Страница 15 из 126
Арон Григорьевич вернул Библию на прежнее место, присел к столу и в крайнем возбуждении допил из своей чашки остатки холодного чая.
— То же самое я сказал и прочитал в тот раз дочке. «Ты был прав папочка...» — «Это не я, это Тора...» — «Что же мне делать?..» — «Постарайся ей все объяснить... Пришли ее ко мне...»
Это, знаете ли, легко сказать: «Постарайся... Пришли...» Сердце у меня разрывалось, когда она пришла, наконец, ко мне и я увидел, как она осунулась, похудела, побледнела, ничего общего с той Риточкой, к которой я привык, веселой, живой, похожей на огонечек, на пламя субботней свечи, которое колышется, играет от малейшего движения воздуха... А тут... Сидит, молчит, опустив ресницы, а поднимет их — глаза, как провалы — в ночь, в какую-то бездонную черноту... Говорю себе: ну, что?.. Ну, девочка перед тобой сидит, твоя внучка, что ж тут такого?.. А самого, как гляну на нее, оторопь берет, честное слово. Будто не я ей, а она мне должна что-то рассказать, объяснить...
Все, что я мог, я ей тогда сказал. И слова из Торы прочел, и лагеря смерти описал, которые сам, своими глазами видел, и людей, похожих на трупы, и трупы, горы трупов, в которых ничего человеческого не осталось... Помню, пришли мы в один такой лагерь, а там охрана не успела сбежать, и в ней — офицер, который у отца на виду сына истязал и мучил прежде чем застрелить... Приказал я этого гада к стенке поставить, отцу дал свой пистолет — на, говорю, стреляй... А тот взял пистолет, подержал-подержал и на землю опустился, заплакал. Не могу, говорит... Ну, честно признаюсь, у меня-то — нет, рука не дрогнула...
И это, и многое, многое я ей тогда рассказал... А она — что бы вы думали — она?.. Риточка наша?.. Слушала она, слушала, а потом говорит: «Не хочу!.. Не хочу больше слышать — о Холокосте, о Торе!.. Вы мне все — о трупах, о газовых камерах, лагерях смерти, а я — жить хочу, жить!.. Понимаешь?.. Жить!..»
— Ну-ну... — говорю. — Жить... А что такое — жить?.. Может быть, ты объяснишь?..
— Скоро узнаете!..
И ушла, не прощаясь. Вскочила и ушла, только хлопнула дверью. Вот тебе раз, думаю. Поговорили... И что за слова, как их понимать: «Скоро узнаете»?..
А вскоре приезжает ко мне дочка, Раечка, вся в слезах и тоже на себя не похожа. Прямо с порога уткнулась мне в грудь, чего, кстати, с ней никогда не случалось, и плачет-рыдает:
— Что делать, папочка?.. Что делать?..
— Что, — говорю, — делать?.. Надеяться на Бога... — Что я могу еще сказать?.. А у самого в голове все время крутится это «скоро узнаете...»
— Она его любит, любит... Он звонит ей по два раза в день, утром и вечером, она двери закрывает, чтобы я не слышала, о чем они говорят...
Господи, как переживания меняют женщину!.. И моя Раечка — всегда такая сдержанная, подтянутая, строгая и к себе, и к людям, а тут — квашня-квашней, лицо разбухло от слез, ресницы текут, волосы сбились... И сама не стоит — с ног валится... «Иди, — говорю, — детка, приди в себя, прими душ...»
Послушалась...
Надо вам сказать, семейная жизнь у нее не получилась, хотя любовь была — куда там!.. Только муженек ее сбежал, и между прочим — к русской, но это особый разговор, я к тому, что бросил он ее с годовалой Риточкой на руках, и она всю жизнь одна Риточку воспитывала, всю себя в нее вложила, понятно — еврейская мама...
Ну, вот, приняла она душ, немного успокоилась, посидели мы, попили чайку.
— Значит, — спрашиваю, — любит она этого фашиста?.. (Разумеется, это я только между нами так его называл).
— Любит... А мне говорит: «Вы», говорит, «такие же, как они... Они не хотят меня, потому что ненавидят евреев, а вы не хотите Эрика, потому что ненавидите немцев... У вас свои счеты, а до нас до самих никому нет дела!.. Какая между вами разница?..»
Так-так, думаю я, значит, никакой разницы... Никакой разницы между мной и тем эсэсовцем, который в семейном альбоме красуется... А что бы она сказала, если бы не наша, а их взяла?.. И что бы тогда сказала Америка, весь мир?.. Если понятно, было бы, кому говорить?..
