Страница 2 из 10
– Да нет, моя вроде нормальная. Мясо ест, только отдельно от риса. – И не делая паузы: – Натка – это Наташа?
– Нет, Натка. Мой папа поляк.
– Хорошо.
«Что хорошего? Любовь к иностранцу в Советском Союзе – это очень плохо. А еще хуже внезапная беременность, расставание навсегда, ярлык «безотцовщина» на ребенке. Да еще и имя это дурацкое: «Натка». «Я его очень любила», – вот мамины объяснения». Она-то уже отлюбила, а Натка все еще мучается. Что тут скажешь? И сказать-то нечего, кроме как…
– Хорошо.
– Наверное, Натка, нам стоит начать.
Она поежилась. Почувствовала, как уже спрятавшийся комок волнения снова зашевелился, подкатился к горлу и затрепыхался беспомощно. «Сейчас начнет экзаменовать: прочтите то, переведите это. Всегда неприятно обнаруживать свою несостоятельность, а мне неприятно вдвойне. Мастер слова, а со словами не дружит». Хозяйка выехала из кухни и тут же вернулась. На коленях она держала кипу печатных листов.
– Ни учебников, ни тетрадей, – объявила она. – В них сплошная теория, а от нее мало толку. Вот это, – она кивнула на листы, – другое дело.
– А что это?
– Жизнь, дорогая. Языку может научить только жизнь. Пособия, таблицы, экзамены, сертификаты – бессмыслица, на которую тратится уйма времени.
– А это краткий курс?
– Более чем. Впрочем, это зависит от вас. Здесь всего восемь уроков. Кто-то осваивает за месяц, а кому-то и года мало. Держите, – она протянула Натке листы. – Вернете при случае.
– Что? Я не понимаю? То есть как «при случае»?
– Вы хотите выучить язык или нет?
– Да. Конечно!
– Тогда берите и осваивайте. Задания придется переводить. Да и все остальное зависит, в общем, от вас.
– А вы?
– Я свое дело сделала: снабдила вас материалом. Ваша задача правильно им воспользоваться.
– А у меня получится?
– Не знаю, – женщина засмеялась, и Натка подумала, что, возможно, инвалидом ее сделал кто-то из бывших учеников. – Вы должны соблюдать только одно правило.
– Какое?
– Выполнять все задания самостоятельно.
«Черт! Я-то надеялась, что буду надрываться здесь, а с домашним заданием выручит Паола, или Ниночка (она хоть и с приветом, но в помощи матери не откажет), или даже Андрей (нет, Андрей вряд ли, у мужа теперь никогда нет времени на Наткины глупости)».
– Я попробую.
– Вот и славно. Съешьте еще один чуррито, и разойдемся страшно довольные друг другом.
«Ну, это сильно сказано».
– Пока вы мне не верите. Но все течет, все изменяется.
«Ведьма, – подумала Натка. – Мысли читает. Может, освоив ее метод, и я так смогу. Тогда буду не просто считать, что вижу любимого мужа насквозь, а знать наверняка».
Натка послушно съела пончик и направилась к выходу. У двери не выдержала, спросила:
– Почему мы сидели на кухне?
– Это очень по-русски. Мне нравится.
– Но не по-испански.
– Нет. По-испански будет потом.
– А будет?
– Обязательно. Должна же я показать вам свой свадебный альбом.
Дверь за Наткой захлопнулась. Комок волнения бесследно растаял, настроение казалось приподнятым и даже веселым. Странная женщина, как выяснилось, совершенно нормальная испанка, желающая каждого гостя усадить в уютное кресло посреди гостиной и заставить его пристально изучить свой свадебный альбом, снабжая каждую фотографию не пространным кратким комментарием, а подробным повествованием о «самом чудесном дне в моей жизни и годах подготовки к нему».
«Она мне расскажет, – ясно почувствовала Натка и неожиданно для самой себя добавила еще одну мысль: «На испанском». Она ощутила воодушевление, листы жгли руки и требовали немедленного изучения. Но прошло еще несколько часов, прежде чем Натка, избавившись от домашних хлопот, разложила перед собой бумаги и погрузилась в чтение.
Урок 1
«Переведите текст и выучите его наизусть», – прочитала она первое, написанное по-русски задание и с тоской подумала: «Тоже мне новаторство. Революционный метод! Я-то думала. Все знают, что иностранный язык – это зубрежка. Шарлатанка она, а не Долорес Ибаррури. Сейчас прочитаю: «Здравствуйте. Меня зовут… Мне… лет». Да здравствует Гугл!»
