полновесно звякнули, сойдясь, наши стаканы своими толстыми гранеными стенками!..
— А забавно, — рассмеялся Ребров, — как он объяснил свое решение там !.. — он мотнул головой куда-то вбок и вверх, в сторону тополей, окружавших нашу «стартплощадку» и упиравшихся вершинами в наполненное звездами небо.
— Забавно другое, — сказал Дроздов. — «Новый мир» разогнали, «Байкал» закрыли, а мы существуем...
— Русская интеллигенция привыкла больше к поражениям, чем к победам, — заметил Никитин, любивший изъясняться афоризмами. — В кои-то веки ей удавалось выигрывать...
Мы заговорили, как обычно, о судьбах русской интеллигенции, но Ребров перебил завязавшийся было разговор:
— А ловко, братцы, мы его разыграли!.. — расхохотался он, да так, что слезы выступили на его разноцветных глазах. И за ним расхохоталась мы все, вспоминая, как дружно увенчивали Ковальчука лавровыми венками. Только на лице Адриана мерцала тусклая, натужная улыбка.
— Еще не известно, кто кого разыграл, — проговорил он, дождавшись, когда смех наш стал выдыхаться.
— Кто кого?.. Странный вопрос... — пожал костистыми плечами Никитин.
— Ты, Адриан, любишь загибать... — досадливо поморщился Пыжов.
— Ничуть, — с тихим упорством возразил Адриан. — Подумайте сами, откуда нам стало известно, что Федю вызвали в ЦК, направляют к нам главным?..
Все повернули головы в мою сторону.
Что я мог сказать?..
Наверное, лицо у меня выглядело донельзя растерянным и жалким.
— Выходит, не мы его, а он нас обвел вокруг пальца?.. — сокрушенно произнес Дроздов.
— Так ведь нет никаких доказательств и того, о чем говорит Адриан, — сочувственно глянув на меня, сказал Ребров.
— Между прочим, Ковальчук — прекрасная кандидатура, — заметил Никитин. — И попомните мое слово — он еще вернется... — Алексей рассмеялся горьким, сухим смешком.
— А ну его к дьяволу! — тряхнул головой Пыжов. — К черту, ко всем чертям!.. — Он ударил кулаком по столу. — Пока что мы здесь, а Федя в Семиреченске! И нечего травить душу!..
Дроздов разлил по стаканам остатки «гамзы», мы выпили.
Блаженная прохлада, сменив дневной изнуряющий зной, опустилась на город. В арыке играла вода, шелестела о камни, выстилавшие русло. С окрестных улиц доносились молодые, беспечные голоса, заливчатый смех, и звезды над нашей «стартплощадкой», казалось, горели все ярче. Что говорить, нам было хорошо в те минуты, но в черных прогалах, зиявших между стволами тополей, мне время от времени чудилась как бы вылепленная из мрака и тьмы фигура Ковальчука. Вот-вот, казалось мне, он выйдет, чуть прихрамывая, поигрывая тростью, и скажет с улыбкой: «Вы меня ждали?.. А вот и я!..»
СТРЕЛА МАХАМБЕТА
Рабочий день в редакции уже заканчивался, когда Иван Петрович, наш Главный, наш Старик, наш Живой Классик, как мы его называли, пригласил всех к себе в кабинет.
Он сидел за своим столом, насупленный, маленький, седенький, под портретом Горького, когда-то благословившего первый его роман. Грозные морские валы кипели у Горького за спиной, Буревестник реял над головой, едва не цепляя крылом широкополую шляпу.
— Должен сообщить вам, господа, пренеприятнейшее известие, — когда мы расселись, произнес Иван Петрович без малейшего намека на улыбку, опустив голову и упершись взглядом в усыпанную пеплом крышку стола. — Пятый номер идет под нож... Весь тираж... Все двадцать тысяч...
— Под нож?..
— Двадцать тысяч?..
— Вот не было печали, так подай!..
— Эт-то что-то новенькое...
Мы переглядывались, веря и не веря своим ушам.
— Да, — хрипло проговорил Главный и щелкнул зажигалкой, прикуривая сигарету, — под нож... Сейчас Адриан Викторович нам обо всем доложит... Слушаем вас, Адриан. — Пламя в его руке прыгало, сигарета не хотела зажигаться.
— Я только что оттуда, — сказал Адриан, ответсекретарь нашей редакции, на мгновение вскинув заледеневшие голубые глаза к потолку. — Там получили сигнальный экземпляр, учуяли крамолу — и началось... Кто разрешил, кто пропустил, с какой целью?.. Всех уволить! Разогнать всю редакцию!.. «Вам на «Би-би-си» работать, на «Голосе Америки», а не в советском журнале!..»
— Так прямо и сказали?..
— Так и сказали... В ЛИТО при мне звонили, главному цензору... Велели подавать заявление — тому, кто номер подписал, проявил политическую слепоту...
— Да в чем все-таки дело-то?..
— Как это — в чем?.. — пожал Адриан плечами. — Все то же самое — неуправляемый подтекст... На сей раз — «Стрела Махамбета»...
— Ах, вот оно что... — рассмеялся Валентин Ребров, заведующий отделом поэзии. — Докумекали-таки... — Он с торжествующим видом оглядел всех нас. Лицо его светилось, в разноцветных глазах — один зеленый, другой голубой — метались веселые бесовские огоньки.
— Они-то докумекали, — кивнул Адриан. — Теперь нам предстоит кумекать — что делать, как быть?..
На кабинет опустилась погребальная тишина.
Зазвонил телефон, один из трех, стоявших у Старика на столе, красный, «вертушка». Иван Петрович, не поворачивая головы, взялся за трубку.
— Да, в курсе, в курсе, — буркнул он сердито. — Да, сидим, думаем... — И кинул трубку на рычажок. — Это оттуда... — объяснил он, сумрачно сдвинув лохматые сивые брови.
Но мы и без объяснений знали — откуда... И, правду говоря, заранее были готовы ко многому...
Недавно к нам приезжал известный в ту пору московский поэт. Горы... Степи... Горячее, слепяще-синее небо... Домбра... Кумыс... Бешбармак... На прощание он написал у себя в гостинице стихи о легендарном батыре, поэте и воине, который погибает, сражаясь за свободу, но стрела, пущенная из его лука, летит и летит — сквозь пространство и время... Поэт пришел к нам в редакцию, принес несколько свеженаписанных стихотворений, в том числе и о батыре Махамбете, а в сейфе у Старика отыскалась бутылочка отличного дагестанского коньяка, и мы выпили — за поэта, за его стихи, за литературу, которая несмотря ни на что существует и умеет сказать правду, понятную другу-читателю... Выпили мы и за «Стрелу Махамбета», тут же коллективно придумав стихотворению это название и клятвенно пообещав поставить его в ближайший номер...