— Хорошо, говорю, если так — видеть ее больше не хочу! Духу ее чтобы здесь больше не было!.. — И чувствую, сейчас меня инфаркт хватит... Нацедила мне Раечка разных капель, нитроглицерин принять заставила... Да какие там капли, какой нитроглицерин!..
В ту ночь я молился... Никогда еще я не молился так долго и горячо, можете мне поверить... Молился и плакал. Все зря, думал я, вся моя жизнь прожита напрасно... За что, господи? За что? Если для нее, для внучки своей, я — все равно что они... За что?.. В первый раз тогда я понял всю глубину книги Иова...
А через несколько дней, — вы можете представить?.. — звонит мне Раечка и говорит, что Риточка пропала...
Арон Григорьевич смолк, ушел в себя. Он поиграл ложечкой, потрогал — осторожно, кончиками пальцев — голову, словно проверяя, цела ли она, не раскололась ли на части, не дала ли по крайней мере трещину... И вдруг повеселел, глаза его, было померкшие, засветились, он загадочно усмехнулся и протянул мне пустую чашку:
— Подлейте мне, дорогой, да погорячее, не сочтите за труд... А я расскажу вам такое, что вы только ахнете, а может быть даже не поверите, я сам, наверное, не поверил бы, если бы кто-то мне такое рассказал, да-да!.. Но я расскажу вам всю правду, как она есть!..
Грея чай (уже не в первый раз в этот вечер), я пытался представить себе финал этой истории. Сюжет в некотором смысле напоминал «Ромео и Джульетту», разумеется, с учетом современных аксессуаров, но с ним было трудно увязать загадочную улыбку, которая то возникала, то пропадала на лице у Арона Григорьевича, пока я хозяйничал у плиты, а он молча дожидался, когда я поставлю перед ним чашку со свежезаваренным чаем. На это требовалось время, поскольку ни он, ни я не любили чай в бумажных пакетиках, портящих вкус и съедающих весь аромат.
Но когда чашка с чаем, наконец, появилась на столе, а я сел напротив Арона Григорьевича, так и не придумав мало-мальски достоверного продолжения его рассказа, он отхлебнул пару глотков и сделался вновь серьезным. Брови его сошлись на переносье, выпятились козырьками вперед и почти накрыли помрачневшие глаза.
— Так вот, дорогой мой, — сказал он, — всё, что теперь вы знаете, всё, что услышали от меня, это только завязка, главное произошло потом... Пропала?.. Риточка?.. Это как — пропала?.. Что это значит?.. Ничего не понимаю, сыплю один за другим глупые вопросы, а у самого в голове стучит: это мне в наказание... Это меня, меня — только не ведаю, за что — Бог наказывает, он, всевидящий и всесправедливейший... Утром, говорит Раечка, утром, как обычно, ушла наша Риточка в университет — и все... И не вернулась... А сейчас уже не то двенадцать, не то час ночи... А что ее подружки, что Эстерка?.. Эстерка говорит, что ее и на занятиях не было, и она посчитала, что Риточка заболела... Вот как... А что же ты только сейчас проснулась, забеспокоилась?.. Я думала, она в библиотеке, она там иногда задерживается... Да, но не до часу же ночи!.. Ну, не стану всего пересказывать, это ни к чему, скажу только, что спустя полчаса ко мне приезжает Раечка, и с нею Эсерка, и мы едем в полицейское управление, или как это здесь называется, сначала в одно, потом в другое, потом в третье, и нас везде выслушивают, записывают данные, приметы, адреса, обещают помочь, а я смотрю и вижу, как отовсюду, со всего города свозят сюда бездомных бродяг, потерявших человеческий образ наркоманов, пьяных проституток, и пытаюсь представить среди всей этой нечисти нашу Риточку — и не могу...
Но это еще не самое страшное... Скажите, вам когда-нибудь случалось бывать в морге?.. И чтобы при вас открывали холодильные шкафы, и оттуда выкатывали на специальном столе прикрытое простыней тело, и чтобы вы брались кончиками пальцев за край простыни, ожидая, и не веря, и молясь Богу, чтобы там, под этой простыней, оказалась не она... Не Риточка... Не ваша внучка... Не дай вам господи когда-нибудь испытать что-то подобное... Но потом, после одного морга вас привозят в другой, и везде — холодильные шкафы, каталки, простыни, и под каждой — чье-то тело, бездыханное, мертвое тело... Да — положим, не вашей внучки, но ведь чье-то, какого-то человека, которого или сбила машина, или доканал где-нибудь на улице сердечный приступ, или который — что не редкость, возьмите статистику — покончил с собой, отравился, повесился, выбросился из окна... И все это — судьбы, человеческие судьбы, и у каждой смерти — своя причина...