Первая же переведенная фраза поставила Натку в тупик. «У Пепе нет ни одного носка», – читала она, снова и снова сверяясь и с Интернетом, и с двумя словарями, и с собственными сомнениями. Хотела позвонить Паоле, но передумала. Обещала выплывать сама, значит, будет трепыхаться. Второе предложение оказалось не легче: «У него большие ноги, и он любит черный цвет». «Он любит черный цвет. Он любит черный цвет», – твердила Натка до тех пор, пока слова не зарубцевались намертво в ее голове. Она почувствовала, что ужасно устала. Она потратила час на два предложения и нисколько не продвинулась в своих познаниях. Зато узнала, что какой-то Пако, полное имя которого, по утверждению Гугла, Франсиско, любит черный цвет. Впрочем, этот цвет импонировал не только ему.
– Он любит черный цвет, – сообщила Натка сестре так, будто выдавала величайшую тайну.
Аленка засмеялась:
– Это все, что ты о нем знаешь?
– А этого не достаточно?
– Не знаю. Я не колорист.
– Хорошо. Ему девятнадцать. Студент МАРХИ. Рисует офигенно, чертит божественно.
– А целуется? – Аленка хихикнула, Натка фыркнула:
– Вот еще! Стану я целоваться на первом свидании!
– Нет?
– Нет!
Наврала, конечно. Целовалась, и еще как. До потери пульса, до остановки дыхания. Почему? Да потому что так получилось. Сразу и навсегда. С первого взгляда и до последнего вздоха. Впрочем, как показала жизнь, со вздохом Натка, естественно, поспешила. Но когда тебе восемнадцать, любовь представляется величиной постоянной и бесконечной. Тем более первая, тем более взаимная, тем более такая, как у Натки: такая, какой у других не бывает. Другие слишком рассудительны, слишком правильны, слишком сложны. Считают, что любовь можно подвинуть и отложить. Твердят, что сначала образование, а потом уже чувства. Говорят, что любовь помешает. Как это? Натка не понимала. Любовь должна была помогать, двигать и стимулировать. Так и случилось. Жили трудно (как говорили родители): стипендия три копейки плюс случайные подработки – у Натки переводы, у Андрюши курсовые (делал макеты для старшекурсников, да так искусно, что заказывать курсовик у Михайлова вскоре стало престижно). Преподаватели, конечно, догадывались, но не пойман – не вор. А если этот невор еще и надежда всей будущей московской архитектуры, то почему бы ему и не попрактиковаться? В общем, на хлеб хватало. На масло подкидывали родители Андрея, а на одежду Натка тогда не обращала внимания. Джинсы есть, кроссовки имеются, пара футболочек красиво подчеркивает точеную талию. Что еще надо? На зиму старенькая цигейковая шубка, перекроенная из бабушкиной, а на лето резиновые вьетнамки с собственноручно пришитыми к перепонкам искусственными цветами. Жизнь научила ее не зацикливаться на материальном. Натке было шесть, когда появилась Аленка. С Аленкой появился и папа, но ненадолго. Как только у младшей сестренки обнаружился порок сердца, у папаши расцвел буйным цветом порок души, который и заставил его исчезнуть в неизвестном направлении без всяких объяснений. У мамы погрузиться в свое горе не было ни времени, ни возможности. Детей требовалось кормить, одевать, обувать, учить, а младшую еще и лечить. Задача не из легких и, разумеется, не из дешевых. Зарабатывала мама, правда, неплохо: врач-стоматолог, да еще и высшей квалификации, не мог пожаловаться на недостаток средств даже в Советском Союзе. Но двое детей, к тому же девочек, все-таки требуют приличных вложений. Поэтому работала мама на износ, пропадала в медицинском кабинете, где и в свободное время лепила протезы и сверлила пломбы для того, чтобы сводить Аленку к очередному светиле, а летом непременно свозить своих одуванчиков, за которыми весь год приглядывала бабушка, на юг. Личное счастье мама обрела уже после Наткиной свадьбы. Вышла за коллегу – бездетного вдовца, который окружил и ее, и Натку с Аленкой теплом и заботой. Человеком он был обеспеченным и не раз предлагал «помочь молодежи». Но Андрей гордо отказывался, а Натка шиковать не привыкла. Подумаешь, сапоги прохудились! Все это мелочи жизни. Главное, что они с любимым были вместе. Вместе засыпали, вместе просыпались, вместе шагали по жизни и мечтали о будущем: счастливом, удачном и благостном.